Мадам, вы будете говорить? - Стюарт Мэри. Страница 21

Поэтому я берегла мотор на длинных подъемах и осторожно вела машину по плохой дороге. Голова была занята попытками вспомнить план Марселя и выбранный путь.

Белые скалы расступились, я забралась выше них, к красным. Местность, пустынная и раньше, стала безжизненной, лишенной даже олив и ползучих растений. Красные скалы, исполосованные густыми кобальтовыми тенями, стояли отвесно по обеим сторонам дороги, и единственной зеленью были темные кроны сосен, качающиеся на фоне ослепительной голубизны. Приблизившись к вершине холма, я увидела, что утес когда-то раскололся и осыпался и по сторонам дороги остались обнаженные валуны и скалы. Слева, среди разбросанных красных обломков, я заметила старую колею, вьющуюся через гребень холма за соснами и валунами. Но новая дорога шла, как белый разрез, напрямую, через отвесную красную скалу.

Убийцы.

И в голубой дали – Средиземное море.

Когда «райли» достиг вершины, я переключила сцепление, и машина со вздохом облегчения скользнула вниз по длинному спуску. Дорога передо мной уходила в бесконечные невысокие холмы навстречу огромному небрежно раскинувшемуся Марселю, лежащему на краю прекраснейшего в мире берега.

Я начала медленно спускаться по последнему отрезку пути. Налево от дороги, в нескольких метрах впереди, старая колея снова выходила на шоссе из-за соснового леска. Я проскользнула мимо и вниз.

Полагаю, мне следовало бы его заметить, но признаюсь, что я не увидела. У Ричарда Байрона не было никаких причин не поверить хозяину бистро, и все же Байрон ему не поверил.

Серый «бентли» выплыл из соснового лесочка и беззвучно пристроился за моей машиной.

ГЛАВА 13

Разумеется, делать было нечего.

Даже если бы я не была такой уставшей, все равно нечего было и надеяться оторваться от него теперь. Я проиграла и знала это. Придется смириться.

Не думая ни о чем, кроме своей головной боли и того, что очень хочется остановиться и спрятаться в тени, я продолжала ехать по длинной прямой дороге к Марселю, как если бы позади меня не было никакой серой машины и разгневанного мужчины в ней, накопившего к этому времени довольно большой счет ко мне.

Очень скоро мы оказались в пригородах Марселя. Главная дорога шла еще мили две по кварталам облупившихся зданий и неряшливых магазинов, где штукатурка и краска свисали облезшими гирляндами, а красивые оборванные дети и отвратительные дворняги играли вместе среди отбросов и мусора. Вскоре пошли трамвайные линии, и городской транспорт окружил меня. Грузовики, мулы, повозки всех форм и размеров, легковые автомобили разных марок и стран – казалось, весь мир на колесах ехал по узким улицам Марселя гудя, крича, тесня друг друга в яркой и странной кутерьме.

Я вела машину механически, переключая скорость, останавливаясь, сворачивая в сторону, быстро совершая все действия, необходимые для того, чтобы автомобиль выбрался более или менее целым из этой невероятной сутолоки. Позади меня, как тень, двигался большой серый «бентли», сворачивал, задерживался, снова устремлялся вперед по моему следу, не отставая больше чем на десять метров и не приближаясь меньше чем на четыре.

Я даже не утруждала себя наблюдением за ним, разве что как за близко идущей машиной, чтобы вовремя подать нужные сигналы.

Со мной было все кончено. Больше я не пыталась бежать. В висках стучало, огромная тяжесть, казалось, легла на плечи и пригнула меня к земле. Мой мозг, если бы я и попыталась думать, отказывался предполагать, что может произойти дальше.

Вот почему, когда чудо случилось, я даже его не заметила.

Впервые я узнала о нем, когда до моих отупевших чувств дошло, что серая машина не отражается больше в водительском зеркальце. Только повозка, запряженная мулом, и ничего за ней.

Секунды три я глупо смотрела перед собой, потом украдкой взглянула назад, через плечо. Я отъехала уже метров сто от места происшествия. Грузовик, неожиданно вынырнувший из боковой улицы, загородил дорогу «бентли», задел проходящий трамвай. «Бентли», попавшему между ними двумя, пришлось остановиться, но задели его или нет я не могла увидеть. Застрял он, однако, прочно, это было ясно. Уже начала собираться толпа, возбуждение нарастало… И там была полиция…

Ему потребуются минуты или даже часы, чтобы выбраться оттуда.

Подобно человеку, делающему на грани обморока последнее отчаянное сознательное усилие, прежде чем рухнуть, я повернула машину на боковую улицу и нажала на акселератор… Налево, направо, направо, снова налево – нет, это cul-de-sac, [19] – направо, вперед и назад, как петляющий заяц… Затем передо мной оказался гараж, где за шеренгой бензоколонок зияла темная пещера огромного ангара, заставленная грузовиками, легковыми автомобилями, автобусами на разных стадиях ремонта. Я въехала внутрь, завела Машину так глубоко в тень, как смогла, и остановила ее, наконец, позади сплошного ряда фургонов.

Все же механически я выключила мотор, собрала сумку, карту, очки и жакет и вышла из машины.

Не помню, какие инструкции я дала поспешившему ко мне хозяину, но что-то заплатила ему авансом и в последний момент, собравшись с мыслями, попросила у него визитку с адресом гаража. Бросив ее и сумку, я медленно вышла на улицу, залитую солнцем.

Я повернула направо, прочь от центра города, в сторону, где, по моему представлению, лежало море, и какое-то время шагала по запущенным улицам, казавшимся тем не менее умеренно респектабельными. Вскоре мне в глаза бросилось название отеля, упоминавшееся в мишенелевском путеводителе. Отели в таком случае бывают чистыми и комфортабельными, поэтому я вошла в прохладный вестибюль, записала свое имя и вскарабкалась по крутой спирали мраморной лестницы на третий этаж, где мне показали маленькую чистую комнату.

Я медленно села на кровать и целых пять минут не шевелила даже ресницами. Ставни были закрыты от солнца, так же как и окна, поэтому гудение и лязг уличного движения самого шумного европейского города поднимались наверх, в маленькую комнату, приглушенными и усыпляющими. В комнате стояли умывальник, ножная ванна и узкая удобная кровать, застеленная белоснежным покрывалом. На столике у кровати был приготовлен кувшин с водой.

Я сделала большой глоток, потом встала и, заперев дверь, медленно разделась. Лениво умывшись холодной водой, скользнула в ночную рубашку и легла в постель.

День начал отступать, путаться, тускнеть, как звуки уличного движения, теряющиеся вдали… Ричард Байрон мог быть за много миль от меня, мог сидеть в тюрьме или стоять прямо за моей дверью… Все это не имело значения.

Я спала.

Было почти шесть, когда я проснулась. Сначала, выплывая из теплых глубин сна, я не могла сообразить, где нахожусь и почему лежу на незнакомой кровати. Тускнеющие лучи солнца наклонно падали сквозь ставни. Свет смягчился от золотого до янтарного, шум машин внизу тоже, казалось, стал мягче и звучал как приглушенный плеск подземного моря.

Я полежала еще немного, наслаждаясь расслабляющей теплотой собственного тела и мягкостью постели, затем встала и начала лениво облачаться в зеленое платье. Оно выглядело достаточно свежим, учитывая, как его трепали прошедшей ночью и этим днем.

Мне очень хотелось есть. Прежде всего надо было добыть еду. Сначала возникла идея купить еды и вина и запереться в своей комнате, но потом я решила, что раз уж придется выходить за покупками, то можно поесть и в кафе. Марсель – большой многолюдный город. Я выйду, избегая главных улиц, и пообедаю в каком-нибудь маленьком ресторанчике, где меня скорее всего никто не заметит. Затем вернусь в отель и позвоню Луизе.

Я припомнила прочитанное о Марселе. Город разрезала надвое прямая улица Ла-Канбьер, самая деловая улица Европы, по которой рано или поздно проходил весь мир. Говорят, что если просидеть на Ла-Канбьер достаточно долго, то перед вами пройдут все до единого ваши знакомые. Если бы я была Ричардом Байроном, то знала бы куда идти. Я выбрала бы столик в открытом кафе на Ла-Канбьер и сидела, высматривая девушку в зеленом платье.