Ночь оборотня - Сухомизская Светлана. Страница 12

Надя громко презрительно фыркнула:

— «Появился»! «Переживает»! Как можно быть таким недогадливым! Это даже для человека перебор.

— Ну, просвети меня, тупицу!

Надя помолчала и тихо, серьезно сказала:

— Твой лучший друг не находит себе места по очень простой причине. Он не хочет становиться человеком и боится, что ты им уже стал.

Глава 12

ЛЮБОПЫТНЫЕ ОТКРЫТИЯ

Шум закипающего чайника, приглушенное пение радио и непонятное жужжание.

Проснувшись, я некоторое время в недоумении слушала эти звуки — совершенно очевидные признаки чьей-то жизнедеятельности — и пыталась сообразить, кто их издает, а заодно и объяснить тот странный факт, что окно, при пробуждении обычно находящееся за мной, таинственным и невероятным образом переползло на стену слева.

Занавески рывком разъехались в разные стороны, пропуская в комнату ослепительно яркий летний день. Мне пришлось зажмуриться, а когда я вновь открыла глаза, передо мной стоял благоухающий лосьоном Марк в зеленом халате до пола, приглаживающий щеткой мокрые волосы. Загадки разъяснились сами собой — жужжание издавала электробритва, а окно никуда не уползло, просто я находилась не у себя дома.

— Завтрак готов, — сказал Марк, и в ту же секунду до меня донесся запах кофе и тостов, вызвав слюноотделение не хуже, чем у собаки Павлова.

— Халат тебе дать?

Если вы что-то не то подумали, то должна вас предупредить — каждый думает в меру своей испорченности, и не я это первая заметила.

Я чищу зубы щеткой, предоставленной, как и халат, радушным хозяином, и прокручиваю в голове события вчерашнего вечера, начиная с момента, когда мы наконец узнали имена друг друга. Поскольку иначе вы все равно не отвяжетесь, поделюсь с вами.

Ничто так не способствует сближению, как совместно пережитые приключения. Между мной и Марком завязался оживленный разговор. Обсудив ситуацию с беременной девицей, оказавшейся не беременной, но зато весьма опасной, мы решили, что обо всем этом надо поставить в известность милицию. Но мысль об общении со стражами порядка нагнала на нас обоих такую беспросветную хандру, что мы решили подождать с выполнением гражданского долга до завтра и с облегчением немедленно забыли об этом, кажется, навсегда. Беседа незаметно опять перескочила на животрепещущую тему личной жизни, и не успела я опомниться, как выложила Марку все про себя и Себастьяна. Конечно, история была изложена с купюрами — признание о том, что я фея и работаю вместе с ангелами, явно не входит в число тех, которые стоит делать человеку в первый же день, то есть вечер знакомства.

Марк слушал, не перебивая, а когда я закончила, сказал:

— Не в моих правилах делать скоропалительные выводы, но, судя по тому, что ты мне сейчас о нем наговорила, он не любит тебя, никогда не любил и вряд ли полюбит. Остается только решить — нужен ли тебе рядом такой человек. Если нужен — смотри на все открытыми глазами и не жалуйся, потому что за необходимое нужно расплачиваться. Если все-таки ты разумный человек и понимаешь, что без взаимности любое чувство ведет только к саморазрушению, тебе надо бросить его, немедленно найти замену и мучить эту замену всеми способами, чтобы не мучиться самой.

— Какой ты, оказывается, циник! — поразилась я.

— Не циник, а практик и реалист. Можно, конечно, назвать это цинизмом, но лучше уж мой цинизм, чем идеализм, от которого ломаются судьбы и гибнут люди, причем гибнут, так и не поняв, что с ними случилось.

— А что случилось с тобой? — прищурясь, спросила я. — Почему практик и реалист одинок, печален и не может найти себе компанию на вечер? Знает ли он этому причину?

Марк снова побледнел, хотя и не так сильно, как в клубе. Поворот руля — и машина замерла у тротуара. Замолчал мотор, в салоне наступила тишина. Побарабанив пальцами по рулю, Марк глухо сказал:

— Женщина, которую я люблю, умерла прошлой ночью. Вот моя причина, — и опустил подбородок на грудь.

Я подавленно молчала, уставившись на приборный щиток.

— А если ты спросишь, почему человек, у которого только что умерла любимая, идет в ночной клуб, я тебе отвечу, — он закрыл глаза и откинулся на спину, — что не могу оставаться один. Что мне страшно. Что весь день я прячусь от себя и от своего горя, а со стороны это выглядит как бесчувственность.

Внезапно он тихонько засмеялся. Я вздрогнула и испуганно повернулась в его сторону. Он сделал успокаивающий жест:

— Со мной все в порядке. Просто я должен тебе признаться в невероятной глупости. Я обрадовался, когда ты принялась лупить меня сумкой!

— А ты ко всему прочему еще и мазохист! — подытожила я.

— А я и не скрываю! — преувеличенно бодро ответил он и повернул ключ зажигания. — Думаю, что ночные заведения не вызывают у тебя больше энтузиазма.

Я подтвердила.

— Тогда предлагаю отправиться на прогулку в парк, если, конечно, я не кажусь тебе подозрительной личностью, с которой опасно уединяться в тени деревьев.

Я заверила его в том, что он внушает мне глубочайшее доверие, если не считать витиеватости произносимых им фраз. Он объяснил, что в этом виновата книга, которую он в настоящий момент редактирует: все герои там изъясняются именно таким языком. Мне вспомнилось золотое время, когда я тоже работала редактором и проводила время по большей части на диване в обнимку с рукописями, отдельные листы которых лежали вокруг меня, как пасьянс. И на сочинение романов время оставалось, не то что сейчас. Впрочем, даже если бы у меня вдруг появилось время, вряд ли я стала бы тратить его на кропание новых опусов. Мысль о том, что меня никогда не будут печатать, проросла во мне, как сорная трава, вызвав стойкое, непреодолимое отвращение к письменным упражнениям. Вслед за творческими неудачами напомнили о себе неудачи любовные, и когда я посмотрела на себя в зеркало заднего вида, оказалось, что выгляжу я так, будто это не у Марка, а у меня умер кто-то дорогой и единственный.

С унылыми рожами мы прошли сквозь чугунные ворота парка Горького и поплелись в сторону чертова колеса, медленно возносящего всех желающих над ночным городом.

Стыдно сознаться, но наше гуляние завершилось тем, что мы под шашлык весьма прилично наклюкались, отчего не развеселились ни капельки, и с горя полезли кататься на американских горках, после чего желудок Марка выразил желание вернуть свое содержимое природе. А когда Марк вылез из-за живой изгороди, слегка взбодрившийся, но сравнявшийся цветом с зелеными насаждениями, нам пришла в голову мысль отправиться в Серебряный Бор и освежиться там купанием под луной.

Само собой, до Серебряного Бора мы так и не добрались. Машина и содержимое Маркова бумажника остались в распоряжении первого же попавшегося нам инспектора ГИБДД, а нам не оставалось ничего лучшего, как прогулочным шагом отправиться к Марку — благо в отличие от меня он жил в центре столицы нашей Родины. В дороге мы исполняли песни советских композиторов и революционные гимны, а также выражали протест произволу автоинспекции. Я от своего имени выражала свое порицание всем мужчинам земли в целом и Себастьяну в частности. По прибытии на место Марк как истинный джентльмен широким жестом указал мне на неубранную постель, куда я и свалилась без малейшего промедления, заснув, кажется, еще до того, как моя голова коснулась подушки.

В комнате меня уже ждал завтрак на европейский манер — тосты, джем в вазочке, плошка с кукурузными хлопьями, масло, кофейник с горячим кофе и сахар. В любой другой день такое угощенье вызвало бы у меня, мягко говоря, скепсис — бутербродики с джемом и хлопья для моего алчного организма как слону дробина Но после вчерашних подвигов желудок пребывал в расслабленном состоянии, и меню Марка оказалось для него как раз кстати.

— А хорошо вчера погуляли, — сказал Марк, наблюдая, как я намазываю тост джемом поверх масла.

— Да уж, — хмыкнула я. — Давненько я так не развлекалась.