День гнева (Недобрый день) - Стюарт Мэри. Страница 14

Мальчик промолчал. Он словно перестал дышать. Из дальнего угла покоя доносились струнные переборы и приглушенные голоса придворных дам.

— Тебе десять лет, — изрекла королева Моргауза. — Ты здоровый и рослый мальчик, и я думаю, ты мог бы быть мне полезен. Немного есть на островах людей, в чьих жилах течет подходящая кровь и кто выказывает задатки настоящего вождя. В тебе я, кажется, вижу и то, и другое. Пора тебе оставить дом приемных родителей и занять свое место подле остальных принцев. Ну, что ты на это скажешь?

— Я… я сделаю так, как ты пожелаешь, госпожа, — пробормотал, заикаясь, мальчик.

Это было все, что он мог сказать. В голове его кружились, словно мотив арфы, одни и те же слова: “Остальные принцы. Пора тебе занять свое место подле остальных принцев…” Потом, быть может, он с привязанностью и сожаленьем вспомнит о приемных матери и отце, но сейчас перед его мысленным взором вставали лишь смутные, но ослепительные картины будущего, о котором он не смел даже мечтать. И эта женщина, эта прекрасная вельможная госпожа по милости своей предлагает ему, бастарду своего супруга, место подле своих собственных, законнорожденных принцев. Мордред, повинуясь порыву, которого не знал никогда раньше, соскользнул со скамьи и опустился на колени у ног Моргаузы. Движеньем одновременно грациозным и трогательно безыскусным он приподнял складку медвяного бархата и поцеловал ее. Устремив на нее полный преклонения взор, мальчик прошептал:

— Я готов послужить тебе моей жизнью, госпожа. Только попроси. Она твоя.

Его мать улыбнулась ему сверху вниз, удовлетворенная достигнутой победой. Она коснулась его волос, жест, от которого кровь прилила к его щекам, потом снова откинулась на подушки — красивая хрупкая королева, нуждающаяся в сильной руке и в остром мече, что защитили бы ее.

— Я не обещаю тебе легкой службы, Мордред. Одинокая королева нуждается во всей любви и защите, которые могут подарить ей верные воины. Ты будешь обучаться воинскому искусству вместе со своими братьями и жить ты будешь здесь же, в моем дворце. А теперь ты отправишься в Тюленью бухту, чтобы попрощаться со своими родителями и привезти сюда свои вещи.

— Сегодня? Сейчас?

— Почему бы и нет? Когда принято решенье, наступает пора действовать. С тобой поедут Габран и раб, чтоб нести твое имущество. А теперь отправляйся.

Мордред, слишком растерянный и пораженный случившимся, чтобы упомянуть о том, что все свое мирское имущество он способен унести сам, притом в одной руке, поднялся на ноги, потом склонился поцеловать протянутую ему руку. Следует заметить, что на сей раз этот жест придворного вышел у него почти естественно.

На том королева отвернулась, давая понять, что аудиенция окончена. Подле Мордреда возник Габран, который повлек его за собой из покоя и дальше по коридору, во внутренний двор, где небо, расцвеченное закатом, уже тускнело с приближением сумерек, и ветерок доносил запах костров, на которых варили ужин.

Подбежал слуга, по одежде конюх, и подвел им уже оседланную лошадь. Это был крепкий островной пони сливочного цвета и лохматый словно овца.

— Поспеши, — сказал Габран, — мы и так опоздаем к ужину. Полагаю, ты не умеешь ездить верхом? Нет? Ладно, садись позади меня. Слуга последует за нами пешком.

Но Мордред не спешил садиться в седло.

— В том нет нужды. Мне нечего даже везти. И тебе нет нужды ехать со мной, господин. Если ты останешься и отужинаешь, я могу сбегать домой и…

— Ты скоро узнаешь, что если королева сказала, что я должен отвезти тебя, значит, я должен отвезти тебя. — Габран не потрудился объяснить, что данный ему приказ был намного более подробным и ясным. “Не дай ему поговорить наедине с Сулой, — велела Моргауза. — О чем бы она ни догадывалась, она еще ничего не успела ему рассказать. Но теперь, зная, что вот-вот его потеряет, кто знает, чего она может наговорить? Мужчина роли не играет: он слишком глуп, чтобы угадать истину, но даже он может рассказать мальчишке правду о том, как его по договоренности привезли сюда из Дунпельдира. Так что отвези его, глаз с него не спускай и побыстрей привези его назад. Я позабочусь о том, чтобы он никогда больше туда не вернулся”.

И потому Габран решительно заявил:

— Давай же руку!

Вот так, с Мордредом за спиной, цеплявшимся за него словно молодой сокол за ком войлока, любовник королевы пустил сливочного пони рысью по дороге, ведущей в Тюленью бухту.

Сула сидела у двери хижины: спеша поймать последние лучи заходящего солнца, она чистила рыбу со вчерашнего улова, чтобы выложить ее завтра вялиться на солнцепеке. Когда лошадь выехала на вершину утеса, полого спускавшегося в этом месте к бухте, она как раз спускалась с деревянной бадьей к берегу, чтобы выбросить требуху на гальку, где курицы ожесточенно спорили с морскими птицами за свою долю вонючих отбросов. Шум стоял оглушительный; огромные чайки с криком налетали друг на друга, гоняли кур и своих же товарок, а ветер с моря относил в бухту омерзительный запах рыбьих потрохов.

Не успел еще Габран натянуть поводья, как Мордред уже соскользнул с крупа его коренастой верховой.

— Если ты соблаговолишь подождать здесь, господин, я только бегом отнесу это вниз и заберу свои вещи. Я скоро вернусь. Много… много времени это не займет. Наверно, мать ожидала чего-то подобного. Я поспешу, как смогу. Может, мне можно будет вернуться сюда завтра? Просто поговорить, если они захотят?

Габран, не удостоив его слова ответом, спешился и, перекинув поводья через голову лошади, повел ее в поводу. Когда Мордред, из предосторожности прижимая к себе ларец, начал спускаться вниз, слуга королевы двинулся за ним следом.

Повернув прочь от берега к хижине, Сула наконец увидела их. Она уже давно поглядывала на вершину утеса, ожидая возвращения Мордреда, и теперь, завидев, кто его сопровождает, застыла на несколько мгновений, непроизвольно прижимая к животу осклизлую бадью. Потом, опомнившись, она швырнула бадью у входа в хижину и поспешила внутрь. Она зажгла лампу, тусклый желтый свет полился наружу сквозь щель в пологе.