Это странное волшебство - Стюарт Мэри. Страница 2
«Лео, – сказала любящая жена, – по моему глубокому убеждению, не читает ничего, кроме римской „Файнэнши-ал тайме“, последние восемь лет. Он бы подумал, что „Просперо и Миранда“ – название инвестиционного фонда. Нет, это намного чуднее, чем ты думаешь, любовь моя… – Она улыбнулась мне, как кошка канарейке, и я увидела, что приближается порция сплетен, которые она именовала „любопытные факты, которые тебе следовало бы знать…“ – Официально Спиро назван в честь святого этого острова, на Корфу каждого второго мальчика зовут Спиридон. Но, поскольку наш выдающийся житель Кастелло был причиной такого крещения и появления на свет близнецов, надо полагать, готова спорить, что он крещен именем Просперо».
«Выдающийся житель? – Это явно прибереженный для меня bonne bouche, но я смотрела на нее с некоторым удивлением, вспоминая, как она описывала Кастелло дей Фьори. „Экзотический до предела, вагнеровская готика, декорация для музыкальной версии Дракулы…“ Кто мог бы согласиться за такое платить? – Значит, кто-то арендовал Валгаллу? Повезло вам. Кто?»
«Джулиан Гэйл».
«Джулиан Гэйл? – Я резко выпрямилась и уставилась на нее. – Ты не можешь иметь в виду… Ты имеешь в виду Джулиана Гэйла? Актера?»
«Вот именно». Сестра была довольна произведенным эффектом. Я совершенно проснулась, чего ей не удавалось добиться всеми предшествующими разговорами. Джулиан Гэйл – не просто актер, он – один из наиболее ярких огней английского театра дольше, чем я могу упомнить… А в последнее время он и одна из тайн.
«Да, – сказала я. – Вот, значит, куда он отправился!»
«Я и подумала, что тебе будет интересно», – произнесла Фил самодовольно.
«Не то слово! Все до сих пор гадают, с какой стати он вдруг исчез два года назад. Конечно, я знала, что он еще болен после того жуткого события, но так все бросить и тихо пропасть… До тебя, должно быть, доходили слухи».
«Могу представить. У нас здесь их масса. Но не сияй глазами и не думай, что тебе удастся к нему подойти, дитя мое. Он здесь искал одиночества в самом прямом смысле. Совсем не выходит, в смысле в общество, кроме домов нескольких друзей. Вокруг всей территории через ярд развешаны таблички: „В нарушителей границ стреляют“, а садовник сбрасывает нежеланных посетителей со скалы в море».
«Не буду его беспокоить. Он для меня слишком много значит. Ты его, наверное, видела. Как он?»
«По виду все в порядке. Просто ни с кем не общается, вот и все. Я видела его всего несколько раз. Именно он мне сказал, что Корфу – место действия „Бури“. Ты как, согласна, что он образованный дядечка?»
На этот раз я проигнорировала ее интриги. «Это была его лебединая песня, „Буря“. Я видела ее последнее представление в Стратфорде и выплакала все глаза, когда он говорил: „От грубой магии я отрекаюсь здесь…“ Он поэтому и выбрал Корфу?»
Она засмеялась: «Сомневаюсь. Разве не знаешь, что он практически туземец? Был здесь во время войны и немного, когда она закончилась, а потом, говорят, привозил сюда семью почти каждый год на каникулы, пока дети не выросли. У них до недавнего времени был дом недалеко от Ипсоса, но его продали, когда погибли жена и дочь сэра Джулиана. Однако у него здесь оставались… связи. Поэтому, решив уйти на покой, он сразу вспомнил о Кастелло. Мы не собирались его сдавать, он в плохом состоянии, но Гэйлу так хотелось найти что-то изолированное и тихое, и казалось, что Бог послал пустой дом рядом с семьей Марии, поэтому Лео согласился. Мария с близнецами привели в порядок несколько комнат, недалеко живет пара, которая присматривает за апельсиновыми плантациями, стали смотреть и за домом. Их внук ухаживает за садом и помогает, где надо. Так что любой, кому нужны мир и обособленность, может быть доволен… Тут только наша маленькая колония, не модный курорт, и можно сколько угодно спокойно загорать и купаться».
«Мне это подходит, – сказала я мечтательно. – Ой, как мне это подходит».
«Отправишься сегодня утром?»
«С восторгом. Куда?»
«В залив, конечно. Это вниз, вот туда», – она лениво показала сквозь деревья.
«Ты, кажется, предупреждала про знаки для нарушителей?»
«Ну это не с моря, только с берега. Мы никого в залив не пускаем, за спокойствием сюда и приезжаем. Очень хорошее место – прямо вниз на северной стороне у маленького причала, но в заливе песок, и это – райское местечко, чтобы полежать в одиночестве… Впрочем, делай как хочешь. Может, я попозже спущусь. А если желаешь поплавать, я позову Миранду показать тебе дорогу».
«А она здесь?»
«Дорогая, ты пребываешь среди вульгарной роскоши, забыла? Ты что думаешь, я сама варила кофе?»
«Усекла, графиня, – сказала я грубо. – Помню денечки…»
Я замолчала, когда на террасу вошла девушка с подносом, чтобы убрать посуду от завтрака. Невысокая и плотная, с мощной шеей и круглым лицом, тяжелые брови почти встречались над носом. Яркие темные глаза и теплая кожа излучали простую животную привлекательность здоровья и молодости. Бледно-красное платье подходило ей, придавало нежное сияние. Такого не бывает у городских греков, которых я до сих пор встречала. На вид примерно лет семнадцать. Она с откровенным любопытством смотрела на меня по-гречески прямо, без малейшего смущения. К таким взглядам постепенно привыкаешь, но очень трудно так же смотреть в ответ. Она улыбнулась, я попробовала сказать по-гречески «доброе утро»: «Калимэра», – это весь мой греческий словарь, и она улыбнулась еще шире, а лотом разразилась восхищенным потоком греческих слов. Моя сестра, смеясь, с трудом ее остановила.
«Она не понимает, Миранда, знает только пару слов. Говори на английском. Покажешь ей дорогу к берегу, когда уберешься, пожалуйста?»
«Конечно! С удовольствием!» Выглядела она просто восхищенной, и я цинично предположила, что приятно побездельничать в середине рабочего утра. Как выяснилось, я была не права. Серая ущербность Лондона и недавние неудачи мешали мне понять, как грекам нравится кому бы то ни было помогать. Она начала складывать тарелки на поднос и приговаривать: «Я не долго. Минуточку, только минуточку…»
«Это значит полчаса, – заявила сестра. – И вообще, куда спешить? Все время мира – твое».
«Это точно», – сказала я с чувством глубокого удовлетворения.
К берегу вела тенистая тропа, усыпанная сосновыми иглами. Она извивалась между деревьев, неожиданно вышла на маленькую поляну, где ручей, текущий к морю, попался в плен и превратился в маленькое озеро под кустом жимолости. Здесь тропа разделялась на две – одна шла вверх глубже в лес, другая круто спускалась между сосен и золотых дубов к морю. Миранда показала вниз: «Вам туда. Другая – в Кастелло, она частная. Никто туда не ходит, это только к дому, понимаете?»
«А где другая вилла, мистера Мэннинга?»
«С другой стороны залива, на вершине скалы. Ее не видно с берега, деревья загораживают, но там есть тропинка, как эта, от эллинга вверх. Мой брат Спиро там работает. Хороший дом, очень красивый, как синьорин, хотя, конечно, не такой прекрасный, как Кастелло. Тот – дворец».
«Да, говорят. Твой отец тоже работает в поместье?»
Я разговаривала просто от безделья, совершенно забыла Филлидин вздор, к тому же совершенно ему не поверила. Но, к моему величайшему смущению, девушка заколебалась, и одну ужасающую секунду я думала, что вдруг сестра не врала. Я еще не знала, что греки совершенно естественно воспринимают самое дикое вмешательство в яичную жизнь, если это вопросы, да и сами их задают. Только я начала что-то бормотать, как Миранда уже ответила: «Много лет назад отец оставил нас. Он ушел туда».
«Туда» – это была стена деревьев, украшенная миртовыми кружевами, но я знала, что прячется за ней, – угрюмая закрытая земля коммунистической Албании. «В смысле, как пленник?» – спросила я в ужасе.
Она помотала головой: «Нет. Он был коммунистом. Мы жили на юге, а там таких много. Не знаю, почему. На севере по-другому, моя мать оттуда».
Она так говорила, будто остров простирался на четыреста, а не на сорок миль, но я ей поверила. Где собирается двое греков, будет представлено как минимум три политические партии, а может, и больше. «И он не давал о себе знать?»