Когда наступит вчера - Свержин Владимир Игоревич. Страница 77

– Я типа башню вспомнил, – нехотя сознался Вадим.

– Так, оставляем башню в покое. В конце концов, если бы не она, я бы, может, и не вспомнил, что у Сфинкса от такой жизни должен быть непроходящий сушняк. К тому же в башне вообще был не Сфинкс, а анчутки. Этот, может быть, и вовсе старый и беззубый!

– Ага, беззубый! Кости, точно семечки, хрумает!

– Все! Разговоры в сторону, прикрываем глаза, чтоб вид дороги не смущал. На счет «три» их резко открываем и наперегонки бежим к лазу! Все понятно? Действуем! Раз! Два!..

– Ты кто? – прогрохотал глухой, но, впрочем, весьма сильный голос. – А! Какая разница! Отгадывай загадку, иначе я тебя съем. Кто утром на четырех, днем на двух, вечером на трех? И чем больше ног, тем он слабее.

– Человек, – послышался рядом с пещерой спокойный и уверенный голос Финнэста.

«Безумству храбрых поем мы песню!» – писал когда-то великий пролетарский писатель и был, несомненно, прав. Однако сегодня нам следовало воспевать храбрость безумных. Я и согласен был воспевать что угодно, но только после возвращения со свалки и хорошего душа.

– А ты кто таков? – вновь послышался из темноты голос отважного гридня.

– Как это кто? – недоуменно отозвался хранитель древних тайн. – Я Сфинкс!

– Да ну! – оторопело воскликнул Ясный Беркут, очевидно, только сейчас осознавая, куда он попал. – Слыхать – слыхивал, но чтоб вот так воочию свидеться – и не гадал даже! Сказывают, что в прежние века, когда ты… – Финнэст замялся, – ну, когда на воле был, ты, как кого встретишь, тотчас загадки загадываешь?

– Так ведь и ныне загадывал! – В голосе Сфинкса прозвучало нескрываемое удивление. – Да ты и ответ верный дал. Оттого-то я тебя есть не стал.

– Когда? – переспросил верный паладин нашей кудесницы.

– Нынче не съел, да и в прежние годы тоже.

– Да нет же! – В голосе Финнэста звучали смешанные воедино раздражение и удивление. – Загадку-то когда я разгадал?

– Ну, как же! – принялся восстанавливать справедливость обитатель подземелья. – Я спросил тебя: кто утром на четырех, днем на двух, вечером на трех. Ты ответил без запинки: «Человек».

– Да нет же, – отмахнулся наш подопечный. – Ты спросил: «Ты кто?» Я ответил: «Человек». А насчет ног я… еще и не думал.

Я поглядел на Вадима и развел руками.

Из пещеры не доносилось ни звука. Должно быть, ошеломленный искренностью Финнэста и своей оплошностью, хранитель древнего знания был в замешательстве и судорожно прикидывал, как ему поступить. Кто знает, что бы пришло в его огромную голову, когда б расшалившийся Проглот, не испытывавший никакого дискомфорта от пребывания в столь малоприятном месте, не решил поохотиться на непуганых, просто до неприличия, ворон. Подкравшись метров на пять, он притаился в засаде и, выждав момент, резко прыгнул с победным клекотом, грозя обрушиться немалой тушей на расхитителей Сфинксова пиршества. Однако приличный вес юного грифона сыграл с ним дурную шутку, но какой бы она ни была, для нас эта неожиданность оказалась на редкость своевременной. Не удержавшись на склизком склоне, Проглот с негодующим воплем влетел в пещеру, должно быть, едва не сбив с ног Финнэста.

– Ба, да ты тут не один! – донесся из подземелья удивленный голос великомудрого узника. – Что, интересно, здесь делает мой юный родственник?

Клекот и щелканье клюва, донесшиеся из темноты, должно быть, знаменовали ответ, потому как вслед за тем Сфинкс перешел на звуки, очень напоминающие «речь» Проглота. Спустя пару минут грифон стремглав выскочил из мрачного обиталища и, с натугой выбравшись из склизкой балки, отчаянно запрыгал вокруг нас.

– По-моему, он что-то хочет сказать, – неуверенно предположил я.

При этих словах Проглот ухватился клювом за рукав моей дорожной куртки и с силой потянул вниз.

– Очевидно, мы должны идти за ним.

– Пусть твои друзья заходят, – подтверждая мои предположения, прогрохотал Сфинкс, вероятно, обращаясь к Финнэсту. – Я нынче сыт, у меня замечательное настроение и я, впервые за последние семьсот лет, хочу с кем-нибудь поболтать в свое удовольствие.

– Умники! – Слова хозяина подземелья звучали, пожалуй, насмешливо, но беззлобно.

На всякий случай, спустившись в пещеру, я поспешил дать детальное разъяснение к ответу на древнюю загадку, вспомнив и младенца на четвереньках, и взрослого человека, и старца, опирающегося на клюку. Но, похоже, это было излишне. Услышав мои комментарии, вековечное чудовище захохотало, радуясь невесть чему и произнеся словцо, приведенное мной в начале.

– С мясом и вином вы удумали?

– Мы, – сознался я.

– Хитро. Впредь ублажить меня решишь, помни: мне и втрое более этого на один зуб будет. А все одно, спасибо! И насчет вина вы славно, что и говорить, сообразили. И не припомню, когда в последний раз его пивал…

Я не стал разъяснять узнику харитиевской свалки, что мысль залить мясо вином пришла мне в голову, когда я вспоминал попытки отбрасываться пустыми бутылками от анчуток и праведный гнев этих мерзких тварей по поводу заветной влаги и жителей пустыни.

– Да… – сочувственно протянул Финнэст. – Без зелена вина небось жизнь не сладкая! А что ж так-то в яме сидеть? Нешто сделать чего не пытался? До воли-то рукой подать!

– Всяко пытался… – тяжело вздохнул невидимый во тьме Сфинкс. – Да цепи держат крепко. Чары здесь бессильны, а сам я, за веки-то веков так, поди, заплошал – и нос в большой мир казать совестно. Уж и Сарукаани без малого тыщу лет, как нет, а я здесь с тех самых пор в оковах сижу да объедками столуюсь.

– Что ж так-то? – подивился я.

– Все ревность людская да зависть, – явно пригорюнившись, вздохнул Сфинкс. – Слова правды – они, видишь ли, дорогого стоят. И за всю жизнь порой не расплатишься. История эта долгая, но, коли не торопитесь, отчего ж не рассказать.

Я поглядел на соратников. За исключением прекрасно себя чувствующего грифона, все остальные, понятно, не горели желанием оставаться здесь долее необходимого. Но обидеть неучтивостью желающего выговориться Сфинкса было просто немыслимо. Расценив наше молчание как согласие, чудовище заговорило глухо и протяжно:

– Само название тех мест, откуда я родом, давным-давно стерлось в памяти людской. В былые времена я и мои родичи учили людей тайным знаниям, охраняли святилища от разбойников и странствовали по всему миру, стараясь объединить разрозненные человеческие племена. Где теперь мой брат Ламассу1, где сестра Селкет2? Где прочие из рода сфинксов? Я слышал, они ушли в иные миры или же окаменели, что случается, когда существо нашей породы чувствует, что никому более не нужно. Но в те времена, когда мир был юн, мы и помыслить не могли, что когда-то обратимся в камень.

Я жил тогда в землях, где обитал небольшой, но очень гордый народ. Если честно, предметом их гордости была сущая безделица. Они считали своего Бога единственным, а себя – избранными Богом для какого-то великого деяния, и полагали, что Бог разговаривает с ними через их царя, который был к тому же и верховным жрецом. При этом они во весь голос отрицали существование других богов и превозносили свое начертание имени Господа как единственно верное, гневно отвергая все прочие. Это была самонадеянная блажь!

В их верованиях не было ни единого слова, которого не сыскалось бы в верованиях иных народов, ни одной мысли, которая бы не звучала ранее. Однако они так громко кричали о своей богоизбранности, что восстановили против себя всех соседей. Несчастные глупцы! Жрецы внушили им, что Творцу всего сущего может быть приятно только бездумное исполнение обрядов, то есть, по сути своей, окаменение. Что повторение предписанных действий угодно всевышнему, а о совершенстве души и речи не было.

Мне стало жаль их. Я пытался научить этих бедолаг, что жить и творить куда разумнее, чем заполнять свой век запретами и предписаниями. Но они упрямо продолжали портить себе жизнь в этом мире, пытаясь отыскать место, где почему-то должно быть лучше, чем здесь.