Человек с железного острова - Свиридов Алексей Викторович. Страница 9

– Ну все, задраиваем люки, всем вниз. – Это значит, начинается великое сидение, на манер в консервной банке. Полюбовался я в последний раз на небо, оно все в пятнах мелких облачков, глотнул воздуху свежего напоследок, и все. Если наши планы верны, то снова на крышу вылезу я только дня через три. А сейчас спать мне предстоит, нам с Дроном, видать, ночью сидеть придется. Нам-то еще ничего, а вот послы наши как бы с безделья не скисли, и Знахарь с ними в компании. Хотя нет, ничего – я смотрю, он их уже в шашки играть учит, а у нас еще и карты есть.

Съел я таблеточку – чтоб долго сна не ждать, а будит меня к смене Знахарь довольно оригинальным способом: просто отстегивает ремни, и я начинаю кататься по койке, и хорошо, что очухался до того, как на пол слетел. Ужин, потом доклад Пьеро – матчасть в порядке, происшествий не было, перерасходу четыре грамма – и он отваливает играть, Чисимету партнера нет. На экранах – рельефная картинка, я пытаюсь вести по ней, но дело дохлое, песок никакой четкости не дает, и, промучавшись с полчаса, включаю фары и веду по оптике. Дрон светом из башни управляет, а я дорогу выбираю. Высвечивается то холм песчаный, то ложбина межбарханная, то бугорок слежавшийся и вредный. Эти бугорки под гусеницами то даже и незаметно как проходят, а то встряхивает так, что шашки с доски в жилотсеке слетают, а они магнитные, между прочим! Серчо мне на правый экран дает подряд приборы, карту и пяток снимков со спутника месячной давности, а потом, видимо, на случай, если я сам не понял, резюмирует:

– Часа через два начнется песчаная буря, всю оптику тебе, конечно, забьет, и привыкай лучше сразу вести по рельефу. Я попробую отрегулировать локацию, чтобы четче давала рисунок.

Пока мы говорили, Дрон уже подготовительные мероприятия провел: ствол у пушки задраил, заслонки на стекла опустил, все честь по чести. Два не два, но полтора часа все было тихо, а потом начинается: ветерок снаружи засвистел, и видимость вроде поменьше стала. Я перископ задраивать не стал, а только пластину защитную опустил, ее пусть царапает – не жалко. Снаружи уже не свистит, а вой стоит, и кучи песка бьют прямо нам в лоб. Вести танк еще сложнее стало – хочешь холм объехать, а он в пять секунд переползает метров на десять и снова оказывается прямо по курсу. Попробовал я лавировать в таких условиях, потом плюнул – про себя, конечно – и пошел напрямик. Теперь поездка наша на полет среди воздушных ям похожа – то вниз идем, хвост задрав, то вверх с дифферентом чуть ли не сорок градусов. Мощность – конечно, не реактора, а моторов в колесах – сейчас на максимуме, и если так пойдет, то скоро придется включать экстренное охлаждение, что не есть плюс. Средняя скорость, конечно, упала, а когда я еще газку наподдал – так уже не воздушные ямы пошли, а фигуры высшего пилотажа, нет уж, лучше помедленнее пойдем. Ветер уже прямо орет и все нас засыпать пытается, но не успевает.

К утру я выматываюсь настолько, что ставлю вождение на автомат, и плевать на все изгибы. Дрон научной работой занят – считает число толчков на единицу времени, его можно понять – в башне делать сейчас абсолютно нечего. Серчо, узнав об этом, дает ему задание проверить местность на активность, тщательно и плотно. Дрон за это берется, хотя и без энтузиазма, а я все за Серчо переживаю – неспавший ведь, бедняга, сидит, страхует нас. А Дрон кое-что интересного нашел! Материальных очагов нет, но поле сильное и к нам недружественное, конкретно к нам. Может, оно наведено издали, а может, и с незапамятных времен здесь висит, никто из нас сказать не может, и приходится просто примириться с фактом.

Смена, Пьеро ко мне лезет, а на щеке синяк красуется – последствия этой ночи, плохо, видать, пристегнулся к койке. Меняемся, и я отползаю вглубь, пытаясь парировать толчки и броски пола – такой качки я давно не имел возможности ощущать. В жилотсеке все спокойно настолько, насколько это возможно. Заползаю на свою лежанку и кругозора ради в стеклоблок смотрю. Там однообразная каша красного и желтого цветов, а изредка через нее и небо прорывается, мутное и серое. Я так и заснул, безо всяких препаратов, а проснулся часов через пять – за окном благодать божья. Ни ветра, ни мутности в воздухе, до горизонта дюны или барханы – словом, кучи песка, и из них изредка жесткие элементы торчат, глина ссохшаяся. Цвет у них – золотой и сумрачный, а в небе – правильные ряды облаков вдаль уходят, и выглядит все достаточно мрачно.

В отсеке обед. По этому случаю скорость сброшена, и банки консервов не прыгают, как бывало, по столу, а стоят спокойно, только медленно кренятся вместе с ним туда-сюда. Но все равно, даже в таких спокойных условиях я ухитряюсь попасть вилкой вместо куска ставриды в масле в руку Знахаря. Его тонкая душа не выдерживает, и он просит остановиться вообще. Пьеро тормозит, и Знахарь тыкается носом в стенку ЦП. Новая порция охов и стенаний, но она стихает, и все сидят и наслаждаются неподвижностью пола и стен. Серчо сидит, подперев рукой опухшее лицо, и решает проблему: с одной стороны, надо поскорей выбираться из этой песочницы, а с другой – хочется хоть немного отдохнуть от тряски и раскачиваний по этим барханам. Наконец выбрал:

– Час – отдых и проверка матчасти. Сергей – сеанс связи с базой.

Мою систему проверять нечего, она в работе. Лезу я в башню, там Дрон, он датчик системы обзора на максимальных уровнях гоняет, а во внешних микрофонах ветер чуть-чуть посвистывает. То дунет, то утихнет. Я беру наушники и лезу в отсек обратно, сижу и слушаю этот шум, весьма приятный тон. Минуты три я так молча кайфую, а потом вдруг осознаю, что ветерок уж очень периодично и каждый раз одной и той же мелодией свистит. Пока я это перевариваю, новые звуки в шум вплетаются. Теперь это уже не мелодия, а фраза на языке непонятном. Согласные звуки шуршит осыпающийся песок, а гласные ветерок провывает. Тон спокойный, размеренный, гипнотический какой-то, прямо в душу лезет, даром что языка не знаю. Я, прямо не снимая ушей, добираюсь к ЦП – там Сергей на базу передает, что у нас датчики понаписали – и включаю магнитофон, затем откручиваю кассету назад – записалось, я, признаться, сомневался. Я еще раз для верности троекратное повторение записываю, затем стоп – а Сергей с удивлением на мои манипуляции смотрит. Я ему ничего не говорю пока, а просто включаю звуковой фон, а наушники, наоборот, выключаю, мне еще уши пригодятся – мои уши. Теперь, если это и вправду заклинание, то мы от него защищены, а запись – ее хоть сутки крути, вреда не принесет. Лезу к Серчо и докладываю о новом повороте судьбы. Серчо запись слушает, а потом, сдержанно одобрив мои действия, подзывает Чисимета и предлагает магнитофонные наушники ему. Тот слушает, и лицо у него меняется примерно в такой последовательности: внимание, испуг, обреченность, удивление и радость недоверчивая наконец. Уж и запись кончилась, а Чисимет все еще сидит, рот раскрыл. Серчо с него, как с чего-то неживого наушники снимает и тоном следователя спрашивает:

– Этот язык тебе известен, ведь так? Так давай, разъясни, что за голос это, и чего он несет?

Чисимет рот закрыл, но сидит молча, Серчо его взглядом сверлит, а я только дивлюсь, как такой взгляд выдержать вообще можно. Вообще я Серчо побаиваюсь, а когда он еще и вот такой…

Чисимет:

– Для тех, кто языка этого не знает, голос не опасен. Но я, услышав его, должен был потерять всякий разум, вылезти сейчас отсюда и идти по пустыне, а что дальше было бы – я и гадать боюсь. Я не знаю, почему я еще сохраняю рассудок.

Вся эта тирада идет под бледное лицо и подрагивающую челюсть. Нам с Серчо такая информация тоже не в радость, и Серчо за решением в карман не лезет – отдает приказ трогаться вперед, и опять пол под ногами ходуном ходит. В жилом отсеке – пятиминутка для избранного круга: Серчо, Керит, Чисимет, Знахарь и я в качестве свидетеля, которого вовремя не прогнали, а потом стало не до него. Речь идет о вреде излишней скрытности, говорит Серчо.

– Я бы попросил вас, – взгляд на посольство, – впредь заранее сообщать сведения о всякого рода затруднениях в пути, о которых известно хоть что-то. А то глядите: с кем мы ночью столкнулись, знаете – а молчите. Вот сейчас поющие пески – та же ситуация. Пока обошлось, а дальше? Ну, что скажете?