День гнева (Недобрый день) - Стюарт Мэри. Страница 6

— Ты повредил колено?

— Вывихнул. Я оскользнулся.

— Нога сломана?

— Не думаю, наверное, я просто что-то растянул. Болит, если я пытаюсь на нее опереться. Должен сказать, я рад тебя видеть! Я торчу тут уже целую вечность. Даже не думал, что кто-нибудь окажется поблизости и меня услышит, особенно за гамом, какой подняли птицы.

— Я тебя и не слышал. Я увидел чаек.

— Что ж, благодаренье богам. А ты, похоже, недурной скалолаз.

— Просто я знаю эти скалы. Я живу неподалеку. Ладно, придется тебе попробовать подняться. Вставай, давай посмотрим, что у тебя получится. Ты вообще ногу-то опустить на землю можешь?

Рыжий мальчик помедлил, вид у него был слегка удивленный, словно тон незнакомца был ему в диковинку.

— Могу попытаться, — только и сказал он. — Я уже пытался раньше, но у меня только закружилась голова. Я не… Сдается, кое-какие из этих мест и вправду худые, а? Может, тебе лучше пойти за помощью? Попросишь мужчин захватить веревку?

— Здесь на мили вокруг никого нет, — нетерпеливо отозвался Мордред. — Мой отец ушел на лодке в море. Дома только мать, а от нее здесь пользы никакой. Но веревку я могу найти. У меня есть одна наверху. С ней мы как-нибудь управимся.

— Прекрасно. — Мальчик попытался улыбнуться. — Не волнуйся, я тебя дождусь! Но постарайся поскорей, ладно? У меня дома будут волноваться.

В хижине Бруда, подумал Мордред, его собственное отсутствие останется скорее всего незамеченным. Мальчикам вроде него нужно сломать ногу и не появиться дома под конец дня, чтобы кто-то начал тревожиться о них. Нет, это не совсем честно. Бруд и Сула временами квохтали над ним как пара кур над единственным птенцом. Он никогда не мог понять, почему; за всю свою жизнь он не испытал ни единого недомогания.

Уже уходя, Мордред увидел небольшую корзинку под крышкой, которая стояла на уступе подле мальчика.

— Корзинку я сейчас возьму с собой наверх, чтобы она нам потом не мешала.

— Нет, спасибо. Уж лучше я буду поднимать ее сам. Не тревожься, я могу прицепить ее на пояс.

Выходит, он все же нашел кое-какие яйца, подумал Мордред, а потом выбросил корзинку из головы, сосредоточившись на подъеме на скалу.

Подле выкопанного рва стояли грубые волокуши, сооруженные из выброшенных на берег морем досок: на этих волокушах обычно таскали торф к поленнице, сложенной возле хижины. К волокуше был привязан кусок сравнительно прочной веревки. Отвязав ее со всей возможной поспешностью, Мордред бегом вернулся к обрыву и снова преодолел медленный спуск вниз.

Повредивший ногу мальчик глядел хладнокровно и весело. Поймав конец веревки, он с помощью Мордреда закрепил его у себя на поясе. Пояс был богатый, из натертой кожи с серебряными с виду заклепками и застежкой. Корзинка уже была закреплена на нем на особом крючке.

Затем начался тягостный подъем. Он занял много времени — из-за частых остановок на отдых или для того, чтобы рассчитать, как легче всего будет преодолеть мальчику с поврежденной ногой тот или иной отрезок пути вверх по скале. Ему, очевидно, было больно, но с уст его не сорвалось ни единой жалобы, и указаньям Мордреда — нередко властным — он подчинялся без промедленья и не выказывая страха. Временами Мордред поднимался наверх, чтобы, где возможно, закрепить веревку, а потом спускался, чтобы подставить мальчику руку или плечо. Местами они ползли или медленно двигались, прижавшись к скале, а птицы тем временем кружили и кричали над ними, ветер, поднятый их крыльями, колыхал траву на утесе, и крики их эхом отдавались от камней, почти, но не совсем заглушая глухие удары и плеск волн.

Наконец скала осталась позади. Оба мальчика благополучно взобрались на вершину и буквально проползли, подтягиваясь на руках, последние несколько локтей. Еще несколько шагов они проделали на четвереньках и наконец уселись в траве, стараясь перевести дух и разглядывая друг друга, на сей раз с удовлетворением и взаимным уважением.

— Прими мою благодарность. — Рыжий мальчик говорил с церемонностью, которая придала его словам вес истинной серьезности. — Мне очень жаль, что я доставил тебе столько трудов. Даже один спуск по этой скале утомил бы любого, но ты лазал вверх-вниз с проворством горного козла.

— Я к этому привычен. Весной мы собираем яйца, а позже, летом — оперившихся птенцов. Но здесь недобрые камни. С виду спускаться легко, но камни совсем расшатаны ветром, так что здесь совсем небезопасно.

— Этого можешь мне не рассказывать. Вот как все произошло. Мне показалось, там будет удобный упор для ноги, но камень разломился. Мне еще посчастливилось, что я отделался растянутым коленом. И посчастливилось, что ты оказался поблизости. Я за весь день ни души в округе не видел. Ты сказал, что живешь неподалеку?

— Да. В бухте в полумиле за вон теми утесами, она зовется Тюленьей бухтой. Мой отец — рыбак.

— Как тебя зовут?

— Мордред. А тебя?

Мальчик снова бросил на Мордреда несколько удивленный взгляд, словно считал, что его спаситель должен знать его имя.

— Гавейн.

Очевидно, сыну рыбака это имя ничего не сказало. Он коснулся корзинки, которую Гавейн поставил на траву между ними. Из корзинки доносилось любопытное шипенье.

— Что там? Для яиц уже слишком поздно.

— Пара соколят. Разве ты не видел их мать? Я боялся, что она налетит на меня и столкнет с уступа, но она удовольствовалась только криками. Вообще-то двух других я ей оставил, — ухмыльнулся он. — Правда, я, разумеется, забрал лучших.

— Соколят? — переспросил пораженный Мордред. — Но это же запрещено! Они только для людей из дворца. Тебя и впрямь ждут большие неприятности, если кто-нибудь их увидит. И как, во имя богини, ты подобрался к гнезду? Я знаю, где оно — под выступом, где растут желтые цветы, но это же на пятнадцать футов ниже того уступа, где я тебя подобрал.

— Это было легко, хотя потребовалось немало сноровки. Смотри.

Гавейн приоткрыл крышку корзинки. Внутри Мордред увидел двух молодых птиц, уже совершенно оперившихся, но, по всей видимости, еще не вошедших в полную силу. Они шипели и подпрыгивали в своей темнице, барахтались, запутавшись когтями в мотке ниток.