Розовый коттедж - Стюарт Мэри. Страница 1

Мэри Стюарт

Розовый коттедж

Глава 1

Тихий, спокойный июньский день 1947 года. Поля вереска еще темны, хотя кое-где он уже расцвел, дав пчелам работу. Воскресный полуденный покой. Где-то кричит куропатка: еще несколько недель ее не потревожат выстрелы охотников.

Погода стояла чудесная, и склон холма высох. Чуть ниже по склону — заросли камышей и кустиков болотного мирта, между которыми белеет пушица. Ручей тонкой струйкой стекает в темно-бурое озерцо, где собирается болотная вода, чтобы незаметно просочиться к реке, вьющейся по дну дола.

Стратбег — так значится эта небольшая горная долина на картах Шотландии. Для немногочисленных обитателей — просто Долина, а Стратбег Лодж — большой дом, что виден чуть ниже сквозь затеняющие его деревья, — просто Дом. Он принадлежит Брэндонам, которые до войны приезжали сюда каждое лето с севера Англии. Издали Стратбег Лодж впечатляет — замковые башенки и ступенчатая крыша, высокие деревья парка и лужайки, спускающиеся к реке с ее омутами, где водится лосось. Но с близкого расстояния становятся заметны следы запустения, появившиеся за время войны: деревянные стены нуждаются в покраске, водостоки — в прочистке, а на общипанных лужайках пасутся овцы. Хотя война окончилась два года назад, все еще трудно найти рабочие руки и стройматериалы, чтобы привести все в порядок, но хозяева прилагают к этому значительные усилия, и результаты этих усилий весьма приятны для глаза. После бед и тягот военных лет Долина кажется просто тихой гаванью, а отсутствие проблем с молоком, яйцами, рыбой, бараниной и олениной искупает и вытертые ковры, и прохудившиеся стоки, и странности водопровода.

Семья, вернее то, что от нее осталось, поселилась здесь в 1940 году, когда их дом в Англии реквизировало командование Военно-Воздушных Сил. Леди Брэндон переехала сюда с замужней дочерью и ее двумя детьми. Сэр Джеймс всю войну жил в Лондоне, проводя на севере лишь короткие отпуска. Их неженатый сын, Гилберт, погиб при Эль-Аламейне. После окончания войны вернулся зять, майор Дрю, и распоряжается от имени своего маленького сына Вильяма, наследника. Сэр Джеймс тоже здесь, но уже начинает сказываться возраст — ведь ему сильно за шестьдесят, так что, судя по всему, семья хорошо прижилась в тихой Долине. Их дом в Англии, Тодхолл, послужив пристанищем лихим летчикам, положившим прожить весь оставшийся срок своих обреченных жизней на полную катушку, понес такой урон, что сэр Джеймс без особых сожалений затратил выплаченную компенсацию на превращение Холла в гостиницу, сам решив поселиться в тишине Стратбега. В тишине, которая, как казалось тогда, никогда не будет нарушена.

Слышны лишь гудения пчел да лепет ручейка. Но внезапно их заглушает зов кроншнепа, и воздух полнится восхитительным и долгим переливчатым свистом — чудеснейшей и самой трогательной из всех птичьих песен. «Серебряная цепь звуков», — сказал Джордж Мередит о пении жаворонка, и поэт за поэтом возносили хвалу соловью. Но понадобились бы все поэты, начиная с Вордсворта, чтобы отдать должное зову кроншнепа. Я, конечно, не смогу ничего сказать, кроме того, что каждый раз, когда льющееся золото струится и звенит в небе, по моей коже бегут мурашки, а к глазам подступают слезы.

Те же чувства испытывала и молодая женщина, сидевшая у гребня холма. Она опустилась на вереск явно лишь для того, чтобы послушать голос кроншнепа. Молодая женщина была высока, около 25 лет от роду, одета в дорогую твидовую юбку и шелковую блузку. Темные модно подстриженные волосы слегка взъерошил веющий с вершины холма ветер. Ее глаза — тоже темные — следили за кроншнепом, который, внезапно умолкнув, опустился в вереск где-то в двухстах ярдах от нее. Женщина знала: птица сядет недалеко от своей цели, чтобы после долгих маневров подобраться к гнезду, где прячутся почти невидимые птенцы. Конечно же, кроншнеп, изливая свою великолепную, пронзающую душу песню, не спускал с женщины своих глаз-бусинок и продолжал наблюдать за нею и сейчас.

Стоило ей подумать об этом — и глупая длинноклювая голова возникла на фоне горизонта и быстро исчезла вновь: несомненно, суетливых детенышей уже увели в надежное место. Молодая женщина улыбнулась, и от улыбки ее лицо — вероятно, слишком серьезное, слишком напряженное от какого-то внутреннего усилия сохранить самообладание — засияло, как ей неоднократно твердили, некой прелестью.

Как ей твердили… Полагаю, не стоит так говорить о себе, поскольку молодая женщина (которая поднимается на ноги и стряхивает вересковый сор со своей юбки, намереваясь спуститься с холма) это я сама. Я сама — молодая, больше пятидесяти лет тому назад. Миссис Кэйт Херрик, обеспеченная вдова двадцати четырех лет, приехавшая в Стратбег навестить свою бабку, работавшую в Доме кухаркой.

Где-то в гуще вереска снова закричала куропатка: «Вернись! Вернись!». И вправду: миссис Кэйт Херрик, в девичестве Кэйти Велланд, помогавшая по кухне и иногда в садах дома, наконец вернулась назад — через четыре с лишним года.

Я взглянула на часы. Бабушка уже должна была проснуться, утренняя суета улеглась, и наступило наконец время для серьезного разговора. Прошлой ночью я приехала очень поздно и до сих пор не знала, почему бабушке понадобилось так срочно «потолковать» со мной. «Нет, не по телефону, пичужка, я все расскажу тебе, когда ты приедешь». И, словно вспомнив о чем-то: «Ты ведь помнишь Розовый коттедж, верно?».

Конечно, я помнила Розовый коттедж. Это был один из домиков в английском поместье Брэндонов, в паре миль от деревни Тодхолл. В юности мой дед поступил садовником в Холл, и однажды летом, когда Семья (как называли Брэндонов в округе) отправилась в свое недавно приобретенное шотландское поместье, он поехал с ними, чтобы помочь восстановить и заново разбить заброшенный сад. Там он встретил Мэри Кэмпбелл, судомойку, женился на ней и, закончив работу, увез с собой на юг. Через год у них родилась дочь. В чрезвычайно нехарактерный момент поэтического настроения они назвали ее Лилиас, позаимствовав имя с одного из висевших в Холле портретов давно покойных Брэндонов. Лилиас была моей матерью. Я едва помню ее, но эти воспоминания очаровывают. Восхитительно миловидная, всегда в хорошем настроении и неизменно добрая, она протанцевала весь путь от судомойки до высокого положения горничной в Холле с легким сердцем и, судя по моему появлению на свет, с тем, что ее тезка, жившая в восемнадцатом веке, назвала бы «легкой юбкой».

Мне не говорили, кто был мой отец. Мою мать, конечно, лишили места в Холле, когда обнаружилась ее беременность. Родители, презрев предрассудки своего времени, забрали ее домой и с любовью заботились о ней и, когда пришло время, о ребенке, а Брэндоны, не говоря ни слова, предоставили садовнику и кухарке улаживать свои дела так, как они считают нужным. Что обнаружило их здравый смысл, ибо даже в те времена трудно было найти такую же хорошую кухарку, как моя бабка.

Когда мне исполнилось пять лет, умер дед. Я очень плохо помню этого спокойного, пахнущего землей великана, который в отсутствие матери брал меня с собой в обнесенный стеной сад и оставлял играть за теплицами «в помогалки дедушке», как он выражался. Вскоре после его смерти из Шотландии приехала старшая сестра бабушки — «чтобы составить ей компанию». С тетей Бетси пришли перемены.

Тетя Бетси была религиозна. Ее вера, не дававшая ей сойти с пути праведного, также обязывала ее следить, дабы и все остальные шествовали той же тернистой тропой. То, о чем раньше не упоминалось, теперь говорилось вслух и часто (как мне позже рассказывала бабушка). Розовый коттедж превратился из приюта мира в обитель Благочестия — с большой буквы. Моя мать терпела год, потом однажды ночью, вскоре после моего шестого дня рождения, она ушла.