Полуночная роза - Стюарт Энн. Страница 52

Боже! Как же она ненавидела его! Ненавидела его небрежную холодность, его умение подчинить себе ее тело. Она ненавидела его всем сердцем, но именно благодаря ему она узнала, что у нее все еще есть сердце и что оно по-прежнему принадлежит ему.

Николас не придет сегодня снова, она это знала. Он даже может быть уедет в Венецию, а ее оставит здесь. Так будет лучше для них обоих. Жизлен лежала в постели, ощущая, что ее влажное тело все еще трепещет, и надеялась, что хотя бы однажды Господь окажется к ней милосерден и что мужчина, которого она имеет глупость все еще любить, бросит ее, и она его больше никогда не увидит.

Зал был пуст, когда Николас, бесшумно ступая в одних чулках, вошел туда. Он кое-как поправил на себе одежду, застегнул панталоны и запахнул рубашку. Трактирщик, вероятно, взял с собой одну, а может, и обеих девиц, хозяин лег спать, и он остался сейчас один в темноте.

Он уселся возле печки. «Голландцы удивительно чистоплотный народ», — подумал Николас устало. Нигде ни единого пятнышка, все убрано на ночь, в том числе и его бутылка бренди. Не имеет значения. Даже бренди не способен стереть воспоминания о Жизлен, жалкой, свернувшейся в постели, и дрожащей от горя, ничто не поможет ему побороть отвращение к себе.

Она победила. Он так и не сумел заставить ее испытать высшее блаженство — впервые на его памяти его собственное нарастающее желание, которое он не смог обуздать, не позволило ему этого добиться. Но самое ужасное, что она сама ничего не поняла. Он все же сумел доказать ей, как она беспомощна, когда пытается сопротивляться. «Могу собой гордиться», — подумал он с кислой улыбкой. Если в нем осталась хоть капля порядочности, он завтра оставит ее. Соберет все свои карманные деньги, попросит хозяина ей передать, и никогда больше ее не увидит.

Но он прекрасно знал, что давно забыл, что такое порядочность. Он не отпустит ее от себя. Он не отпустит ее из своей постели. Он будет заниматься с ней любовью столько, сколько хватит сил. Пока ему не удастся заставить себя перестать думать о ней, и не удастся заставить ее перестать думать о нем. Иначе они друг друга уничтожат. И если он не испытывает страха за себя, то до сих пор с трудом верит, что она не погибла во время террора. Он не хочет, чтобы она погибла сейчас. Тем более от его руки.

19

— Но, Тони, — жалобно верещала Элин, едва поспевая за своим спутником, который стремительно шагал по изысканнейшим коридорам лучшего отеля Вены, — почему ты сказал, что мы женаты?

Тони резко остановился, и Элин чуть не наскочила на него. — Потому что, милая моя, — терпеливо принялся объяснять он, — в Вене сейчас наверняка можно встретить представителей английского света. И мы должны сделать все, что в наших силах, чтобы твоя репутация не пострадала.

— По-моему, опасаться уже нечего, — простодушно ответила Элин, — мы с тобой путешествуем вдвоем больше двух недель. Мы проехали через всю Шотландию, приплыли на континент и добрались до Австрии без моей компаньонки и твоего лакея. Я думаю, — добавила она беспечно, — что я уже опозорена.

— Могу я попросить тебя не кричать об этом на весь мир, — процедил Тони сквозь зубы и, взяв ее за руку, потащил мимо любопытных постояльцев. — Мы еще вполне можем всех обмануть, если будем осмотрительны.

— Я умею вести себя очень осторожно, — ответила Элин.

— Дорогая, ты самая честная женщина из всех, кого я когда-либо знал. Хитрость и обман не для тебя. Так что уж, пожалуйста, позволь мне взять на себя заботу о том, чтобы тебя не коснулись никакие сплетни. Я бы хотел, чтобы ты оставалась в отеле, в своей комнате, пока я буду пытаться хоть что-то выяснить. Я не могу понять, зачем Николасу понадобилось тащить Жизлен в Вену, но поскольку те люди, которых мы спрашивали, слышали их разговор, то нам оставалось приехать только сюда. Если бы ты согласилась вернуться домой!

— Ну не могу я, Тони! — ныла Элин, пока он открывал белую дверь гостиничного номера. — Раз уж мы забрались в эдакую даль, неужели можно так просто сдаться. Я бы все равно поехала, даже одна…

— Я знаю, — ответил он, и в голосе его послышалось страдание. — Вот потому-то я и здесь. Я уже и так сделал все возможное, чтобы испортить твою репутацию, и не намерен тебя бросать.

— Милый Тони, — ответила она, — ты принимаешь все слишком близко к сердцу, — Элин оглядела изящно обставленную гостиную. — Как здесь чудесно! — восхитилась она, подхода к столу, чтобы вдохнуть аромат стоявших в хрустальной вазе роз. — Знаешь, я ведь ни разу не жила в настоящем отеле.

— А как насчет Парижа? — поинтересовался Тони, снимая шляпу и перчатки. — Ты же была там, после…

— После того, как меня бросили? — уточнила Элин с поразительным равнодушием. Отчего-то старая боль совсем прошла, и это лишь подтверждало, что пострадало ее самолюбие, а не сердце. — Была. Но я жила у одной из сестер Лиззи. Скажи, а в отелях очень шумно?

— Не более, чем в деревенских гостиницах.

— Знаешь, Тони, мне здесь очень нравится, — сказала она простодушно, — а как ты думаешь, мы сможем пожить здесь несколько дней, когда догоним Жизлен? Она замечательная компаньонка, и нам тогда совсем не придется бояться сплетен.

— Давай поговорим об этом после того, как я узнаю, где сейчас находится пропавшая парочка, — ответил Тони устало и заглянул в спальню. Вероятно то, что он увидел, не очень его обрадовало, потому что его лицо стало подозрительно хмурым. — Я пойду и постараюсь что-нибудь выяснить. И я не хочу, чтобы ты без меня выходила из этой комнаты.

— Ты говоришь так, будто ты мой папа, — огрызнулась Элин и состроила ему злобную гримасу.

— Очень печально, что ты в свое время так и не научилась его слушаться.

— А вот тут ты не прав. Я всю жизнь вела себя безропотно и послушно. Верная долгу дочь, готовая прийти на помощь сестра, верная подруга-К тому же до конца своих дней я буду оставаться доброй тетушкой для своих племянников и племянниц. Так что короткий миг безумия не в счет, если речь идет о такой во всех отношениях безупречной жизни, как моя.

Тони, перестав хмуриться, внимательно посмотрел на нее.

— Значит, вот как ты видишь свое будущее? — вкрадчиво спросил он.

Элин не хотелось сейчас на него смотреть. В последние несколько дней ее влечение к нему возросло просто неслыханно. Ей необходимы были его надежность, доброта, мягкий юмор, и еще то, чему она не решалась дать названия, то, что она испытывала, любуясь его красивым лицом, сильной фигурой, чуть сонными серыми глазами и ласковой улыбкой. Она отвернулась, и, подойдя к широкому окну, выглянула в окружавший отель красивый парк.

— Такова доля большинства женщин, — сказала она. — Мы делаем то, что нам велят, подчиняемся воле других, лишенные права выбирать. Слушаемся наших родителей, братьев, мужей, а потом детей. В общем делаем то, чего от нас ждут.

— Но у тебя нет мужа.

Она повернулась и посмотрела на Тони, но его лицо оставалось совершенно бесстрастным.

— Нет.

— Знаешь, хорошо, что так получилось. Персер бы тебе не подошел. Он был просто практичный негодяй. Засадил бы тебя в какой-нибудь приход с дюжиной наследников, а сам бы проматывал твое наследство. Ты достойна лучшего.

— Но у меня не было более завидных предложений, — печально ответила Элин, — и кроме того, я люблю детей.

— Я тоже.

Элин уставилась на него, ничего не понимая. Но она не успела задать ему вопрос, потому что он уже подошел к двери.

— Я точно не знаю, когда вернусь. Ты побудешь здесь. Договорились?

Элин посмотрела на яркое солнце, светившее за окном.

— Если ты настаиваешь, — согласилась она неохотно.

— Настаиваю.

Когда дверь за ним закрылась, Элин так и осталась стоять возле окна. На улице было много людей, хорошо одетых, веселых, и среди них много детей. В конце концов приключение оказалось не столь уж опасным. В отличие от общества Тони. Постепенно удовольствие, которое она получала от его присутствия сменилось чем-то вроде разочарования. С той самой ночи, что они провели в Шотландии, он был с ней исключительно корректен, но пока они ехали в карете и плыли на корабле, все ее попытки подразнить его и раззадорить ни к чему не привели. Это началось после того, как они спали в одной постели. Элин не помнила, как это было, и стеснялась спросить. Когда она проснулась утром, у нее болела голова, ныло сердце и горело во рту. Она лежала в убогой лачуге, накрытая пальто Тони. И она была почти уверена, что помнит ощущение его рук, касающихся ее, — ласковых, уверенных, возбуждающих.