Черный Красавчик (с иллюстрациями) - Сьюэлл Анна. Страница 5

Что за радость это бывала: выбежать на волю в сад или порезвиться на домашнем паддоке. Прохладная трава мягко стлалась под ноги, воздух благоухал запахами лета, мы были вольны делать, что в голову придет: носиться или лежать, кататься по траве или щипать ее. Можно было и поговорить всласть, собравшись в тени огромного каштана.

ГЛАВА VII

Джинджер

Однажды мы с Джинджер оказались наедине под каштаном, и между нами завязался откровенный разговор. Его начала Джинджер с расспросов о моем детстве и о том, как меня обучали. Я отвечал.

Выслушав меня, Джинджер заметила:

– Возможно, если бы и меня обучали лаской, я тоже выросла бы доброй и послушной лошадью, однако я не думаю, что смогу перемениться теперь.

– Да отчего же? – удивился я.

– Оттого что вся моя жизнь сложилась по-другому, – сказала Джинджер. – Никто никогда не проявлял доброту ко мне, ни люди, ни лошади, и я тоже не старалась никому понравиться и никого не любила. Когда меня отлучили от матери, я попала в табун, где было множество жеребят, однако они не выказывали желания подружиться со мной. У меня не было друзей. В отличие от тебя у меня не было заботливого хозяина. Никто обо мне не заботился, не говорил ласковые слова, не угощал вкусными вещами. Человек, который присматривал за жеребятами, ни разу не нашел для меня доброго слова. Не могу обвинить его в том, что он обижал лошадей, нет, он просто не испытывал к нам особых чувств: сыты, здоровы, укрыты от непогоды – чего же еще? Через луг, где мы паслись, вела тропинка, по которой бегали мальчишки и швырялись в жеребят камнями. Жеребята скакали, уворачиваясь от камней, а мальчишки радовались. В меня они ни разу не попали, но другому жеребенку угодили камнем прямо в морду, у него, наверное, шрам остался на всю жизнь. Мальчишки просто проказничали, но мы приходили в бешенство от их выходок и твердо усвоили, что мальчишки – наши враги.

Конечно, нам все равно хорошо жилось, цока мы бегали на воле, носились по лугам, до изнеможения гонялись друг за дружкой, а потом отдыхали, стоя под тенистыми деревьями. Однако наступило время объезжать нас, которое для меня стало плохим временем. Несколько человек пытались меня поймать, ловили долго, когда же я была окружена и загнана в угол, один из них ухватил меня за челку, другой с такой силой зажал мне ноздри, что я едва могла дышать. Еще один человек, крепко держа меня за нижнюю челюсть, раскрыл мне рот и насильно запихнул в зубы кусок железа, а затем надел узду. Потом один поволок за узду, а второй сзади нещадно нахлестывал меня кнутом. Так я впервые познала, что такое человеческая доброта. Это было насилие, мне не дали возможности постараться понять, что от меня требуется. Породистые лошади очень норовисты, и я не сомневаюсь, что доставила им немало хлопот, но мне было чрезвычайно трудно сменить привольную жизнь на тесноту стойла, в котором я вынуждена была проводить все мои дни, и я металась, тосковала, пыталась вырваться на волю. Ты рассказывал, что и тебе было нелегко привыкнуть к несвободе, несмотря на ласковые уговоры доброго хозяина, а у меня ничего подобного никогда и не бывало.

Был, правда, один человек, старикхозяин по имени мистер Райдер, который, мне казалось, мог бы быстро объездить меня, так как ему я бы охотно подчинилась, однако он уже не занимался объездкой, поручив эту часть работы сыну и опытному конюху, сам же изредка появлялся посмотреть, как идут у них дела.

Сына мистера Райдера звали Самсон, он был рослый, сильный, смелый и любил хвастаться тем, что не видел лошади, которая могла бы выбросить его из седла. У Самсона совершенно отсутствовала отцовская мягкость, он действовал исключительно твердостью: твердый голос, твердый глаз, твердая рука. Я с самого начала почувствовала, что Самсон вознамерился сломить мой дух и сделать из меня смирное, забитое, покорное животное.

Смирное животное! Самсон ни о чем другом и не помышлял!

Джинджер даже ударила копытом, настолько ее рассердило воспоминание о грубости Самсона.

– Если я не исполняла мгновенно его приказания, он выходил из себя и начинал кругами гонять меня на корде, пока я совершенно не выбивалась из сил. Самсон любил выпить, и я отлично знала, что чем больше он выпьет, тем хуже мне придется. Однажды он совсем загонял меня; измученная, несчастная и злая, легла я на траву: жизнь представлялась мне беспросветной. На другое утро он явился совсем рано и снова принялся гонять меня кругами. Я и часа после этого не передохнула, как Самсон снова пришел с седлом, уздечкой и каким-то новым мундштуком. Я и сама не знаю, как случилось то, что произошло потом: едва успел он сесть в седло и вывести меня на площадку, как я чем-то вызвала его неудовольствие, и он с силой хлестнул меня кнутом. Новый мундштук причинял мне непереносимую боль, я неожиданно взбрыкнула задними ногами, чем привела Самсона в неистовую ярость, и он принялся избивать меня. Тут во мне взыграло: я стала брыкаться, взлягивая то передними, то задними ногами, как никогда в жизни еще не делала. Самсон сражался со мной, он долго удерживался в седле, истязая меня кнутом и шпорами, но кровь моя кипела, я должна была во что бы то ни стало сбросить его на землю! Наконец, наша яростная схватка закончилась: я сбросила его назад. Я слышала, как он тяжело ударился о землю, но, не оглядываясь, понеслась галопом на другой конец поля. Оттуда я наблюдала за тем, как Самсон с трудом поднимается на ноги и, хромая, уходит в конюшню. Я стояла под дубом в настороженном ожидании, но никто не появлялся, никто не пытался ловить меня.

Шло время, солнце припекало все сильнее, вокруг меня роились мухи, садясь на мои окровавленные шпорами бока. Я с самого утра не ела и сильно проголодалась, но на этом вытоптанном поле травы не хватило бы и гусю. Мне хотелось прилечь и отдохнуть, но я была туго заседлана, к тому же я умирала от жажды, а вокруг не было ни капли воды. День проходил, солнце уже клонилось к горизонту. Я видела, как загоняют других лошадей, и знала, что их ожидают полные кормушки. Наконец, когда солнце совсем закатилось, из конюшни показался старый хозяин, неся в руках лукошко. Мистер Райдер был приятным стариком с совершенно белыми волосами, а голос у него был такой, что я могла бы его различить среди тысячи других. Голос не был ни высок, ни низок, но очень звучен, слова он выговаривал ясно и ласково, когда же мистер Райдер отдавал распоряжения, его голос приобретал решительность и властность, которые и лошадям, и людям внушали необходимость повиноваться.

Мистер Райдер без поспешности приблизился ко мне и, потряхивая овсом в лукошке, мягко и спокойно заговорил:

– Пойдем, моя девочка, ну пойдем же, пойдем!

Я не двинулась с места и позволила ему подойти ко мне, он протянул лукошко с овсом, я принялась есть, не испытывая ни малейшего страха, все мои страхи исчезли при первых же звуках его голоса. Пока я ела, он стоял рядом, похлопывая и поглаживая меня, заметив лее на моих боках запекшуюся кровь, пришел в сильное негодование.

– Ах ты, моя бедная, – приговаривал он, – с тобой плохо обошлись, очень плохо обошлись с тобой!

Потом он осторожно взялся за повод и повел меня в конюшню. У дверей конюшни стоял Самсон. Завидев его, я прижала уши и ощерила зубы.

– Отойди в сторону, – сказал хозяин, – и держись подальше! Кобылке и так досталось от тебя сегодня.

Самсон проворчал что-то насчет злобной твари.

– Запомни, – сказал ему отец, – человеку с дурным характером никогда не вырастить добрую лошадь. Ты еще плохо знаешь свое дело, Самсон.

Хозяин сам поставил меня в стойло, собственноручно снял седло и уздечку и привязал меня. Он распорядился принести ведро теплой воды и губку и, приказав конюху держать ведро, долго и осторожно очищал мои бока от запекшейся крови. Его руки двигались так бережно, как будто они ощущали мою боль.

– Спокойно, моя прелесть, спокойно, – убеждал меня он, и мне становилось легче от его голоса.

Теплая вода тоже облегчала боль. Углы моего рта были так изодраны мундштуком, что я не могла есть сено: стебельки царапали. Хозяин внимательно осмотрел мои губы, покачал головой и велел конюху принести кашу из отрубей, добавив туда и муки. Как же это было вкусно!