Лондонские оборотни - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 3

— Дэвид еще молод, — сурово сказал Таллентайр, — и крепче, чем кажется. Не думаю, что он умрет. Если он хорошо выспится, то к утру достаточно поправиться, чтобы ехать назад.

— Я хотел бы остаться с ним, — произнес священник. — Я слышу, как он читает в бреду «Отче наш». Он взывает к Всемогущему Господу о помощи. И, возможно, я могу ему пригодиться.

Баронет стиснул зубы, и его губы плотно сжались. Он когда-то и сам был католиком, и, хотя ныне считал себя атеистом, не питал особой вражды к церкви. Но он и слушать не желал, что этот лежащий в бреду юноша, может предпочесть общество исповедника обществу друга. А тем более думать о миропомазании.

— Я бы предпочел, чтобы вы ушли к себе в палатку, святой отец, — сухо заметил Таллентайр. — Можете быть уверены, я позову вас, если в этом будет нужда.

Мэллорн, однако, не торопился исполнить просьбу, хотя прозвучала она, фактически, как приказ. Он произнес:

— Умоляю вас, подумайте, сэр Эдвард… — и, не закончив фразы, замолчал. Таллентайр очень хотел узнать, что же не поведал ему этот человек. О том, что знает причину страданий Дэвида? О том, как ему помочь? Так почему не сказал?

— Зачем вы привезли нас сюда? — Резко спросил баронет.

Темноволосый священник, был явно доволен, что требование, удалиться, отложено. Он поглядел на Таллентайра в упор, его глаза блестели, в свете лампы. Он ответил, и голос прозвучал ровно, но баронета снова охватило тягостное чувство, что здесь кроется какой-то обман.

— Вы знаете, почему, сэр Эдвард, — сказал священник. — Я слышал о здешних гробницах и искал спутников, которые помогли бы мне их обследовать. Я не завел вас куда-то обманом, я не обещал вам огромные пирамиды и статуи Сфинксов, а лишь разрушенные мастаба  [6] и древние погребальные камеры, как раз то, что мы и нашли. Я думал, вы как просвещенный человек поймете истинную ценность того, что мы увидели. Это то, что осталось от додинастической эпохи, то, что старше самих великих пирамид. Если Лепсиус прав в своей интерпретации хронологии египетских царей, артефакты этой долины созданы за четыре тысячи лет до Рождества Христова. Не думаю, что здесь есть золото или драгоценности, но эти камни относятся к древнейшим в мире творениям человеческих рук. Вот почему я хотел попасть сюда и предложил вам присоединиться ко мне.

«Тут нечто большее», — подумал Таллентайр. — «Если это правда, то далеко не вся». Но он был англичанин и джентльмен, как и Мэллорн, поэтому не мог позволить себе открыто предположить, что священник лжец.

— Вы знали, что проводники, не пойдут сюда, — сказал он вместо этого. — Вы знали, что они побоятся. Верно?

Отец Мэллорн пожал плечами.

— Мне известны местные предрассудки, — ответил он. — Те, кого мы наняли — простые люди, и предпочитают знакомые дороги. Возможно, это место имело когда-то дурную славу, но если и так, оно ее снискало в глубокой древности.

— Трудно поверить в это, — сказал Таллентайр скептически. — Устная традиция не сохраняет преданий в течение столетий. О чем бы ни говорили народные сказки и легенды о проклятиях, передающиеся от поколения к поколению. Если проводники испугались, то могу предположить, что им внушило страх нечто, случившееся на памяти ныне живущих. — Здесь он помедлил и увидел, как взгляд собеседника на миг переметнулся на Лидиарда, голос которого зазвучал чуть громче. Мэллорн по-прежнему внимательно вслушивался в лепет больного, и Таллентайра осенило:

— И вы сами боитесь, не так ли? В болезни мальчика есть что-то, что тревожит вас? Скажете, что именно?

Мэллорн посмотрел на Таллентайра. Он был спокоен и невозмутим, похоже, его не слишком ошеломили слова баронета.

— Я немного обеспокоен, сэр Эдвард, — признался он. — Я не знал, что мы здесь найдем. Здесь бывали до нас, и не очень давно. И они пришли, надеясь найти что-то, представляющее для них большой интерес. Как и меня, их занимает истинная история мира. Верно, я не решился идти сюда один, и заручился вашей поддержкой, чтобы чувствовать себя в безопасности. И мне жаль, что вы не убедили проводников остаться с нами, и крайне жаль этого мальчика. Но не стоит винить меня ни в том, ни в другом. Возможно, большая опасность бродит среди этих гробниц, но я не могу вам сказать, в чем она состоит. Вы просто рассмеетесь в ответ на мои слова.

«Предрассудки», — снова подумал Таллентайр, — «он упрекает меня за то, что мне их недостает. Он боится духов и проклятий, но прямо этого не скажет, так как знает, что я в это не верю». Поведение священника безмерно раздражало сэра Эдварда, не любившего, как намеки на таинственные неясные опасности, так и утверждения о том, что есть, дескать, многое на земле и в небесах, чем никогда не интересовалась материалистическая философия. Но баронет понимал, что какие бы тайны ни хранил Мэллорн, их у него не выведать, по крайней мере, сегодня. В любом случае, решающее значение сейчас имела его готовность прийти на помощь, а выяснение отношений отложить на будущее.

— Простите, — сказал Таллентайр. — Болезнь Дэвида выбила меня из колеи, и, полагаю, я переусердствовал, ища того, кто разделил бы со мной вину. Теперь ступайте, я позову вас, если понадобится. Но всем моим сердцем надеюсь, что этого делать не придется.

Мэллорн тем не менее колебался, и Таллентайр понял, что он ищет способ продолжить разговор. Наконец, священник произнес:

— Я читал вашу статью, ту, где вы говорите, что не согласились бы жить в таком мире, как мой. Тревожном и чудесном, необъяснимом разумом. И об этом я давно хотел вам кое-что сказать.

Таллентайр не выразил охоты продолжать беседу, лишь злобно посмотрел на священника. Тем не менее, иезуит продолжал:

— Выдвинем гипотезу, что мир таков, каковым я его воображаю, а не таков, каковым его воображаете вы… — спокойно говорил он, — Предположим, что акт творения возможен и этот мир подвергается опасности нового вмешательства. В любой миг он может обратиться в нечто иное, неизвестное… Что тогда, сэр Эдвард?

Это было приглашение к долгим дебатам, но Таллентайр не позволил себя втянуть в дискуссию.

— Если мир действительно станет таким, и нам придется в нем жить, мы научимся понимать его, настолько насколько способны, — ровно сказал он, — Но я не хочу вести философские беседы, когда мой друг так страдает, и предпочел бы, чтобы вы ушли.

Мэллорн учтиво кивнул, признавая поражение, и удалился.

Лидиард затих и прекратил ворочаться, но пот по-прежнему катил с него градом. Таллентайр поднес к губам юноши флягу с водой и заставил его отпить.

Несколько минут казалось, что питье помогло и он успокоился, но вот губы вновь зашевелились, а голова начала метаться из стороны в сторону.

Повинуясь внезапному порыву, баронет наклонился ниже, как недавно Мэллорн, и попытался понять, о чем говорит Дэвид. Он разобрал несколько слов: дороги и кошки… цепи на шее… тени. Затем совершенно отчетливо:Мне не выдержать ее взгляда! И вновь имя Корделии, а далее латынь, последние слова молитвы «Отче Наш»: «но избавь нас от лукавого». Больше разобрать было невозможно. Таллентайр даже был уверен, произносит ли больной слова. Не нашел он смысла и в том, что услышал, не было никакой логической связи между их нынешним положением и кошкой с цепью на шее. Возможно, подумал он, это фразы просто наобум, и последовательность их случайна.

И все же юноша снова и снова произносил имя Корделии, как если бы заклинал вернуть его обратно в зимнюю Англию из этой страны могил, змей и демонов.

Снова откинулся полог палатки. На этот раз появился другой Уильям де Лэнси. Он был лишь на три или четыре года старше Дэвида Лидиарда, но выглядел куда более солидно. Таллентайр весьма поверхностно знал его семью, но понимал, его значительно лучше, чем респектабельного и невозмутимого, но таинственного иезуита.

— Лошади в тревоге, — хмуро сообщил де Лэнси, — мне бы их чутье, чтобы понять, что тут происходит. — С этими словами он коснулся пальцами кобуры у пояса. Охотничье ружье самого Таллентайра было довольно дорогим, чтобы держать на виду, и взгляд баронета непроизвольно скользнул к месту под койкой, где оно хранилось.