Зеленый король - Сулицер Поль-Лу. Страница 35

— Это мне тоже очень понравилось бы, — сказал Реб. — Мне всегда страшно хотелось быть совсем тихим, примерным поляком. Но вот загвоздка…

— Какая загвоздка? — спросили они в один голос.

— Я вас не боюсь, — сказал он насмешливо. — Ни капельки. Хотя вас двое. Даже если вы захотите меня припугнуть, я все равно вас не испугаюсь. Тут нет моей вины. Может, это потому, что вас всего двое. Вот если бы было трое. Тогда да, я бы, наверное, испугался. Но двоих — нет.

В руке одного из двух парней сверкнул нож. Реб разочарованно покачал головой:

— Да брось! Даже этой штуки я не боюсь. Но я стараюсь испугаться. Без шуток, я стараюсь.

Он молниеносно выбросил вперед свою длинную, худую руку. Пальцы его цепко ухватились за запястье руки с ножом, потянули ее на себя, приблизили к телу острое лезвие. Еще один рывок, и лезвие сантиметра на два вошло в его грудь. Черты его лица ничуть не исказились, а светлые глаза сохраняли свое задумчивое выражение. Не обращая внимания на нож, торчащий в груди, он сказал:

— Даже сейчас я вас не боюсь. Будь вас трое, все, вероятно, изменилось бы.

Он оттолкнул от себя руку хулигана. Лезвие вышло из груди, кровь текла из раны, оставляя яркое пятно на его голубой застиранной рубашке.

— Вот если бы вас было трое, другое дело. Я бы, наверное, испугался. Приходите снова, когда пожелаете.

Они вернулись. Через полтора часа, около восьми вечера, как раз в тот момент, когда отъезжал грузовичок с непроданными за день газетами и журналами, а Реб с молодым Эрни закрывали киоск. Их было трое.

— Ну и вот, порядок! Помните, что я вам сказал. Когда вас трое, то это все меняет. Теперь я дрожу от страха.

Трое молодых парней обменялись многозначительными взглядами. Один из них сказал по-итальянски:

— Он же чокнутый. Этот малый в полной отключке.

— Мне кажется, я должен отдать вам доллар, — добавил Реб. — Теперь вот, когда боюсь, вынужден платить. Хотя и жаль. Всего паршивый доллар в день. Вы действительно довольствуетесь малым, на этом не разбогатеешь… Но если вам сейчас этого хватает, то это ваша забота. Жаль, что вы забираете один маленький доллар у этих кретинов-поляков, которые вас облапошили; ведь у них можно отнять гораздо больше. Но я не собираюсь вмешиваться в ваши дела. Вот, держите ваш доллар.

И, естественно, те наглым тоном начали допытываться, что, мол, все это значит: жаль, прискорбно и прочее, — что все это значит? Что они, мудаки? Он держит их за мудаков, да? Нарваться, что ли, хочет? Чтобы его искалечили, как старика полячишку, который до него работал в киоске?

— Если ты этого хочешь, так и скажи. Может, это твой бизнес — забирать у поляков все остальное?

Реб с Эрни загрузили непроданными журналами грузовичок, который отправился вверх по Уэст-стрит, в северную часть города, по набережным Гудзона. Реб пошел вперед размашистыми шагами. За ним еле поспевал мальчишка, и по воле обстоятельств потянулись трое других.

— Что это все значит? Ты что, хочешь, чтоб с тебя шкуру содрали? Этого добиваешься?

С Мюррей-стрит они свернули к складу, куда Реб вошел первым и исчез в глубине.

Здание было почти пустым, если не считать нескольких разбитых ящиков и мешков, из которых высыпалось фунта три-четыре зерна, вероятно, пшеницы. Была слышна возня крыс, некоторые выбегали из нор, ничуть не пугаясь, вызывающе глядели на людей, ощерив острые зубы.

— Смотрите, — сказал Реб. — Смотрите и все поймете. Левой рукой, казалось, он ощупывал рану, которую полтора часа назад нанес самому себе, заставив вонзить в свою грудь нож; рука скользнула под рубашку, извлекла оттуда какой-то предмет, похожий на длинную, сантиметров в пятьдесят палочку. Он поднес один ее конец к губам, предупредив:

— Третья крыса слева.

Послышался очень легкий звук, почти выдох. Крыса, в тело которой вонзилась маленькая стрела, сделала два быстрых шажка, затем два медленных, потом упала, перевернувшись лапками вверх; ее испуганные крохотные глазки уже остекленели. Реб сказал:

— Вот так. Яд называется кураре, смерть наступает мгновенно. В Амазонии мы, индейцы, убиваем с его помощью все живое. Наловчились. Действуем молниеносно. Вас сейчас трое: если кто-нибудь из вас, неважно кто, сделает хоть один шаг, через две секунды будет мертв…

Он поднял свой сарбакан и направил на парней.

— Не знаю, кого первым придется отправить на тот свет, — сказал он с леденящим душу спокойствием. — Еще не решил. Вы будете смеяться, но я действительно не знаю, убью ли всех троих или же пока двоих. Но если кто-нибудь из вас шевельнется или же попытается бежать, то он значительно облегчит мне задачу. Выбора не останется.

Он улыбнулся:

— Надеюсь, никто из вас бежать не хочет?

Никто не ответил. После чего самый маленький из них, с трудом сглотнув слюну, сумел вымолвить:

— Ты в самом деле чокнутый. Ты действительно чокнутый, поляк?

— Я уже не поляк, — ответил Реб. — Я был им только что, хватит. Теперь я индеец из племени гуаарибос-шаматари, и я страшно жесток.

Он медленно зашел за спины трех парней и тем самым отрезал им путь к отступлению.

— Прошу не оборачиваться. Вы видели. Я вложил в трубку-три стрелы. Три. Я могу выпустить их быстрее, чем за три секунды.

Он легко коснулся краем трубки затылка самого маленького из парней, который приглушенно вскрикнул.

— Но, может, я не стану вас убивать все-таки. Но зато вы должны лечь на землю. Вот так… Нет! Не хватайтесь За ножи, очень прошу…

Он наклонился, длинной рукой выхватил нож, заодно вывихнув парню запястье.

— Прошу всех лежать ничком. Раскиньте руки и ноги, если вас не затруднит… Я не стану вас убивать. Но в следующий раз, если только встречу вас, непременно убью, обязательно. Я ведь шаматари, понимаете? Если я не прикончу вас в следующий раз, то мой брат Яуа и вся моя семья будут стыдиться меня, мы покроем себя позором, и все они явятся сюда убивать вас вместо меня…

Острие ножа уперлось в тыльную часть ладони самого маленького, распростертого на полу.

— В следующий раз, когда вы появитесь мне на глаза, даже чтобы просто купить газету, я вас замечу первым, и вы отправитесь на тот свет раньше, чем увидите меня. Он нажал на рукоятку. Лезвие впилось, в ладонь между указательным и большим пальцами. Он выпрямился, поставив на рукоятку ногу, и сильно топнул. Лезвие прошло руку насквозь, вонзилось в землю. Раздирающий душу вопль эхом отозвался в пустынном здании склада.

По мнению Зби, в том, как Реб подошел к молодой женщине, обратился к ней и сразу же обворожил, было что-то колдовское.

Эстер Коли, так ее звали, уже исполнилось тридцать, она не была красавицей, но у нее было приятное лицо, полное неги тело; а главное, она была одной из тех нью-йоркских женщин — такие иногда проходили мимо его киоска — о которых Зби и мечтать не смел: ему, например, не пришло бы в голову купить Эмпайр стейт билдинг, чтобы поселиться в нем. В первый же вечер в двадцати шагах от себя он увидел, как Реб подошел к женщине и толкнул ее так бесцеремонно, что бумажный пакет, который она выносила из магазина Джимбела, лопнул, а его содержимое высыпалось на тротуар Тридцать третьей улицы. Вначале молодую женщину охватила ярость, но потом она быстро успокоилась, так как Реб с удивительной неуклюжестью кинулся все подбирать. И вот наступил момент, когда она улыбнулась, а затем расхохоталась. Они ушли вместе — он нес то, что еще уцелело от пакета, а когда она поджидала свой поезд на Пени Стейшн, Зби издалека видел, что они по-прежнему покатываются со смеху.

На следующий вечер он сел в поезд вместе с ней.

На третий вечер он не вернулся ночевать и появился лишь после десяти утра; от него исходил прелестный аромат женских духов. И в тот же день, 22 июля 1950 года, Зби с Ребом после полудня отправились в редакцию одной из тех больших газет, что Зби продавал уже много лет, в Ист-Сайд, на Сорок вторую улицу. Они поднялись в лифте на этаж, где располагалась дирекция.