Последнее волшебство - Стюарт Мэри. Страница 38

КНИГА ВТОРАЯ.

КАМЕЛОТ

1

Мне очень не хотелось, но пришлось все же задержаться в Дунпелдире. Артур по-прежнему находился в Линнуисе, он ждал от меня донесений, и не только о самом избиении младенцев, но и о том, что последует за ним. Ульфин, я знал, надеялся, что его отпустят домой, но я, поскольку в самом Дунпелдире мне оставаться было небезопасно, обосновался в таверне под ракитой, и Ульфину пришлось послужить моим посыльным и связным. Бельтан, потрясенный событиями той страшной ночи, отправился с Кассо на юг. Однако я свое обещание выполнил; я дал это обещание не раздумывая, оно просто сорвалось у меня с языка, но жизнь показала, что такие наития рождаются из источника, которым нельзя пренебрегать. Я поговорил с золотых дел мастером и без труда убедил его, что от слуги, знающего грамоту, ему будет гораздо больше проку; к тому же я прямо объявил, что отдаю ему Кассо за меньшую цену, чем заплатил за него сам, но только на этом единственном условии. Впрочем, я мог бы и не настаивать: Бельтан, добрая душа, с готовностью взялся сам обучать Кассо чтению и письму, после чего они оба со мной простились и направились к югу, держа путь обратно в Йорк. С ними вместе уехала и Линд, у которой в Йорке остался знакомый, на чье покровительство она могла рассчитывать. Был он мелкий торговец и звал ее за себя замуж, но она, боясь королевина гнева, до сих пор ему отказывала. Итак, мы расстались, и я расположился ждать, что принесут ближайшие несколько дней.

Спустя два или три дня после страшного Лотова возвращения к берегу стало прибивать обломки барки с телами младенцев. Как видно, ее выбросило где-то на скалы, а потом разбило прибоем. Бедные матеря на берегу заводили зловещие перебранки о том, который младенец чей. Они целыми днями бродили у моря, много плакали и мало говорили: видно, они привыкли, как бессловесные твари, принимать от хозяев и милостыню, и кару. Убедился я, сидя в тени под навесом и прислушиваясь к разговорам, и в том, что, вопреки пущенному слуху об Артуровом приказе, люди все же возлагали вину на Моргаузу и на одураченного, рассвирепевшего Лота. И поскольку мужчины всегда остаются мужчинами, горожане даже не очень винили своего короля, действовавшего со зла и впопыхах. Всякий мужчина поступил бы на его месте так же, вскоре уже поговаривали они. Легко ли вернуться домой и узнать, что твоя жена принесла тебе в подоле чужого ублюдка. Как тут не рассерчать? Ну а что до избиения младенцев, так король есть король, у него голова болит не только о своем ложе, но и троне. И кстати о делах королевских: разве Лот не по-королевски возместил нанесенный урон? Ибо у Лота действительно хватило соображения вознаградить пострадавших, так что женщины, хоть и продолжали горевать и плакать, но мужчины смирились и приняли Лотово золото как должное, а Лотово злодейство как вполне понятный поступок обманутого мужа и гневливого монарха.

А как же тогда Артур? – задал я однажды, словно бы невзначай, вопрос собравшимся в таверне говорунам. Если справедливы слухи о причастности Верховного короля к убийству, тогда, быть может, и его можно оправдать? Если младенец Мордред в самом деле его сын и был бы заложником у короля Лота (который не сказать, чтобы всегда верой и правдой служил Артуру), тогда разве политические соображения не оправдывают этого поступка? Разве для того, чтобы заручиться дружбой могучего короля лотианского, Артуру не вернее всего было бы убить кукушонка в гнезде и принять вину на себя?

Ответом мне было бормотание и качание голов, которое свелось в конце концов к согласию, хотя и с оговорками. Тогда я подкинул им другую мысль. Всякий знает, что в делах государственных – в вопросах высшей и тайной политики и сношений с таким соседом, как Лотиан, – всякий знает, что в таких делах решает не юный Артур, а его главный советник, Мерлин. Можно не сомневаться, что это было решением безжалостного и хитроумного интригана, а не храброго молодого воина, который все свои дни проводит на поле брани, сражаясь с врагами Британии, и которому недосуг заниматься постельной политикой, за исключением того, на что у каждого мужчины найдется время...

Так было посеяно семя и, как трава, взялось и распространилось по земле; к тому времени, когда пришло известие о новой победе Артура на бранном поле, избиение младенцев в городе Дунпелдире не служило больше главным предметом разговоров и вина за него, на кого бы ее ни возлагали: на Мерлина, Артура или Лота, – уже, можно сказать, была прощена. Всем было ясно, что Верховный король – да оборонит его господь от врагов – не имел к этому делу иного касательства, помимо того, что сознавал его необходимость. Притом же младенцы так или иначе почти все померли бы, не дожив до года, и не видать бы их отцам золота, которое они получили от короля Лота. А сверх всего, женщины вскоре уже снова понесли и волей-неволей забыли свое горе.

Забыла свое горе и королева. Король Лот, как теперь считалось, поступил воистину по-королевски. Примчался домой, объятый гневом, убрал бастарда (по Артурову ли приказу, по своей ли воле – неважно), зачал нового законного наследника на место убиенного и ускакал опять служить верой и правдой Верховному королю. И многие из пострадавших отцов, вступив в его войско, уехали вместе с ним. Моргауза же вовсе не казалась перепуганной яростью своего супруга и повелителя или устрашенной народным возмущением – раз или два, что я ее видел, она проезжала мимо гладкая, довольная, торжествующая. Что бы люди ни говорили о ее участии в убийстве детей, ей теперь все было прощено, ведь она, по слухам, носила в чреве законного наследника лотианского престола.

Об убитом же сыне она если и горевала, то виду не показывала. А это верный знак, говорили люди, что Артур взял ее силой и зачатый ею ребенок был ей не мил. Но для меня, выжидавшего в серой незаметности, это был знак, означавший, пожалуй, нечто иное. Я не верил, что младенец Мордред находился в той барке среди обреченных на гибель детей. Я помнил троих вооруженных мужчин, которые вошли в замок через задний вход незадолго до прибытия Лота – после того как прискакал по южной дороге королевин гонец. Помнил женщину Мачу, которая лежала в своем доме с перерезанным горлом у пустой колыбели. И помнил, как Линд под покровом ночи выбежала из замка без ведома и согласия Моргаузы, спеша предупредить Мачу и перенести младенца Мордреда в безопасное место.

И, сопоставив все это, я, кажется, понял, как в действительности было дело. Мача была избрана в мамки Мордреду, потому что родила от Лота мальчика. Моргаузе, наверно, даже приятно было наблюдать смерть этого ребенка, недаром же она смеялась, как рассказывала Линд. Спрятав Мордреда и подложив в колыбель подменыша на верную погибель, Моргауза спокойно ждала Лотова возвращения. Как только пришло известие, что король приближается, она послала троих воинов из замка переправить Мордреда в другое место, а Мачу убить, чтобы та, узнав о гибели своего ребенка, с горя не выдала королеву Моргаузу. Теперь Лот поостыл, горожане успокоились, и где-то в безопасности, я был уверен, рос мальчик – ее тайное орудие власти.

Когда Лот уехал, чтобы присоединиться к Артуру, я отправил Ульфина на юг, сам же еще остался в Лотиане выжидать и присматриваться. Теперь, когда Лот был далеко, я мог без опасений возвратиться в Дунпелдир и прилагал все старания к тому, чтобы найти какой-нибудь след, ведущий туда, где был спрятан Мордред. Что я должен был сделать, найдя его, я не имел понятия, но мне так и не пришлось принимать этого решения, бог не возложил на меня такого бремени. Я прожил в грязном северном городишке добрых четыре месяца, и, хотя ходил по берегу моря и при свете звезд, и при свете солнца и обращался к моему богу на всех известных мне языках и наречиях, я не увидел ничего ни среди бела дня, ни во сне, что могло бы привести меня к сыну Артура.

Постепенно я начал склоняться к мысли, что, наверно, я все же ошибался, что даже Моргауза не могла быть такой злодейкой и не иначе как Мордред утонул вместе с остальными младенцами в ночном море.