Жан Кавалье - Сю Эжен Мари Жозеф. Страница 58

– До свидания, г. де Бавиль, – любезно проговорил Вилляр. – Теперь, когда я вас повидал, я не сомневаюсь больше в успехе нашего предприятия.

ПАЖ

После того как Туанон и Табуро со своей путеводительницей Изабеллой попали в руки к камизарам, их держали пленниками в одном из недоступных убежищ среди гор. Табуро выдал себя за богача, он казался притом столь безопасным, что фанатики решили сохранить его как драгоценного заложника. Так же, как и Туанон, он был поручен новому предводителю, Кавейраку, которому предназначалось устраивать и при случае защищать склады припасов и походные лазареты мятежников, тогда как Ефраим, Кавалье и Ролан руководили наступательными походами. Туанон и Табуро уже около года находились в плену, когда какой-то камизар, соблазненный их обещаниями, помог им бежать и довел их до ворот Монпелье.

Узнав о приезде маршала Вилляра, которого она прежде часто видела в театре отеля Бургонь и в опере (маршал был любителем комедии и балета), Туанон написала ему, надеясь добиться свидания. Она хотела дать ему сведения об участи Танкреда, не сомневаясь, что маршал все сделает, чтобы его спасти. Мы поведем читателя в скромную гостиницу Монпелье, в которой не без больших затруднений, благодаря их нищенскому виду, поселились Туанон и ее чичисбей. В своей мрачной комнате они с нетерпением ожидали ответа маршала. Туанон была нищенски одета в старое платье из грубой темной шерстяной саржи; на голове у нее был красный шерстяной чепец, но, благодаря своему природному изяществу, она все-таки была очаровательна. Ее красивые каштановые волосы с золотым отливом, вместо того чтобы падать кокетливыми завитками, были гладко зачесаны, обрамляя белоснежный лоб. Эта прическа придавала невинный, почти детский вид ее милому личику. Круглые щечки, слегка загоревшие под солнцем Лангедока, сохраняли всю свою упругость. Взгляд больших серовато-голубых глаз, окаймленных длинными черными ресницами, все еще поражал своим блеском, хотя бедняжке немало пришлось пролить слез. Эта молодая девушка, привыкшая к изысканной роскоши, не только не зачахла, но, напротив, как бы закалила себя за время кочевой жизни, которую ей пришлось вести целый год среди полного уединения. Табуро, одетый в плащ из козлиной кожи, весь почти в лохмотьях, в штанах из саржи и в старых кожаных поножьях, еще больше растолстел. Благодаря жизни, полной приключений и опасностей, добряк-чичисбей имел теперь вид куда решительнее, чем прежде. Его радостное лицо расплывалось в широкую улыбку от счастья чувствовать себя на свободе.

– Знаете что, тигрица? – обратился он к Психее, которая, охорашиваясь, приглаживала свои волосы, пользуясь как зеркалом одним из зеленоватых оконных стекол. – Приезд маршала Вилляра для нас большое счастье. Я раз двадцать служил ему товарищем в игре в ланскнэ и в червонного валета, то у Лангле [36], то у меня дома.

– К слову: этот доблестный маршал обыграл меня в одну зиму более, чем на шесть тысяч пистолей. Черт возьми! Это такого рода воспоминания, которые не забываются. Я просто-напросто займу у него сотенку червонцев на покупку коляски: ведь один черт знает, куда Маскариль и Зербинета девали нашу! И дней через восемь мы будем в Париже. А теперь, теперь, когда мы освободились из когтей этих негодяев, я должен вам сознаться: я не особенно сожалею, что пришлось помучиться за этот год. О, вот теперь-то жизнь покажется мне ужасно сладкой! Как подумаю, что буду спать на хорошей постели, кушать на скатерти с серебряным прибором, носить парик и кружева, посещать оперу отеля Бургонь, возобновлю мои славные ужины, снова стану жить в моем прекрасном доме на улице Сент-Авуа; к моим услугам будет моя ванна, мой сад, – ах, верите ли, Психея, мне кажется, что я впервые всем этим буду наслаждаться! И я полагаю, черт возьми, что вы заслуживаете моей признательности: ведь только благодаря вам я нахожу теперь жизнь еще более восхитительной, чем прежде.

– Мой друг, как вы великодушны и преданны! – проговорила с умилением Туанон, сжимая руки Табуро. – За весь этот год ни разу у вас не сорвался упрек или жалоба, или слово, проникнутое горечью, а между тем, сколько вам пришлось из-за меня выстрадать, сколько перетерпеть лишений и опасностей!

– А у какого это, с вашего позволения, черта мог бы я набраться храбрости, чтобы журить вас? Разве такой пузан, как я, мог осмелиться пикнуть, когда вы, такая нежная, такая милая, вы все время были храбры, точно львенок? И никогда-то не думать о себе, а все только об этом несчастном Флораке, таинственная участь которого, без сомнения, ужасна, если судить по дошедшим до нас сведениям. Разве вы не знаете, что у Клода Табуро есть кое-что тут, что великодушно бьется, когда дело касается вас?

Взволнованный чичисбей прижал руку Психеи к своей груди.

– Превосходный вы человек! – воскликнула Туанон, смотря на Табуро глазами, полными слез, потом добавила удрученным голосом, в котором слышалась грусть, оттого что она не в состоянии отплатить ему любовью за преданность. – Ах, верьте мне, Клод, я очень несчастна!

Табуро ее понял. Его толстое доброе лицо приняло печальное и сердитое выражение.

– А кто, сударыня, вам сказал, – воскликнул он, – что я действую из-за каких-то видов? В продолжение года разве я вам хоть слово шепнул про мою любовь? Разве я сам не понимаю, как она смешна?

В это мгновение хозяин отворил дверь. В руках он мял свою шапку. После почтительного поклона он доложил, что паж его превосходительства де Вилляра желает говорить с госпожой Туанон по поручению маршала. Вслед за тем вошел Гастон с развязностью придворного пажа. Не удостоив Клода даже взглядом, он приблизился к Туанон, которую часто видел в танцах, и довольно нагло воскликнул:

– Именем Бога, моя красавица! Что обозначает это ужасное переодевание? Однако под этой грубой одеждой я все-таки нахожу самую обольстительную танцовщицу Парижа. Ведь она, Бог свидетель, еще похорошела и способна опять вскружить всем головы.

Паж схватил Психею за руку и окинул ее таким наглым взглядом, что краска бросилась ей в лицо. Бедная девушка полагала, что она почти восстановила свое доброе имя в собственных глазах сознанием того, что выстрадала за Танкреда. Язык и обращение пажа напомнили ей всю унизительность ее положения. Но она тихонько отняла свою руку, скрыв обиду с тем природным умением, которое развивается только в столкновениях с обществом. Потом, с развязностью и тонкой усмешкой, точно она находилась в своей очаровательной гостиной на улице Сент-Онорэ, окруженная избранными царедворцами, Психея ответила пажу, указывая на Табуро:

– Г. Меркёр, конечно, обращается к этому господину со своими лестными восклицаниями о моей красоте? Ему не найти более пристрастного свидетеля: Табуро – мой лучший и мой самый дорогой друг.

Немного раздосадованный полученным уроков в присутствии Табуро, паж отвесил последнему холодный и полный высокомерия поклон. Клод ответил с уверенностью миллионера, знающего себе цену в век, когда золото составляло все:

– Припадаю к вашим стопам, мой милейший. Я имею вид нищего, и поэтому вы и обращаетесь со мной, как с убогим. Вы, пожалуй, правы, но не совсем. Эх-ма! Вот я какой! А в моих сундуках найдется достаточно денег, чтобы откупить все драгоценные ткани улицы Сен-Дэни [37], а в придачу и саму улицу, если только мне захочется. Навестите-ка меня в Париже. Хоть я и простой буржуа, а вы поужинаете у меня в обществе самых знатных царедворцев и людей высшего света: у меня ведь превосходный повар, я играю во все игры и никогда не требую обратно денег, взятых у меня в долг.

Меркёр, крайне возмущенный нахальством Табуро, гордо ответил:

– Я ужинаю, сударь, только в обществе мне знакомых людей.

– Это точь-в-точь, как те, которые говорят, что натощак ничего не едят, – заметил Клод, не обратив никакого внимания на наглость пажа.