Удар шпаги - Бальфур Эндрю. Страница 23

— Итак, сударь, — сказал капитан, уловив мой пристальный взгляд, — готовы ли вы теперь признать, что лгали нам до сих пор?

— Ни в коем случае, — возразил я.

— Помните, сударь, — строго предупредил он, — единственный шанс сохранить вашу жизнь — это говорить правду!

— Значит, я максимально использую этот шанс, — ответил я.

— Дай-ка проклятому псу пинка под зад, Грэхем, — сказал молодой щеголь одному из моих охранников, — а то он что-то чересчур умничает и распускает язык!

— Полагаю, — заметил я, — сами вы не захотите выполнить подобное действие?

Юнец вспыхнул до корней волос, но капитан призвал его к порядку, а человек за моей спиной незаметно кивнул и улыбнулся, как бы одобряя мой ответ заносчивому молокососу.

— А теперь, сударь, — сказал капитан, — как называлось судно, которое мы потопили?

— «Блуждающий огонек», — ответил я.

— Откуда оно вышло?

— Из Лейта.

— Имя капитана?

— Хью Дизарт.

— Клянусь честью, — воскликнул капитан, — значит, мы покончили с этим подонком! Отличная новость, хоть я и предпочел бы взять его живым, чтобы повесить рядом с вами!

— У вас нет никаких оснований отправлять меня на виселицу, — твердо возразил я.

— Предоставьте мне судить об этом, сударь, — ответил капитан, постукивая пальцами по столу.

— Очень хорошо, — сказал я, — но мне кажется, любой человек имеет право высказать свое суждение по поводу собственной шеи!

— Вы удивительно хладнокровны, — не без одобрения произнес капитан, тогда как краснолицый бородач за его спиной не раз улыбался в ответ на мои реплики.

— Я далеко не столь хладнокровен, как кажется, — возразил я. — Просто такова моя манера разговаривать.

— И чертовски гнусная к тому же, — вставил молодой франт, небрежно развалившись в кресле.

— Тем не менее, — заметил я, — она значительно вежливей вашей, сударь!

— Как ты посмел сказать мне такое! — завопил юнец, вскакивая на ноги.

— Оставьте нас, сэр, и немедленно! — сказал капитан Эмброуз, указывая молодому человеку на дверь.

— Но, дядя…

— Вы слышали, что я сказал, сударь?

Юный щеголь опустил голову и словно побитый щенок молча вышел из каюты, мимоходом окинув меня взглядом, полным жгучей ненависти.

— Вы храбрый человек, хоть и малы ростом, — сказал мне капитан, когда дверь за юношей затворилась.

— Я не храбрее любого другого, — ответил я, — но я нахожусь здесь по фальшивому обвинению и поэтому разговариваю с вами на равных.

— Ваше имя?

— Джереми Клефан.

— Шотландец, судя по произношению?

— Совершенно верно.

— Католик?

— Боже сохрани!

Оба засмеялись, и я услышал, как мои стражники сзади тоже захихикали.

— Мастер Роджерс, — сказал старый капитан краснолицему мужчине, стоявшему за его креслом, — будьте любезны занести показания этого человека на бумагу; они могут нам понадобиться.

Таким образом, мне пришлось еще раз подробно повторить мою историю, упомянув в ней о захвате норвежской шхуны и даже о секретном проходе в провизионную кладовую; когда я закончил, капитан сказал, что передаст мое дело властям после нашего прибытия в порт. Я поблагодарил его за благосклонность к моей судьбе, и меня под конвоем увели из каюты, немного менее удрученного, чем до ее посещения. Я не особенно огорчился, узнав, что с меня приказано снять наручники и мне больше не придется коротать бессонные часы в обществе крыс в тесной и зловонной дыре на самом дне трюма. Впрочем, я не особенно и обрадовался, поскольку то ли вследствие удара по голове, то ли в связи с контузией при взрыве, то ли от страха перед виселицей меня охватило полнейшее безразличие ко всему, и я впал в глубокое оцепенение, лежа на койке в почти бессознательном состоянии. Так продолжалось до тех пор, пока капитан Эмброуз, опасаясь, как бы я не помер окончательно, не прислал ко мне корабельного хирурга, который пустил мне кровь и ругался так грозно, что от одного страха перед ним я начал проявлять признаки жизни, хотя полностью оправился, лишь когда «Золотой дракон» бросил якорь в Портсмуте, морском порту на побережье Ла-Манша.

После того как судно стало на якорь, до моего слуха донесся грохот орудийного салюта вместе с приветственными криками толпы, и целый день после этого на судне царили большое оживление, веселье и суматоха. Я, естественно, ни в чем подобном участия не принимал, зато на следующий день руки мне снова заковали в кандалы, после чего вывели на палубу с тем, как я полагал, чтобы развлечь толпу любопытным зрелищем казни пойманного пирата. Однако судьба на сей раз дала мне небольшую отсрочку: когда я, зажмурившись от яркого света дня после темноты, царившей в моей маленькой каморке, вновь раскрыл глаза, то увидел группу людей, одетых весьма элегантно и даже изысканно, стоявших неподалеку с видом важным и авторитетным. На них были короткие, отделанные мехом плащи, доходившие до колен, а животы у некоторых своими размерами ничуть не уступали даже брюху Бартлоу. Среди них находился капитан Эмброуз, сопровождаемый краснолицым мастером Роджерсом, а позади выстроился отряд вооруженных пиками солдат в стальных шлемах и кирасах. Меня поставили на шканцах на виду у всех, трубач протрубил сигнал, и раздалась команда, требующая молчания; затем вперед вышел мастер Роджерс, и зачитал документ, согласно которому я передавался под ответственность и юрисдикцию достопочтенного магистрата и совета королевского города Портсмута. Когда он кончил читать, трубач протрубил вторично и солдаты окружили меня, образовав тесное каре, а поскольку все они были рослые ребята, то из-за них мне ничего не было видно. Тем не менее мне удалось кое-что рассмотреть, когда меня спускали в лодку и на веслах переправляли на берег. Я заметил, что Портсмут — большой город, очень красиво расположенный, и что в гавани стоит множество судов, военных и торговых, а на верфях и стапелях строится еще немало таких же, но больше, как я уже сказал, из-за окружавших меня солдат я так и не смог ничего увидеть.

Мы высадились на каменном причале, и отсюда меня под конвоем провели по улицам к зданию, которое я принял за тюрьму. И не ошибся.

Всю дорогу, поскольку мне почти ничего не было видно, я ломал себе голову над причиной шума и гама, сопровождавших нас по пути. Впоследствии я узнал, что огромная толпа запрудила улицы, по которым пролегал наш маршрут, ибо новость о захвате зловещего шотландского пиратского корабля, причинившего множество бед и несчастий, быстро распространилась среди горожан и все они выбежали на улицу поглазеть на страшного морского разбойника, взятого в плен. Меня до сих пор разбирает смех, когда я подумаю, насколько они были разочарованы, так ничего и не увидев; разве что счастливчикам из окон верхних этажей могло повезти, и они сумели бросить взгляд на мою скромную фигуру, самой выдающейся достопримечательностью которой была, пожалуй, шишка на голове.

Дойдя до тюрьмы — мне удалось разглядеть только верхушки двух высоких башен, — мы сделали кратковременную остановку, прежде чем массивные створки ворот распахнулись, тяжелая дубовая привратная решетка поднялась и мы по каменным плитам промаршировали во внутренний двор, мощенный булыжником. Отсюда четверо солдат повели меня к маленькой дверце в стене, затем вверх по винтовой лестнице и вдоль узкого прохода, пока мы не дошли до еще одной двери, окованной железными полосами. Дверь распахнулась, и меня грубо втолкнули в нее, так что я, не разглядев в темноте трех каменных ступеней, ведущих вниз, упал и сильно разбил себе лицо. Не успел я подняться, как дверь за мной со скрежетом затворилась и я остался один.

Я очутился в каменном склепе со сводчатым потолком, достигавшим в центре футов восьми в высоту, с единственной отдушиной для света и воздуха в виде небольшого отверстия в наружной стене, заделанного крест-накрест толстыми железными прутьями.

Каменная клетка была совершенно пуста, но сухая и чистая, чем выгодно отличалась от моей тюрьмы на «Золотом драконе». Тем не менее бежать из нее было так же невозможно: когда я подтянулся до маленького оконца и выглянул наружу, то увидел лишь сплошную стену, находившуюся ярдах в двадцати от меня, а до земли отсюда было довольно высоко, что я определил по звону монеты, долетевшему до меня лишь через пару секунд после того, как я бросил ее в окно. Это была моя последняя монета, поскольку меня тщательно обыскали и все остальное забрал тюремщик; почему он оставил мне эту — понятия не имею, знаю только, что не из сострадания, потому что именно он толкнул меня сюда, закончив обыск.