Не трогай кошку - Стюарт Мэри. Страница 7

Мой дед Джеймс Эмори в сговоре со своими братьями и одним дальним родственником умудрился продать отдаленные фермы, граничащие с шоссе, и получить ничтожную сумму за несколько лугов – предмет вожделения для Мидландской железной дороги, – и доходы позволяли содержать поместье в приличном состоянии, пока заморозки в конце концов не перешли в убийственные морозы Второй мировой войны. С тех пор, если не считать фамильного серебра, тоже проданного с согласия родственников, все, что продавал мой отец, было куплено или получено в приданое после 1850 года и, следовательно, не входило в траст. Если бы моим троюродным братьям вдруг понадобились деньги, не знаю, где бы им пришлось наскребать их. Мистер Эмерсон продолжал:

– Никакой спешки нет. Мы можем снова встретиться, когда вы будете менее, э-э, стеснены.

Я знала, что Вальтер Готхард рассказал ему о моем бизнесе с поместьем. Эмерсон деликатно замял это.

– Кроме того, существует завещание вашего отца. Он говорил мне, что вы видели копию и знаете, что там написано. Завещание охватывает все не входящее в майорат и не подпадающее под положение о трасте. Самой важной статьей является коттедж, где вы сейчас живете. Он вместе с парком, яблоневым садом и полоской земли вдоль озера был приобретен после заключения траста и, следовательно, не подпадает под его действие. Все это остается за вами. Завещание имеет прямую силу. Может быть что-то такое, что вы захотите оспорить впоследствии, но в настоящий момент не пожелаете ли оставить надзор за всем мне? Установить, какие есть документы, разобрать корреспонденцию вашего отца? Или его письма вы просмотрите сами?

– Личные – да, хотелось бы просмотреть. Но я буду рада, если все дела вы возьмете на себя. Мистер Эмерсон...

– Да, мисс Эшли?

– Папа ничего не писал вам в последнее время? Я имею в виду в последние дни.

– Нет. – На мгновение он перевел взгляд на свои ногти, потом снова посмотрел на меня. – Если быть точным, вчера я разговаривал по телефону с доктором Готхардом.

– О, и он тоже спрашивал о письме?

– Да.

– И рассказал о бумаге?

– О бумаге?

– О записях, которые он сделал со слов папы перед его смертью.

– Ах, да. Конечно, он не сказал мне, что говорил ваш отец. – И с внезапной сухой чопорностью мистер Эмерсон добавил: – Это был телефонный разговор.

– Я хотела спросить вас и об этом. Большую часть мы с герром Готхардом не смогли разобрать, но там есть одна фраза, относящаяся к вам, и мы думали, вы сможете ее прояснить. Я сделала для вас копию. Вот.

Эмерсон взял лист бумаги и пробежал по строчкам, потом быстро взглянул на меня, еще раз прочитал записи, помедленнее, и еще раз. Наконец он положил лист на стол и откинулся в кресле, положив руки на пресс-папье.

– Н-да. Понятно.

– Для вас это тоже бессмыслица?

– Боюсь, в большей степени да. Но упоминание обо мне, пожалуй, я смогу объяснить. У съемщиков поместья есть набор ключей, но не полный. Некоторые ключи были изъяты из связки, и я держу их у себя. У меня ключ от кладовой и от старого сундука для документов, что в Большом зале. Да, и от маленького стенного сейфа в спальне хозяина, а также ключи от зарешеченных полок в библиотеке.

– Эти ключи у вас?

Вот наконец фрагмент, который мог иметь какой-то смысл, хотя я по-прежнему не догадывалась, какой именно. На зарешеченных полках библиотеки Эшли была собранная Уильямом Эшли шекспириана и утешительно тоненький сборник его собственных стихов, а также явно любопытная (в том смысле, какой вкладывают в это слово книготорговцы) коллекция, собранная сыном Уильяма, шалопаем Ником Эшли. Решетки там были установлены после того, как мой отец застал двенадцатилетних Эмори и Джеймса за изучением одного из томиков Ника под названием «Erotica Curiosa» – к счастью, на латыни, но с иллюстрациями. Через несколько дней это издание было вне досягаемости, вместе с остальными приобретениями Ника за решеткой также оказались собранные Уильямом Эшли издания Шекспира, которые представлялись ценными, и еще некоторые странные тома, большей частью на латыни. Я помню, как Эмори целый семестр зубрил латынь, пока не обнаружил, что до ключей все равно не добраться, и только тогда образумился.

– Стенной сейф пуст, мне это известно, – сказала я. – Вы знаете, что сейчас хранится в кладовой?

– Почти ничего. Остатки серебра восемнадцатого века да одна-две безделушки. Думаю, там есть кое-что, принадлежавшее вашей матери, что должно перейти к вам.

– Да, я знаю. И больше ничего? Никаких бумаг, писем, карт?

– Нет, ничего такого не припоминаю. Уверен, ничего нет. Все бумаги семьи Эшли хранятся у нас. То же самое и с сундуком для документов. В нем нет ничего, кроме запасных одеял, старых конюшенных книг и всякого хлама. Ах да, еще дюжина томов с дневниками Эммы Эшли. – Он сухо добавил: – Многословная леди. Это мать Джеймса Кристиана, верно?

– Да. Так ее дневники там? Обычно они находились в запертой части библиотеки, вместе с другими семейными книгами, но, видит бог, их не было нужды от кого-либо прятать. Думаю, она провела жизнь в стараниях искупить грехи бедного Ника. – Я на мгновение задумалась. Все остальные семейные книги были по-прежнему заперты в библиотеке и, согласно положению о трасте, должны наследоваться вместе с домом. Большинство ценных книг, не подпадавших под положение, уже распроданы. Возможно, просмотреть остатки будет не такой уж чудовищной работой. – Нужно ли мне разрешение дяди Говарда, чтобы просмотреть семейные книги?

– Нет.

– Тогда... – Я запнулась и выпрямилась в кресле. – Я кое-что вспомнила.

– Что именно?

Вернувшись мысленно назад, я тихо проговорила:

– Кажется, перед своим отъездом в Баварию папа собирался просмотреть книги в той секции. Помнится, я видела перевязанную ремнем стопку на одном из столов в библиотеке. Время от времени он перевязывал ценные книги ремнями, но тогда мне ничего не пришло в голову. Папа также приносил одну-две книги в коттедж. Возможно, он обнаружил там что-то о нашей семье или даже о трасте, в чем, ему казалось, нужно разобраться.

– Звучит вполне правдоподобно. И это можно проверить; правда, придется потрудиться. Просмотр книг отнимает чертовски много времени. Вряд ли вы справитесь с библиотекой в одиночку.

– Но ведь мне можно посмотреть? Полки сейчас не так уж заставлены, если не считать наших семейных книг, а они все еще там. – Я улыбнулась. – Коллекцию Ника Эшли я могла бы для приличия оставить на просмотр троюродным братьям. А если они не захотят себя утруждать, у меня есть друг, который поможет в этом деле, – Лесли Оукер, он держит букинистическую лавку в Эшбери. Ведь, наверное, в любом случае придется произвести оценку?

– Боюсь, что да. Я думаю, вы правы, что так серьезно к этому отнеслись. – Он положил лист на стол перед собой. – Что бы ни занимало вашего отца в такое время... – Он не договорил. Его глаза снова пробежали по строчкам, и, нахмурившись, мистер Эмерсон еще минуту читал. Потом быстрым движением, словно решил покончить с этим, выдвинул ящик стола и спрятал листок. – Вы сегодня уезжаете в Эшли?

– Да, во второй половине дня. Мистер Эмерсон, в каком состоянии сейчас поместье? Мне еще открыт доступ туда?

– Разумеется. Естественно, ничего нельзя уносить и продавать, но это по-прежнему ваш дом, пока завещание вашего отца не будет должным образом подтверждено и владения не перейдут в другие руки. – В его глазах мелькнул огонек. – Божий суд работает молниеносно по сравнению с нашими законами.

– Да, говорят. А как с «воротилами»?

– Простите, с чем?

– Извините, это сорвалось. Так папа называл Андерхиллов.

Он рассмеялся.

– Все предусмотрено. Они сняли помещение на год, срок истекает в ноябре. Мистер Андерхилл звонил мне и выразил готовность съехать прямо сейчас, если так вам будет угодно, но я сказал, что, наверное, вы и ваши родственники предпочли бы все оставить как есть, по крайней мере пока. Дела будут утрясаться несколько месяцев, а так хотя бы кто-то присмотрит за поместьем. Вы согласны?