Лондонские оборотни - Стэблфорд Брайан Майкл. Страница 54

— Я бы очень хотел, чтобы вы согласились мне помочь, сэр Эдвард. Не могу поверить, что вы можете оставить Габриэля в лапах вервольфов теперь, когда знаете, кто они. Я, в конце концов, законный опекун малыша, и с радостью произнесу любую клятву в том, что намерен относиться к нему добрее, чем те, у кого он ныне.

— Это, конечно, зависит от тех или иных понятий о доброте. — произнес сэр Эдвард ледяным тоном, который ошеломил Лидиарда, — Вы должны помнить, что я знаю, как вы обращались с другими в прошлом.

Харкендер держался так же натянуто, как и во время всего визита, и его озаренное пламенем лицо внезапно исказила такая горечь, казалось, чьи-то чужие глаза выглядывают из-под изображающей его маски: жгучие, яростные и злобные.

— О, да, — сказал маг чуть слышно, почти шепотом. — Наша ссора. Я и позабыл о ней на миг. Так вы думаете, мальчик нужен мне для плотских утех? Если бы только вы знали правду, сэр Эдвард! Истинную правду. И теперь я не говорю о науке, религии, мистике или философии, но только о нас, и что мы… Но вы не хотите увидеть больше, увидеть, каков мир, в котором мы живем в действительности. Слепота вашего класса исчерпывающе все объясняет. Вы не видите того хаоса, который замаскирован вашей систематизированной физикой, не видите Англию бедных, которая существует вне вашей утопии аристократического блаженства. Вы не видите извращений души, которые скрыты вашим учтивым лицемерием. Думая, что, я чудовище, однако, вы слепы к истинной чудовищности мира, государства и личности. Благополучие делает людей слепыми, но думаю, что ваш класс поистине роскошествует в слепоте и забыл, что такое стыд.

«Вот оно, извержение вулкана» , — подумал Дэвид.

Теперь настал черед Таллентайра изумляться. И не только потому, что его ошеломила внезапная перемена в настроении Харкендера.

— Да какое к этому имеет отношение мой класс? — Отрезал он.

— К чему? — Отпарировал Харкендер с горькой иронией. — К вашему бескомпромиссному материализму больше, чем вы осознаете. К вашей облаченной в броню полностью и целиком лицемерной нравственности.

— К нам с вами, — отбил удар Таллентайр. — К взаимной неприязни, которую мы так долго питали, и которая, кажется, ничуть не угасла.

— О, всецело, — сказал Харкендер. — Всецело. Но из всего, что нам надо обсудить, это, разумеется, самое меньшее. — Он помедлил и несколько секунд глядел на Талентайра более пристально. — Но, возможно, и нет, — добавил он со вздохом. — Я хотел привести вам разумные доводы о наших общих интересах, но мне пришло в голову, что вы бы их вряд ли услышали, если умершее прошлое воскресло в вашей памяти, когда вы снова меня увидели. Вот еще одна черта вашего класса. Он ничего не забывает, и не только гордится совершенством своего понимания истории, но и не способен прощать.

— Вы напомнили мне кое о чем, что однажды говорил мне Фрэнклин о наблюдениях Джеймса Остена над людьми, страдающими манией преследования, — сказал Таллентайр. — Он ссылался на постоянную жалобу нездорового ума на то, что кругом заговоры. Вне сомнений, вы завидуете моему классу, потому что не принадлежите к нему. Но не следует воображать, будто аристократия Англии существует исключительно с целью искажать истину и лишать вас статуса, который в ином случае принесли бы вам вымышленная оккультная премудрость и великое волшебство.

Лидиарду почудилось, будто Харкендер питается сарказмом Таллентайра, он словно становился сильнее, когда подвергался нападению. Несколько мгновений назад он был в расстройстве, теперь же блистательно владел собой.

— Пожалуй, было ошибкой прийти сюда, — сказал он с мягким самоупреком. — Я не вправе был ожидать какого-либо рода великодушия от вас, в отношении убеждений, учтивости или чувств. Однако ответь я такой же низостью, мы бы просто еще больше разошлись во мнениях, но я действительно считаю, что сейчас мы должны стать союзниками против общего врага. Как, несомненно, объяснил вам Пелорус, ничего хорошего не выйдет, если позволить Мандорле завладеть мощью, которой обладает Габриэль, потому что мотивы ее в лучше случае эгоистичны, а в худшем — разрушительны. Если вы готовы помочь предотвратить трагедию, мой дом открыт для вас, и я буду рад прибавить ресурсы моей магии к любым возможностям, которыми располагает Пелорус.

Таллентайр не снизошел до улыбки, но Лидиард нашел, что Харкендер начинает немного нравиться ему, несмотря на неприязнь баронета. Разумеется, из них двоих Харкендер был более великодушным. Лидиард желал, чтобы сэр Эдвард уступил, но знал, этому не бывать, баронет порой вел себя как сущий упрямец.

— Для того, кто презирает мой класс, вы слишком усердствуете в воспроизведении его манер и чувств. — сказал сэр Эдвард своему нежеланному гостю.

— Нельзя сказать, что одно и другое не связано. — заверил его Харкендер, — И движение от причины к следствию идет в обе стороны, хотя, знаю, ученый ум не полностью одобрил бы такое суждение.

— Да что мы вам сделали? — Спросил Таллентайр, стремясь подыскать выпад, который пробил бы активную оборону другого. — Что, ваша мать скончалась в работном доме? Или стала жертвой права сеньора?

Тут Лидиард затаил дыхание и увидел, что Фрэнклину тоже сильно не по нраву, как идет беседа. Возможно, даже Таллентайр сожалел о том, что сказал это, когда слова уже вырвались, поскольку не был от природы бессердечен. Лицо Харкендера словно бескровная мертвая маска.

— Вы настолько решились уязвить меня? — Спросил он с ледяной вежливостью.

— Джентльмены, нельзя ли мне попросить вас не возвращаться к вашей ссоре? — заговорил Фрэнклин, впервые вмешиваясь, — Каковы бы ни были ваши расхождения, разумеется, ни к чему не приведет, если вы будете так задирать друг друга.

Лидиард мог себе представить, насколько Таллентайру не в радость выказывать раскаяние, но он счастлив был увидеть, что баронет резко кивнул.

— Вы абсолютно правы, Гилберт, — согласился он. — Прошу прощения за то, что наговорил, Харкендер. Я поступил бы умнее, если бы забыл, по какой причине некогда так невзлюбил вас.

Харкендер не ответил немедленно, но когда ответил, самообладание его было восстановлено полностью.

— Полагаю, это лучшее извинение, какого можно ожидать от Таллентайра, — сказал он. — Но если вам угодно, я признаю, что причинял другим вред. Они задевали меня, и я пытался сравнять счет, задевая их в ответ. Я бы и вам постарался нанести зло, будь я способен, и с яростью, какую вы сочли бы беспощадной. Но я с тех пор научился, что есть, порой, правда даже в банальностях. Два зла не могут уничтожить одно другое, а вот добро может выйти из зла. Полагаю, некоторым образом, мне бы следовало радоваться, что ваш класс научил меня ценить боль и страдания. Хотя он, конечно, не собирался учить меня ничему, кроме того, как безумны мои притязания, причем, жестоко. Отвечаю на ваш вопрос. Моя мать умерла в отличной постели, не на соломе, и я был отпрыском законного брака, не полностью несчастливого. И не бедность моей семьи питала мою ненависть, но ее относительный достаток, поскольку мой отец разбогател, благодаря удаче и тому, что хитрые машины, которые вы боготворите, преобразовали Англию в средоточие прогресса. Отец обожал аристократию и мечтал, чтобы я попал в высшее общество, как будто одно богатство может совершить такое алхимическое чудо. Он послал меня в школу, а затем, как вы знаете, в Оксфорд. Если вы задумаетесь, то сможете себе представить, какие силы взаимодействовали, чтобы образовать мой ум и дух, которые казались и кажутся столь вульгарно дьявольскими вашей утонченной чувствительности.

— Полагаю, что могу, — тактично ответил Таллентайр.

— Настал мой черед играть скептика, — без юмора заметил Харкендер. — Вы можете вывести одно из другого, но не можете представить себе всю ту действительность, на поверхности которой находятся факты.

Пока Лидиард обдумывал все, что подразумевает это заявление, Харкендер повернулся к нему и теперь заговорил с ним непосредственно.