Дворняги, друзья мои... - Шафер Наум. Страница 11

– Вы можете предложить что-нибудь другое? – деловито осведомился Тарасуло.

Он попал в точку: ничего другого предложить я не мог.

На каком-то этаже хлопнула дверь. Мимо нас прошла старуха с маленькой девочкой. Старуха неприязненно оглядела нас всех, но ничего не сказала.

– Вы понимаете, что сейчас будет, – сказал Феликс Аронович, – Эта карга просто постеснялась вас. Она больше других ворчит на моего Аскольда… Люди будут выходить и заходить. Вы понимаете, как они начнут на всё реагировать?

– Тащите, – лаконично и обречённо ответил я.

Феликс Аронович двумя руками снова стал натягивать повод, собака отчаянно сопротивлялась, но он всё-таки дотащил её по ступенькам до дверей первого этажа.

– Передохнём две-три минуты – и дальше, – сказал он. – Лишь бы кто-нибудь не открыл дверь… Будем тащить её с небольшими передышками. На промежуточной площадке между первым и вторым этажом снова отдохнём. Ну, с Богом!

Но Бог нам не помог. Собака на этот раз решительно не поддавалась, и сдвинуть её с места было невозможно по той простой причине, что она легла и не хотела вставать.

– Что же мы? Так и будем стоять около чужих дверей? – забеспокоился Тарасуло. – Хоть до промежуточной площадки дотащить!

С истово-серьёзным видом (если можно так сказать) он стал осторожно тащить лежащую собаку вверх по ступенькам… и дотащил-таки до промежуточной площадки. До сих пор не понимаю, как ему удалось это сделать. Вероятно, собака находилась в трансе – в состоянии временного безразличия.

– Если она и дальше не будет сопротивляться, то минут через десять мы уже будем у дверей моей квартиры, – удовлетворённо произнёс Феликс Аронович. – Лишь бы шейные позвонки у неё не треснули…

На промежуточной площадке психологически было легче, поэтому мы позволили себе роскошь – поговорили немного на посторонние темы, в частности о школьных сочинениях, которые были представлены в этом году на золотые и серебряные медали. Затем Тарасуло вновь стал волочить собаку. Также относительно легко дотащил её до дверей второго этажа, но тут случилось непредвиденное (вернее, предвиденное, но неожиданное). Щёлкнул замок, и открылась одна из дверей. Лада у меня на руках громко залаяла, а овчарка вскочила и стала рваться вниз. Феликс Аронович едва устоял на ногах, ещё секунда – и овчарка могла его увлечь за собой. Ему всё же удалось удержать повод. Затем собака повела себя как-то странно. Она несколько раз становилась на задние ноги, а передними перебирала в воздухе, как будто выступала в цирке. У меня сердце разрывалось от жалости к ней. Собака не протестовала, она пыталась нас в чём-то убедить, взывала к нашим чувствам, просила, умоляла… Казалось, она говорила: «Уверяю вас, я ни в чём не виновата, я не злая, никого не кусаю, не тащите меня наверх, мне очень страшно, пожалейте, не казните…»

…Вот я пишу об этом и думаю: грош цена моей образованности и эрудиции! Ведь я же совсем недавно прочитал повесть Платонова «Джан»… Да и без Платонова давно знал, что нельзя действовать подобными методами. Нельзя никого насильно заставлять быть счастливым – ни человека, ни животного! Именно такими методами Сталин приобщал людей к социалистическому «раю». А кому нужен такой рай? Кому нужно, чтобы его, связанного и униженного, тащили вперёд и вверх – к светлому будущему?

…Поскольку собака опять перестала сопротивляться, Тарасуло быстренько протащил её до следующей промежуточной площадки. Впереди был третий этаж, ещё одна площадка и, наконец, четвёртый этаж. До третьего этажа кое-как добрались, а дальше, когда осталось уже совсем немного, началось самое страшное. Казалось, овчарка поняла, что мы безжалостны и не заслуживаем никакого уважения. Она стала скалиться, рычать, бешено крутила головой и снова рвалась вниз. Ни о какой передышке не могло быть и речи. С багровым я потным лицом Феликс Аронович тащил её вверх, Лада лаяла, на всех этажах хлопали двери – в общем, был настоящий кошмар. На последней промежуточной площадке, между третьим и четвёртым этажами, ноги у овчарки подкосились – и она рухнула, как подрубленная.

– Всё! – сказал Тарасуло. – Или сдохла, или упала в обморок! «Инфаркт!» – пронеслось у меня в голове.

– Что же вы стоите? – крикнул Тарасуло. – Воды! Скорее воды! Если бы по случайности здесь оказался фотограф и вздумал бы нас запечатлеть, то на снимке мы ничем бы не отличались от настоящих живодёров или работников мясокомбината.

Трясущимися руками я прижимал лающую Ладу к груди и одновременно пытался открыть портфель. Наконец, мне это удалось. Феликс Аронович моментально извлёк из портфеля бутылку с водой и стал брызгать на неподвижно лежащего пса. Ничего не помогало. Тогда Тарасуло схватил его в охапку (и откуда силы взялись!) и помчался с ним на руках вверх, положил у дверей квартиры, открыл ключом дверь, снова схватил на руки пса, занёс его в комнату и положил на пол около открытого балкона. Всё это произошло в течение нескольких секунд.

Я ожидал, что сейчас начнётся собачье столпотворение, так как Аскольд вряд ли примирится с неожиданным нашествием двух своих соплеменников. Но – ошибся. И тут я оценил разницу между баламутной дворняжкой и воспитанной овчаркой. Аскольд осторожно обнюхал лежавшую собаку, вопросительно посмотрел на хозяина (на Ладу не обратил никакого внимания), а затем отошёл в свой угол и больше ни во что не вмешивался. Кажется, потом раз или два он пытался напомнить о своём присутствии, но Феликс Аронович что-то резко ему говорил, и Аскольд успокаивался.

Тарасуло пошёл на кухню, принёс кастрюлю с водой и вылил её на голову овчарки. Никакого эффекта Собака не двигалась, только живот её вздрагивал от быстрого и тяжёлого дыхания. Лишь по этому признаку и можно было определить, что она ещё жива. Глаза у неё были открыты, но ни на что не реагировала. Феликс Аронович для проверки несколько раз замахивался на неё, хлопал в ладоши перед самым её носом – глаза оставались открытыми и неподвижными.

– Это плохо, – бормотал Тарасуло. – Если она не реагирует, это очень плохо.

– Феликс Аронович! – сказал я. – Мы с вами всё-таки учите ля. Какую оценку вы сейчас можете дать нашей тридцатилетней педагогической практике?

– Не томите душу, – ответил Тарасуло.

– Двое таких представительных мужчин – и что натворили – не унимался я.

– Говорят вам: не томите душу! – крикнул Феликс Аронович. – Мне и так тошно!

– Но, может быть, хоть скорую помощь вызвать? Может быть, ещё не поздно?

– Вы соображаете, что говорите?

– Я имею в виду «собачью» скорую помощь. Надо позвонить в ветлечебницу.

– А как прикажете доложить? Два старых дурака уморили собаку – спасайте её… Так, что ли?

– Никуда не денешься, именно так…

– Нет, я звонить не буду, – в раздумье произнёс Тарасуло. – Знаю я этих ветеринаров. Вмиг разнесут по всему городу… Вот если бы собака сама заболела, тогда бы я позвонил.

– Феликс Аронович, сейчас не время думать о своей репутации, надо спасать животное.

– Вы хотите выглядеть в этой истории благородней меня! – взорвался Тарасуло. – Ну разумеется! Вы всё время читаете мне нотации, уговариваете, взываете к моей совести, а я равнодушен и твёрд, как скала, я бесчувствен и бессовестен!

– Нет, мы из одной шайки, Феликс Аронович, – сказал я. – Во всём, что произошло, мы виноваты в равной степени. В равной! И одинаково будем мучиться, если собака погибнет. Вы ведь не напрасно упомянули о совести. Ведь суд совести…

– Ой-ой-ой, только не морализируйте…

– Хорошо, не буду. Но поймите, что один-единственный укол может спасти собаку. Давайте вызовем скорую…

Заговорив об уколе, я вдруг вспомнил, что через полтора часа надо явиться с Ладой в ветлечебницу. В четыре часа дня ей делали второй укол.

– Феликс Аронович, нам с Ладой пора, надо перед лечебницей успеть забежать домой. Умоляю вас, позвоните, скажите, что собака, мол, внезапно заболела.

– Э-э-э… – протянул Тарасуло. – Теперь уже никакие звонки не помогут. Смотрите, смотрите – видите? Над псом кружатся большие мухи!