Последние распоряжения - Свифт Грэм. Страница 48

«Отлично стреляете, сэр! Ни одного промаха! Видите, джентльмены, это возможно. Хоть они и с крылышками, а от меткой пули не улетят, верно? Ну как, еще? Что выбираете, сэр? Конфеты, китайский сервиз или плюшевого мишку? Пусть решит ваша девушка, ладно? Она приносит удачу».

И я, как дурочка, выбрала медведя — большого желтого плюшевого мишку. Зачем он мне сдался? Разве только чтобы показать всему свету, что сегодня мой счастливый день, наш счастливый день, и я приношу удачу. Он не улыбнулся, он даже не выглядел довольным. Просто посмотрел на меня, как я улыбаюсь и обнимаю плюшевого медвежонка, точно не понимал, к чему это все. И сейчас, вспоминая это, я думаю: а ведь его-то я так и не обняла за то, что выиграл мне приз. Только прижимала к себе медвежонка и смеялась. И думала: куда теперь? Снова на берег или дальше, в конец Дамбы? Наверное, стоило тогда вернуться на берег. Сплошные ошибки, хоть он и выбил три мишени подряд. Но на Дамбу не ходят затем, чтобы повернуть обратно на полпути, приз призом, а прогулка прогулкой, и надо дойти до конца, так полагается. И пока мы шли вперед по этой Дамбе, я чувствовала, что все еще возможно, наш корабль еще на плаву и волны играют и плещутся под нами, и не заметила — а если и заметила, то не обратила внимания, — что улыбка у него на лице стала как у тех уток. И только когда мы дошли до конца, я подумала: это неправда, это всего лишь картинка, открытка с видом на море, и он, наверно, думает то же самое. Как я могу смеяться и улыбаться и вести себя так, будто жизнь — это вечный праздник? До чего же идиотская затея — поехать в Маргейт. Ветер полоскал мою юбку. Мужчины смотрели на меня. Счастливый плюшевый мишка. Я подумала: только ради того, чтобы снова побыть свободной, с этим ветром, и ночью, и морем, и глазеющими на тебя пляжниками. Делай свой выбор. Как будто ты опять в самом начале. ЛамбетВоксхолл.

Ремешок на одной из моих туфелек, еще не разношенных, натирал ногу, и я отдала Джеку медвежонка, а сама нагнулась поправить. Может, просто хотела спрятать лицо. Думаю, как только я отдала его, мне стало понятно, что он сделает. Он застыл на мгновение, взрослый мужчина, в конце пирса, с плюшевым мишкой на руках, человек в конце пирса. Поглядел на этого мишку, словно не понимая, зачем он его держит, не понимая, какое он имеет к нему отношение. Потом шагнул ближе к ограде. А потом уже не было никакого мишки, был только Джек. Прощай, Джек.

Рэй

Но я не сразу надел плащ и отправился к Билли Хиллу. «Джордж, я ставлю вот эту пачку». Выложи я там штуку наличными, на меня поглядели бы как на дурака. Я потерял бы всякое доверие — кому охота связываться с шизиком. «Что это ты задумал, Рэйси? Похоже, ты свой банк уже сорвал». И кроме того, у меня был бы соблазн ляпнуть в тамошней компании, среди всех этих любителей себя помучить и горемык, рискующих последней парой фунтов: «Это за Джека, я отдаю его деньги. Ну знаете, Джек Доддс, — нужно спасать парня». Надо быть идиотом, чтобы ставить на коня по кличке Чудотворец, надо быть идиотом, чтобы держать такого и тренировать его. Еще подумают, что букмекер мне на ушко шепнул. И все же — предчувствие есть предчувствие, Счастливчик я или нет?

И я прямо тут же, на третьей сигарете, взял трубку и набрал известный мне номер, где должны были принять четырехзначную ставку даже у мелкой сошки вроде меня, и без всяких вопросов. Где мне скажут: «Сколько?», а я отвечу: «Тысяча фунтов, на победителя, с выплатой налога». [22] И они запишут номер моей кредитной карточки и недрогнувшим голосом повторят за мной имя, Чудотворец, думая: один такой рождается в мире каждую минуту, у нас не самый трудный способ делать бабки.

Тридцать три к одному.

Но совсем другое дело, если ты знаешь. И если ничего не выйдет — а так оно и будет, — то Джек получит свою тысячу назад. Я погашу этот долг из своих, потом отыграюсь. Верну Джеку его деньги, и моя совесть будет спокойна. Цену фургона.

«Принято, мистер Джонсон. Благодарим за звонок».

И это должно быть записано на мое имя, а не на Джеково. Потому что вдруг. Чем черт не шутит.

Потом я кладу Джекову тысячу в особый укромный уголок за шкафом. Ни к чему без нужды таскать с собой штуку наличными. И надеваю плащ, и сую в карман сигареты, и прежде чем выйти, озираюсь, как будто никогда раньше не видел своей комнаты. Самого одинокого места на свете.

Значит, и дом родной продаешь.

Я зашагал в сторону «Кареты», думая: если я так уверен, можно было самому пойти на ипподром и поставить собственные деньги или выбрать комбинацию, чтобы покрыть свои потери. Что было бы нелогично, если я знаю, да и в любом случае значило бы искушать судьбу. Это не мой день, а Джека. Надо смотреть проще. Хотя дело далеко не простое.

Или можно было бы пойти к нему прямо сейчас, сказать ему. Наверно, поэтому я и бегу по улице, точно куда-то опаздываю. На пятьдесят третьем автобусе до Святого Фомы, Вестминстер-бридж. Сказать, что его деньги поставлены, но проигрыш пойдет за мой счет. Это все, что я могу сделать, Джек. Только сейчас мне не хочется смотреть ему в глаза или чтобы он смотрел в мои. И если он хоть что-нибудь соображает, он тоже настроит приемник на нужную волну, это ему еще под силу. Трансляция из Донкастера. И тоже будет в курсе событий.

Я захожу в «Карету». Для пятницы тихо. Берни приносит мне пинту и говорит, этак между нами: «Как там Джек?» Я говорю: «Вчера вечером у него был и сегодня пойду. Вопрос времени, Берн». И смотрю на часы Слэттери. Четверть третьего. И Берни качает головой, словно с Джеком произошло что-то немыслимое, чудо наоборот. Я говорю: «Выпьешь стаканчик, Берн? Выпей за мой счет. Заодно сандвич мне принеси. С ветчиной, без горчицы». Высоко на полке, сбоку, работает телевизор: экран наклонен как надо и звук в самый раз, чтобы любой клиент, сидящий у стойки, мог краем уха и краем глаза следить за ходом соревнований, не теряя нити, когда заказывает очередной стакан. Трансляция из Донкастера. Линкольнский гандикап.

Берни приносит мне сандвич, видит, что я гляжу на экран, и спрашивает: «Тоже пару фунтов поставил?» Я говорю: «Да нет, честно сказать. Как-то не ко времени оно нынче, правда?» Берни одобрительно кивает. «Но все равно, свои соображения есть?» — говорит он. «Молчание — золото», — говорю я и откусываю сандвич. Берни улыбается, точно ждал от меня такого ответа. Наливает себе пива, глядя на экран. «Был бы сейчас там, наверно? Если б не обстоятельства». «Ага», — говорю я. Вроде как Джек виноват.

В Челтнеме тоже, на Золотом кубке, потом в Донкастере — первые без препятствий.

«Твое здоровье, Рэйси, — говорит он, подымая стакан. — Не чихай». «И твое», — отвечаю я. «Звук прибавить не надо?» — спрашивает он. Я качаю головой, и он потихоньку уходит, с полотенцем на плече, как обычно, когда чувствует, что посетителю не хочется разговаривать. Но он видит, как я сижу на табурете, не отрывая взгляда от телевизора, что довольно странно для того, кто ничего не поставил. Видит, как я смолю одну за другой и тушу бычки раньше обычного. Рэйси пьет медленно, но верно. «Плесни-ка теперь покрепче, Берн. Двойную».

«Малость торопимся, а, Рэйси?»

Но когда подходит время моего забега, я чувствую себя не игроком, не рисковым парнем, которому нужен глоток для храбрости. Я думаю как жокей. Чувствую себя жокеем, у которого нет выбора.

Какой-то малый по фамилии Айронс, никогда о нем не слыхал, Гэри Айронс. Тяжеловатое имя для жокея. [23] Я думаю, каково бывает жокею, если под ним конь по кличке Чудотворец. А у самого фамилия Айронс. Я сижу у стойки в «Карете», но чувствую себя жокеем, мои носки упираются в верхнюю подставку для ног, колени напряжены и сжимаются, зад еле касается сиденья. Все, что мне нужно, — это первый удар хлыста. Я смотрю, как он выходит из паддока, широкая грудь, дубленый нахрапник, и направляется к старту, и уже заранее вижу, как он поведет себя в забеге, как возьмет старт и сразу пойдет широким, плавным, ровным галопом, выносливый и уверенный, и думаю: сегодня день этого коня, этого жокея. Что нам наши цепи. И день Джека. А потом я просто гляжу на то, что уже видел, что и так уже знал, даю коню выиграть для меня гонки. Смотрю, как он мчится — такого бега он никогда еще не показывал и никогда больше не покажет, по крайней мере при этих же шансах, — держится посередине, находит брешь, увеличивает скорость, сразу заявляя о себе, как будто решил покончить с легкой разминкой, и — с пятого по порядку места, отставая от лидера корпуса на три, — делает рывок и обходит их всех, точно включив дополнительную передачу, точно ему не хватило еще пары фарлонгов, чтобы как следует разбежаться.