Дочь железного дракона - Суэнвик Майкл. Страница 2

— Ну-ка, наклонись!

Молодой переменщик, тощий и костлявый, послушно наклонился. Крутой одной рукой пригнул ему голову пониже, а другой раздвинул прямые тусклые волосы.

— Видите, перья пробиваются!

Он вздернул Ходулину голову и потеребил его за острый и длинный, в локоть длиной, нос, чтобы показать, как тот ороговел.

— А пальцы на ногах у него посмотрите! Не пальцы уже, а настоящие когти.

Дети, отпихивая друг друга, потянулись смотреть. Ходуля помаргивал, но терпел. Наконец Холстина фыркнула и сказала:

— Ну и что?

— А то! Возраст его подходит, не видишь? На нос посмотри, на глаза! Да он же еще до Новой Луны переменится! А тогда… — Он драматически замолчал.

— Что тогда? — Шелестящий, как ночной ветерок, голос мальчика-тени теперь раздавался из-за плеча Колючки.

— Тогда он летать сможет! — с торжеством в голосе воскликнул Крутой. — Перелетит через стену и все! Не вернется больше! Освободится.

Свобода! Джейн задумалась. Сидя на пятках, она откинулась назад и представила, как Ходуля неуклюже хлопает крыльями в осеннем зелено-бронзовом небе. Картина эта ее захватила. Выше, выше, над стеной, над колючей проволокой! И вот корпуса завода и сортировочная стремительно пропадают внизу, а он взмывает все выше — выше, чем дым из труб, — все выше в раздвигающееся перед ним небо, выше самой Дамы Луны! И никогда, никогда не вернется!

Конечно, такого быть не могло. Только драконы со своими полулюдьми-пилотами могли покинуть завод по воздуху. Остальных, как рабочих, так и начальство, удерживали внутри высокие стены, а у ворот — стражники и громадный чугунный Часохрон. И все же в этот момент она ощутила в себе какое-то новое стремление. Она вдруг поняла, что если и не свобода, то хотя бы мысль о свободе возможна, и желание освободиться заявило о себе непререкаемо и властно. Что-то в ней пробудилось, в глубинах мозга, встрепенулось и огляделось вокруг с угрюмым интересом.

Мгновенное головокружение, тошнота — и вот она снова в удушающе тесном, лишенном света пространстве, в утробе завода паровых драконов, в маленькой спальне на третьем этаже пятого корпуса, зажатого между складом модельного цеха и кучей песка под навесом, и между нею и небом лежат пыльные стропила и толевая крыша.

— Ну, улетит, — угрюмо сказала Холстина. Ее хвост недовольно ходил взад-вперед. — Что ж, теперь мы, выходит, должны порадовать его на прощание тем, что убьем Блюгга?

Ей не полагалось так нагло разговаривать, и Крутой стукнул ее кулаком по плечу:

— Дура прыщавая! Клизма! Что ж ты думаешь, Блюгг не заметил, что ли? Ясно, он принесет Богине жертву, чтоб перемены не было!

Никто на это ничего не ответил. Джейн неохотно спросила:

— Что за жертву?

Он сжал в кулак между ног одну руку, а другой изобразил серп, потом сделал быстрое режущее движение серпом и уронил руку.

— Дошло?

Джейн не поняла, но не хотела в этом признаваться. Покраснев, она протянула:

— А-а-а!

— Ну вот, а я подсмотрел за Блюггом. Когда нет плавки, он в полдень идет к себе в кабинет. Оттуда он следит за нами в окно и стрижет свои грязные когтищи. У него такой нож громадный! Он ногти свои срезает под корень — и в пепельницу. А когда все срежет, то заворачивает в бумажку — и в печь, чтобы никто, никак… Но я его отвлеку! Тогда Джейн войдет в кабинет и стырит пару обрезков. Только не больше! — Он строго посмотрел на Джейн. — Заметит еще!

— Я? — вскрикнула Джейн. — Почему я?

— По кочану. Против нас у него дверь защищена. А ты другой крови. Тебе его обереги нипочем.

— Спасибо за доверие, — произнесла Джейн. — Но я не буду. Нельзя этого, я уже сказала почему. — Несколько детишек поменьше угрожающе надвинулись на нее. — Что хотите говорите, вы меня не заставите! Пусть для вас кто другой старается.

— Да не упрямься ты! Подумай только, как мы будем тебе все благодарны! — Крутой опустился на одно колено, склонился к ней и смешно задвигал бровями. — Век твоим обожателем верным буду!

— Ни за что!

Ходуле трудно было следить за разговором. Все переменщики были такие — чем ближе к зрелости, тем глупее. Насупив брови, он повернулся к Крутому и неуверенно проговорил:

— Я что, не полечу?

Крутой отвернулся и в сердцах плюнул на пол:

— Нет, не полетишь! Если Джейн не передумает.

Ходуля заплакал.

Сначала он всхлипывал очень тихо, потом все громче и наконец, откинув голову, отчаянно завыл. Дети навалились на него в ужасе, зажали рот. Его рыдания стали глуше, потом прекратились совсем.

Все затаили дыхание, слушая, не заскрипят ли расшатанные ступеньки под тяжелыми шагами Блюгга, не дойдет ли до них его всегдашний запах — спертый дух злобы и с трудом удерживаемого гнева. Даже Крутой перепугался.

Но все было тихо. Только киберпсы храпели на проходной, да беспрестанно шуршали, ворочались и позвякивали цепями драконы на сортировочной, а где-то далеко-далеко чуть слышно названивали полуночные колокола в честь какого-то лесного празднества. Блюгг не проснулся.

Дети успокоились.

Какие они были несчастные, какие голодные, как они дрожали! Джейн стало жалко их всех, и себя в том числе. И тут какая-то сила, неотличимая от отчаяния, вошла в нее, наполнив решимостью, как будто она, Джейн, была лишь формой, которую вдруг заполнил раскаленный металл. Новая цель зажгла ее. Джейн поняла, что, если она хочет когда-нибудь стать свободной, надо быть бесстрашной и сильной, а с детской мягкостью придется расстаться. И она дала себе клятву, душой своей поклялась, что сделает ради освобождения все — все, что потребуется, самое страшное, самое подлое, самое жестокое.

— Ладно! — сказала она. — Сделаю!

— Хорошо. — Даже не кивнув в знак благодарности, Крутой начал в подробностях объяснять свой замысел, каждому давая задание. Кончив, он опять пробормотал что-то неразборчивое и провел рукой над пламенем. Свеча погасла.

Любой из них мог бы задуть пламя одним движением губ. Но это было неинтересно.

* * *

Черная литейка была вторым по площади цехом на всем заводе. Здесь железо разливалось по формам неуязвимых туловищ и прочих, непроницаемых для магии частей тела великих драконов. В бетонных ямах держали зеленый песок, мыльные смеси и формовочную глину. Под потолком медленно двигались по направляющим краны, и октябрьское солнце пронизывало косыми лучами пляшущую в воздухе пыль, неустанно вздымаемую громадными вентиляторами.

В полдень старая озерная водяница развезла на тележке завтраки. Джейн получила бутерброд в пластиковой упаковке и бумажный стаканчик с тепловатым грейпфрутовым соком. Она стащила рабочие рукавицы и отправилась со своей едой к уютной грязной нише в стене, рядом с деревянным ящиком, заполненным железными деталями — наваленными вперемешку когтями, чешуей, зубчатыми колесиками.

Джейн села поудобнее, поставила рядом стаканчик с соком и разгладила на коленях грубую посконную юбку. Закрыв глаза, она представила себе облачные чертоги высоких эльфов. Знатные господа и дамы сидят за длинным столом, белеют на мраморе кружева их манжет, и возвышаются длинные свечи в серебряных канделябрах. У дам такие красивые имена: фата Эльспета или фата Моргана, нежные, сладкозвучные голоса, и смех их звенит колокольчиком. Обращаясь к ней, они называют ее «фата Джейн». А это эльфийский принц. Он протягивает ей чашу с изысканными сластями, и взор его обещает любовь и приключения… Рабы-гномы сыплют на пол вместо нарезанного камыша охапки цветов. Она откусила от бутерброда и стала жевать, медленно-медленно, чтобы надольше хватило.

А рядом, в оконной арке, вытянул шею ее собственный верховой орел. На нем драгоценное седло с каменьями. Ему не терпится взлететь. У него свирепый взгляд и клюв острый как бритва. Никто, кроме нее, не осмелится на него сесть, но с нею он такой ласковый и послушный! Зовут его…

Кто-то наступил ей на ногу.

— Ой! — Джейн вскочила, опрокинув стаканчик с соком, и увидела Крутого. Он прошел мимо, волоча на спине мешок с металлоломом. Перерыв на второй завтрак проходил в две смены и для Крутого еще не начался.