Земля без людей - Стюарт Джордж. Страница 4

Он прочел всю газету, а потом снова прочел ее, медленно вчитываясь в каждое слово. А что ему еще оставалось делать? Закончив читать во второй раз, он аккуратно сложил ее, вышел на улицу и сел в свою машину. Сел и подумал, что теперь это не имеет никакого значения, в чьей машине он сидит, потому что с равным успехом может сидеть в любой другой машине. В этом мире перестали существовать проблемы разделения собственности, но он предпочитал находиться там, где уже когда-то находился. Жирная собака опять появилась на улице, но он не стал звать ее. Он сидел и думал, а скорее всего не думал, а просто сидел с отключенным сознанием, в котором беспомощно метались обрывки мыслей, так и не складываясь в законченное решение. А когда очнулся, солнце поворачивало к закату. Он завел мотор и поехал вдоль улицы, время от времени останавливаясь и давая резкий, пронзительный гудок. Свернув на боковую улочку и продолжая методично сигналить, он объехал городок по кругу. Такой маленький городишко, который можно объехать всего за четверть часа и вновь вернуться к месту, откуда начал. Он никого не увидел, и никто не подал ему ответного сигнала. Зато он видел четырех собак, некоторое количество кошек, много бестолковых куриц и даже одну корову с обрывком веревки на шее, мирно пощипывающую траву городского газона. У парадных дверей нарядного дома, к чему-то деловито принюхиваясь, сидела большая крыса. Более не задерживаясь в центре, он вернулся к самому, как он теперь уже знал, богатому дому этого города. Не забыв молоток, вышел из машины. Время интеллигентных колебаний и размышлений перед запертой дверью уже прошло, и после третьего свирепого удара путь его был свободен. Как он и предполагал, в гостиной стоял большой радиоприемник. Нигде подолгу не задерживаясь, он поднялся по лестнице, быстро осмотрел верхние комнаты, снова спустился вниз, осмотрел подвал и только тогда вернулся в гостиную.

— Ни души, — прошептал он и повторил громко, вслушиваясь в неожиданно по-новому прозвучавшие для него простые слова: — Ни души. Он щелкнул клавишей приемника и удивился, что электроэнергия продолжает поступать в дома. Решив, что лампы достаточно прогрелись, осторожно тронул ручку настройки. Тишина… ни музыки, ни человеческой речи, а только треск атмосферных помех больно давили на барабанные перепонки. Он переключил диапазон на короткие волны и снова услышал только писк и скрежет. Хотелось зажать уши ладонями, не слышать более этого космического воя, но он медленно повторял свои поиски на всех диапазонах. «Конечно, — размышлял он, — какие-то станции безусловно продолжают работу, просто они не могут вести передачи все двадцать четыре часа, как раньше». Он прекратил бесплодные попытки, оставил приемник настроенным на волну мощной, или бывшей мощной, радиостанции и лег на диван. Теперь, в какое бы время передача ни вышла в эфир, он обязательно услышит. Несмотря на ужас происходящего, его не покидало странное ощущение, что все это происходит не с ним, что он просто зритель последнего акта разыгранной на сцене вселенского театра великой драмы. Потом он понял, что это отличительная черта его характера. Он есть, был, когда-то был — а впрочем, какая разница — студентом, будущим ученым, а значит, одним из тех, кто больше умеет и предпочитает наблюдать, чем становиться участником событий. Вот так, размышляя на чужом диване, в чужой гостиной, он даже получил мимолетное, с некоторым оттенком насмешки над самим собой удовлетворение от оценки произошедшей катастрофы, как доказательство тезиса их университетского профессора экономики: «Беда, которую вы ждете, никогда не случится. Настоящая беда тихой незнакомкой вползает в ваш дом». Содрогаясь от ужаса черных кошмаров, человечество рисовало в своем воображении картины вселенской термоядерной катастрофы — догорающие вместе с их обитателями развалины городов, вздувшиеся трупы животных, почерневшую траву и обугленные деревья… Вышло все по-другому. Чисто и аккуратно, лишь слегка нарушив установившийся порядок, человечество взяли и… убрали с этой земли. «А это, — лениво думал он, — откроет перед пережившими катастрофу, если, конечно, такие остались, новые, интересные возможности существования». Ему было удобно лежать на этом диване, и вечер был теплым и тихим. Правда, физически он был измучен болезнью и, в не меньшей мере, истощен нравственно. Скоро он спал.

Высоко над головой Луна, планеты и звезды продолжали свой плавный, медленный путь. И не имели глаз они, и не видели. Но с тех давних пор, когда полет фантазии впервые окрылил человека, вообразил человек, что смотрят они вниз на Землю. И если можем мы еще мечтать, и если этой тихой ночью действительно смотрят на Землю звезды, что откроется глазам их? И ответим мы, что не изменилась Земля. И если не поднимается дым из печей, дома обогревающих, не дымят заводские трубы, черным застилая небо, не горят ночные костры, путников, но взрываются вулканы, и ветер гонит пламя лесных пожаров. Даже с близкой Луны не увидеть разницу. Все также прекрасна наша планета и светится в этой ночи все тем же ровным голубым светом — и свет этот ни тусклее, ни ярче.

Проснулся он, когда солнце стояло уже высоко. Несколько раз согнув и разогнув руку, с радостью понял, что боль в ней почти прошла, оставив лишь воспоминание да красное воспаленное пятно. И голова не болела и была ясной, а значит, оставила его другая болезнь, если, конечно, это была другая болезнь, а не сопутствующие симптомы змеиного укуса. И неожиданно он вздрогнул, потому что в эту секунду подумал о том, о чем никогда раньше не думал. Без всяких сомнений, он действительно болел этой новой болезнью, но, столкнувшись со змеиной отравой, и болезнь, и яд взаимно уничтожили друг друга. По крайней мере, это самое простое объяснение, почему он до сих пор жив. Он тихо лежал на диване и был очень спокоен. Разрозненные фрагменты головоломки начали понемногу находить свои места, складываясь в законченную картину. Люди, охваченные ужасом при виде больного, — это несчастные беглецы, понявшие, что нет спасения и чума уже опередила их. Поднимающаяся по горной ночной дороге машина — это другие беглецы, вполне возможно Джонсоны. Мечущаяся колли хотела сказать, что страшные вещи творятся на электростанции. Он лежал на удобном диване, таком удобном, что даже перспектива оказаться единственным оставшимся на земле человеческим существом не слишком сильно беспокоила и волновала. Возможно, оттого, что все это время он жил в добровольной изоляции от внешнего мира, шок от понимания произошедших в этом мире перемен был для него лишен той драматической окраски и силы, которая безусловно имела место, будь он сам свидетелем мучений и смертей своих близких, своего народа… И в то же время Иш не верил и не было никаких оснований верить, что он единственный человек на этой земле. Население страны сократилось, но сократилось всего на треть — так писали газеты, — и безлюдный Хатсонвиль тому подтверждение. Оставшиеся в живых или разбрелись по всему району, или эвакуированы в какой-нибудь медицинский центр. Прежде чем, стоя над могилой цивилизации, начать проливать слезы по гибели человечества, он должен выяснить, действительно ли разрушена цивилизация и действительно ли погиб человек. И для того чтобы сделать первый шаг на этом пути, он должен вернуться в дом, где жили его родители или — он надеялся на это — продолжают жить его родители.

Приняв совершенно определенный план действий, Иш испытал нечто похожее на умиротворение — чувство, испытываемое всякий раз, когда на смену душевной сумятице приходила хотя бы временная, но все же уверенность в правильности сделанного выбора. Он встал с дивана и снова безуспешно покрутил ручки настройки длинных и средних волн. На кухне, распахнув дверцу холодильника, с легким удивлением обнаружил, что тот продолжает работать. Еда в доме была, но не в том количестве, как можно было ожидать. Запасы, очевидно, стали истощаться незадолго до того, как люди покинули дом, оставив полки кладовки полупустыми. Тем не менее он обнаружил полдюжины яиц, почти фунт масла, немного бекона, несколько головок латука, сельдерей и еще какие-то съедобные остатки. В шкафу стояла банка с виноградным соком, а в хлебнице нашелся хлеб — засохший, но не до последней степени. Дней пять назад хлеб этот мог быть свежим, и теперь, с большей вероятностью, чем прежде, он мог представить, когда последний житель покинул город. С таким богатством и привычкой к походной жизни Иш мог развести во дворе костер и приготовить сносный завтрак, но вместо этого включил плиту, ладонью ощущая поднимающееся вверх тепло. Завтрак он приготовил от души, и даже из сухих хлебных корок умудрился соорудить съедобные тосты. Тоскуя в горах по зелени, он всякий раз с жадностью накидывался на нее, когда возвращался. Вот и теперь, к своему традиционному утреннему меню из яичницы, ветчины и кофе он с удовольствием добавил щедрую миску с латуком. Возвращаясь к дивану, прихватил из изящной, красного дерева шкатулки сигарету. По всему выходило, что существование даже при таких обстоятельствах могло быть вполне сносным. Да и сигарета оказалась не слишком сухой. После замечательного завтрака и не менее замечательной сигареты он не испытывал необходимости предаваться скорби. Беспокойство и переживания он оставит на потом, не станет изводить себя, пока с точностью не установит, есть ли в этом действительно необходимость. Сделав последнюю затяжку, он с некоторой веселостью подумал, что теперь можно обходиться без мытья посуды, но, будучи человеком воспитанным и аккуратным, не поленился пройти на кухню и проверить, закрыта ли дверца холодильника и выключены ли конфорки электроплиты. Подобрав с пола уже не раз оправдавший полезное предназначение молоток, он вышел через безжалостно искалеченную парадную дверь.