Оборотень - Сухов Евгений Евгеньевич. Страница 14

На самом деле урки долбили гранит, подстегиваемые страхом.

Надрываясь на лагерной работе, они про себя проклинали и лагерное начальство, и всю эту оголтелую команду беспризорников и, конечно же, их главаря Беспалого.

Зеки волочили огромные куски породы к реке, складывали их на дощатый помост уводы и, сцепив зубы, мечтали о побеге, который в эти минуты представлялся им куда более желанным, чем изнурительный непосильный труд, доводивший их до истощения и полного бессилия. Но бежать было некуда.

Несколько раз осужденные отказывались работать, но всякий раз Беспалый находил способ сломить их сопротивление. Двоих зачинщиков нашли на следующий день с перерезанной глоткой; четверо закончили свое существование в петле; человек шесть стали калеками в результате побоев, но большая часть саботажников пополнила прослойку педерастов, для которых, по предложению Беспалого, был выстроен новый спецбарак.

Высококачественный североуральский гранит добывался ускоренными темпами, и при этом начальнику лагеря Леватому уже не приходилось мотаться по всем объектам и следить за ходом выполнения работ. Теперь Леватый мог позволить себе среди рабочего дня полеживать под пологом, спасая краснощекое лицо от свирепого гнуса, и попивать присланный из Ленинграда коньячок. При этом он не беспокоился о том, будет ли сделана работа и выдаст ли их лагерь необходимые объемы гранита для Советской Родины. Леватый знал, что его зеки все сделают в лучшем виде. Ему же самому, мающемуся от безделья, приходилось с нетерпением дожидаться того дня, когда их забытый Богом уголок распашут сотни бульдозеров и начнется грандиозное освоение северной земли, начнут строиться дороги, заводы, а их лагерь, окруженный множеством поселков, превратится в некое подобие столицы.

И действительно, скоро такой день пришел – четыре баржи в очередной майский разлив реки привезли в их глухомань несколько тысяч человек – новых заключенных, ссыльных и вольнонаемных. Прибывшими были заполнены не только палубы, но и трюмы. И, глядя, как мужчины и женщины нескончаемой вереницей сходят на берег, Леватому казалось, что на «Большой земле» остались только больные и старики.

К осени близ лагеря выросло несколько поселков – длинные уродливые бараки появились на заболоченных берегах северной речушки, и оттуда можно было услышать не только крепкий мат мужиков, но и пронзительный младенческий крик.

Здесь, за полярным кругом, жизнь не останавливалась ни на секунду. Наоборот, вдали от цивилизации она приобретала особую интенсивность – обычная влюбленность здесь перерастала в страсть, а вялая неприязнь усиливалась до смертельной вражды.

Беспалый добился от Леватого права свободно выходить из зоны.

Частенько Тимоху видели в женских бараках, где его, словно эстафетную палочку, бабы передавали из одной комнаты в другую. Зеки, зная, куда направляется Беспалый, и не скрывая своей зависти, острили:

– Тимоша, ты уж там за нас всех потрудись на совесть, мы-то уже который год баб за титьки не держали, того и гляди забудем, чего куда пихать нужно.

Беспалый, памятуя о напутствиях братвы, не возвращался до тех пор, пока его мужские силы не иссякали полностью.

Но, милуясь со случайными подругами в женских бараках, Беспалый не забывал о своих делах. Он был в зоне, а закон был в нем, хотя сам Беспалый и не подчинялся закону. Скоро Тимофей сумел распространить закон, а значит, и свое влияние на обитателей прилегавших к лагерю поселков. Вольнонаемные и ссыльные, проживавшие там, следуя традициям лагерей, спешили заручиться расположением молодого, но известного вора.

От внимания Николая Леватого не ускользнул рост популярности его подопечного. Оставаясь наедине с Беспалым и угощая его дорогим армянским коньяком, Леватый по-отечески хлопал его по плечу и весело шутил:

– А ты резво пошел в разгон, Тимоша. Даже вольнонаемные и те без тебя шагу ступить не могут. Скоро все забудут, кто ты есть на самом деле, и начнут обращаться к тебе, как к хозяину И уже совсем весело, едва сдерживая смех, Леватый добавил:

– А может, тебе шпалы в петлицы вставить? Пройдет совсем немного времени, и я, глядишь, попаду к тебе в подчинение!

Николай Леватый тогда не мог предположить, что совсем недалек от истины.

Сплоченные беспризорники сумели получить огромную власть в лагере. В один прекрасный день из рук Леватого они приняли винтовки и стали охранять своих собратьев заключенных с той ретивостью, какая бывала свойственна разве что солдатам-срочникам первого года службы. Это нововведение Леватый объяснил прозаическими причинами: территория лагеря за последний год увеличилась втрое, число заключенных удесятерилось, а количество охраны оставалось прежним.

Леватый расконвоировал многих зеков, которым оставалось тянуть небольшой срок, а потом в качестве эксперимента выдал им оружие для несения службы по охране и поддержанию порядка.

Невозможно представить себе более несуразное зрелище, чем заключенные под охраной таких же заключенных, как и они сами.

Тогда Тимофей даже не подозревал, что в среде блатных он закладывает новые уголовные традиции. Бывшие беспризорники, умевшие не только воровать, но и цепко держаться за жизнь, умудрились навязать свои неписаные законы не только огромному количеству раскулаченных в тридцатые годы мужиков, которых насильно оторвали от плуга, но и тертым блатным, познавшим не только лагеря и хозяйскую пайку, но и разгульную шумную волю.

И все– таки конфликт разразился.

Конфликт зародился в недрах одной чуть ли не самой тихой, работящей и терпеливой группы мужиков. Вырванные из обычной жизни перегибами Советской власти, земледельцы Черноземья оказались среди преступников и воров в заполярном лагере. Мужики долго наблюдали, как верховодят блатные, потом покумекали между собой и отказались тесать каменные глыбы под надоевшие им окрики уркаганов. Все до одного староверы, кудлатые и с огромными бородами, они были готовы отдать жизнь за свои убеждения, подобно тому как некогда горел заживо в сосновом срубе протопоп Аввакум. Если чем и можно было поколебать упрямую мужицкую волю, так только силой логики, перед которой старообрядцы склонялись, как перед авторитетом своих древних старопечатных книг.