Сходняк - Бушков Александр Александрович. Страница 16

Между прочим, как раз где-то в здешних алюминиевых краях закончился знаменитый поход одного чересчур бравого шантарского генерал-губернатора на столицу. Дело сие случилось тому назад давненько: не то при Павле Первом, не то, в крайнем случае, при Екатерине Второй. После семи дней запоя тогдашний генерал-губернатор внезапно припомнил все обиды, нанесенные ему Петербургом, и воспылал местью. В мщении же решил не мелочиться, а двинуть на столицу, захватить ее и самолично наказать обидчиков. Немедля был объявлен великий поход и под бунтарские знамена мобилизованы все тогдашние шантарские силы: солдаты гарнизона, чиновники вплоть до самых мелких письмоводителей, всякий прочий народец, подвернувшийся под руку. Был составлен и обоз – главным образом из винных бочек. И сия грозная армия двинулась примерно в направлении Петербурга, по пути пополняясь и обрастая разнообразным сомнительным людом.

Увязли захватчики где-то аккурат в этих краях, ну, плюс-минус пятьдесят километров, что по сибирским меркам и не расстояние вовсе и ни в какую эпоху расстоянием не являлось. Может, воители и продвинулись бы подальше, кабы не захватывали по пути каждую деревеньку, где, по праву победителей, гуляли, меры и устали не зная, – то бишь грабили, опивались, объедались и охальничали. Армия начала быстро редеть: кто-то укушивался до смерти, кого-то зарубали топорами несогласные с происходящим деревенские мужья и братовья, кто-то дезертировал, убоявшись ответа, который придется когда-то держать. Армия редела, но все же продвигалась вперед. В конце концов то ли свои, то ли чужие связали никак не желающего угомониться генерал-губернатора и спеленутым доставили обратно в Шантарск на протрезвление. Ну, а какие-то губернаторовы недоброжелатели, как водится, быстренько состряпал и отослали в столицу депешу с подробным описанием учиненных безобразий... И ведь простил хмельного фрондера едва не захваченный Петербург! Рассудили там, что не тот это случай, все ж таки бунтарь сей есть не Стенька Разин или Емелька Пугачев, отправили строгую с курьером и дело закрыли... Да, видать, источает сия земля заразные пары бунтарства и самодурства, не давая покоя и сегодняшним хозяевам жизни...

– Сюда, – отставной культурист в смокинге показал Карташу место. Остальных тоже подвели к предназначенным им стульям. – Вы сюда. Вы сюда.

В общем, усадили их за стол весьма красноречиво: не вместе, а порознь, и так, чтобы по обе стороны у каждого сидело по хлопчику самого серьезного вида. Маша оказалась не единственной женщиной за столом, присутствовали и еще две особы слабого пола. Хотя особу, что сидела рядом с Зубковым одесную, слабой можно было поименовать лишь условно. Высокая, наверное, за метр девяносто, с широким разворотом плеч – пловчиха, не иначе. Годочков где-то тридцати, добавляем сюда близость к хозяину, брильянтовые серьги в ушах, браслет с камешками от Сваровского – и получается жена, официальная или неофициальная, это уже не суть важно. Всяких разовых девочек вряд ли бы впустили в узкий, избранный круг.

Вторая женщина была и вовсе немолода, как говорится, давно за пятьдесят, но прямо-таки по-европейски подтянутая и моложавая, под очками с золотой оправой притаились холодные, цепкие и презрительные глаза, по Карташу и прочим новым лицам она мазнула взглядом, как по пустому месту. Что сия мадам может делать за этим столом, где собрались, в общем-то, равные? Не иначе, мадам у них состоит по финансовой части, под ее приглядом находятся темные денежные потоки, отмывка, прочие оффшорные делишки. Интересная особа. Думается, в ее биографии за советский период обязательно отыщутся и подпольные цеха, а то и отсидка по хозяйственной статье, и какие-нибудь саморазваливающиеся кооперативы на заре перестройки, и прочие «пирмамиды». А потом... А потом она как-то сошлась-спелась с Зубковым. А ведь, возможно, не кто иной, как эта женщина почтенного ныне возраста наставляла будущего олигарха по финансовой части, стала ему кем-то вроде крестной матери. Одними кулаками и природным умом гигант алюминиевой индустрии не захватишь, нужны весьма специфические познания, и без консультантов тут не обойтись.

Заняли свои места за столом и те, кто пришел вместе с пленниками, – разумеется, исключая охранников, оставшихся за дверью. Ошую от Зубкова сел Поп, Гоше тоже было отведено место недалеко от Папы. А еще Карташ узнал среди восседающих за столом легендарного Уксуса, того самого, кто состоит в должности смотрящего за порядком в Нижнекарске. Личность была примечательная и зело популярная среди постояльцев пармского санатория под названием «ИТУ №***». Глубоко впавшие глаза, худоба, неподвижный взгляд, за исключением лица все видимые участки кожи покрыты партачками (сиречь татуировками), а главная примета – шрам, уродующий левую щеку. Плюс кличка не из разряда заурядных.

«Да тут, похоже, собралась вся верхушка империи Андрея Валерьевича Зубкова, – подвел итог Карташ. – Интересно, это у них плановый сход или экстренное совещание по нашу душу?..»

– Видел мой город, москвич? – спросил Зубков. Налил себе из пластиковой поллитровки минеральной воды, выпил залпом, как водку. – Ничем не хуже твоей столицы. Иномарки тут у каждой семьи. А в любой дом зайди, так дом – полна чаша. Холодильники набиты жратвой, всяки-разны домашние кинотеатры, стиральные машины, печки-шмечки... Чего там печки, у всех, почитай, стоят компьютер с Интернетом. Ну, ты уловил главное, москвич? Это – Европа. Посреди азитчины мы построили натуральную Европу... в которую, кстати, мои работяги регулярно мотаются в отпуска. Потому как бабки у них есть. А есть они потому, что я не даю себя грабить ни вашей долбаной Москве, ни местному губернаторишке. Пусть и хлопотной выходит проводка, но зато большая часть моего лавэ не уплывает в чужие потные ручонки...

При этих словах Зубков бросил взгляд на возрастную мадам, подтверждая предположение Карташа насчет роли дамочки в здешней структуре.

– Этот город, москвич, прообраз нового Шантарска. Вот таким может стать, и быстро стать, заметь, сибирский миллионник. А сейчас что там? Дыра. Провинциальная дыра. Вот например: с метро сколько ковыряются? До сих пор ни одной станции построить не могут. А знаешь, сколько я в него, в метро это блядское, денег вгрохал?! Сам проектировщиков нашел, и не столичных – наших, сам по московским кабинетам бегал, согласовывал, сотрясал, подписи собирал... И что? Собрал. Согласовал, сотряс и утвердил. Бюджет выбил. Думал, дурак, помогу родному городу, подниму с колен.... – Поп предостерегающе положил руку на плечо хозяину, но тот, не глядя, стряхнул ее, гаркнул: – Хрена! Так с места и не сдвинулись, ни на миллиметр. Тоннели прокопали, станции заложили. И все! Теперь отдыхают. Типа, деньги кончились... И конца-краю тому не видно! Потому что рубль осваивают, а три воруют. Это Азия, вот в чем, выражаясь на научный манер, парадокс. Здесь без хозяина, хана, барона, князя или как хошь назови, короче, без твердой руки и атаманской воли ни хрена не сделаешь. Тем более, не выстроишь европейский город. Чуть дал послабку – или разворуют все к едреням, или финкарь в печень воткнут. А здесь хозяин есть! Что я скажу, то завтра будет сделано.

Зубков сжал кулак и стукнул им по столу, заставив задребезжать посуду.

– Вот позырь-ка, москвич, – Олигарх бросил Карташу поллитровку с минералкой, кою Алексей благополучно поймал. Хотя такая же бутылка стояла перед Карташем, но, по-видимому, Зубкову нравились эффектные жесты.

Алексей «позырил», как просили. На этикетке минеральной воды, называемой «Сибирская слеза», был помещен портрет Зубкова в овальной раме из ржаных колосьев, в высокой бобровой шапке и в богатой, «шаляпинской» шубе.

Ну-ка, ну-ка... Алексей глянул на стол, быстро нашарил взглядом, что искал, и внезапная догадка подтвердилась – на водочной бутылке имелся точно такой же портрет. Называлась водка «Огни Нижнекарска». «А в народе, не иначе, ее зовут “зубковкой”. Или “зубачом”. Или, скажем, “зубаткой”...» – отстраненно подумал он.