Владыка вод - Шалаев Михаил Васильевич. Страница 27

Что это там в темноте такое как будто шевелится? Или кажется? Глаза проклятые, совсем ничего не видят… Да нет, померещилось. Видно, ветер кусты мотает…

…Всю ночь сидел фельдмаршал перед костром, всю ночь языки огня играли в мутных глазах его легкими жаркими бликами.

И наступило утро битвы.

Последыш забрался на высоченный дуб, удобно устроившись в развилке, откуда все Переметное поле было как на ладони. Прямо под ним выстроились боевые порядки пореченцев: в середке — прямоугольник латников, справа — как нацеленное копье, колонна гвардейцев в серых железных кольчугах, слева — могулы на боевых быках. Быки уже почуяли битву, ревут и бодают землю, вырывая поводья из рук всадников. Последыш раньше не верил, что кольца, продетые в уши у самого основания, не всегда удерживают этих чудовищ, что в ярости они рвут себе уши. А теперь, поглядев, поверил. Но как ни страшны казались быки, сердцем воинства была пушка. Она стояла чуть впереди латников, обращенная жерлом к лесу на другой стороне широкой поляны, названной Переметным полем, а рядом сложены были ядра, и горел костер, из которого торчали рукоятки запальных факелов. Нет, — решил про себя Последыш, — разве такое войско кто одолеет?

Но вот незадача: войско-то построено, давно построено, а неясно — против кого. Пусто на другой стороне поляны, только лес стеной стоит, и странно уже стало Последышу — а может, те не пришли? Только успел так подумать, произошло в лесу какое-то движение, и в один момент вдруг возник, как из-под земли, ряд закованных в броню воинов, а за ним второй, третий… Это вытекала из леса рать всхолмцев, вытекала намертво слитая выучкой и отвагой железная кровь войны.

И вот уже стоят друг против друга две силы, и заколебался Последыш, какой отдать предпочтение: ощетинившиеся копьями бронированные шеренги всхолмцев наводили страх. Если бы не пушка… — Последышу стало вдруг немного не по себе, что он пытался ее угробить. — Ну, пора же уже, пора, стреляйте!

Словно подслушав его мысли, прадед поднял руку и прозвучал его грубый глухой голос: «Факельщики!» Но никто не отозвался на его призыв, никто не подошел к костру, никто не взялся за рукоятки факелов. Оба войска стояли без движения, напряженно ожидая — что же будет. Велик был страх перед пушкой, и на той стороне поляны чувствовалось замешательство: не думали всхолмцы, что протащат пореченцы пушку через болота. А фельдмаршал повторил еще раз, погромче: «Факельщики!» — полагая, что его не услышали. И опять без результата. Тогда он оглянулся, пошарил мутными глазами по первым рядам латников, не понимая, куда могли подеваться его пушкари, но их не было, провалились куда-то, проклятые, а доминат глядел на него так, будто предвидел это заранее, и теперь только решал — какой казнью ему фельдмаршала казнить.

В войске возник ропот: почему молчит пушка? Обговорено было, что после первого залпа, пока не успеют опомниться всхолмцы, нападут на них латники, а потом возьмут в клещи могулы с гвардейцами. Но пушка молчала, и возникала опасность, что неприятель использует промедление, первым ударит, а у нападающего всегда преимущество. Все это понял туманной своей головой фельдмаршал, и понял еще, что судьба уготовила ему напоследок самый страшный удар. Нету сейчас времени разыскивать проклятых факельщиков. Он должен стрелять сам.

Фельдмаршал еще раз оглянулся, но пушкарей не увидел, зато встретил такой взгляд домината, что тут же пошел на негнущихся ногах к костру, взял факел и направился к пушке. Стараясь не думать о том, что может случиться через мгновенье, фельдмаршал трясущейся рукой насыпал пороху на запальную полку, подправил дорожку так, чтобы огонь зашел через дырку в затворную камеру, поднял к небу мутные глаза, полные ненависти и страха, потом зажмурился и ткнул в пороховую дорожку факелом.

Порох вспыхнул, выпустив клуб черного дыма, пламя, шипя, побежало к дырке. Войско пореченцев разразилось радостными криками, а рать на другой стороне поляны — это было видно даже издалека — заволновалась: не кинуться ли бежать, пока не поздно? Но было уже поздно: в затворной камере слабо грохнуло, выход из пушки захлопнулся, и теперь вся сила огня могла выйти только через жерло, нацеленное на их бронированные шеренги.

Те короткие мгновения, пока летучее пламя бежало по искусно выточенному ходу к главному заряду, были мгновениями величайшего напряжения. Пореченцы изготовились к стремительному броску, чтобы разом уничтожить растерявшегося, перепуганного залпом пушки противника. Всхолмцы, напротив, в тяжелом оцепенении ждали, пока изрыгнет на них тучу пламени невиданный медный зверь, и страшным было их ожидание. А фельдмаршал стоял прямо у пушки, высоко подняв факел в правой руке и жутко оскалясь: не было для него сейчас ни всхолмцев, ни пореченцев, ни врагов, ни друзей — он стоял один против всех и ждал выстрела, который мог или убить его, или возвеличить. Одно из двух, без середины.

Ослепительная вспышка, громовой удар, отчаянный крик — все слилось в следующий миг и полоснуло по глазам, по ушам, по сердцам. Пушка подпрыгнула, из ствола ударил тугой сноп яростного белого огня. Туча черного дыма взметнулась в небо выше деревьев, взмыли ввысь стаи испуганных птиц. Фельдмаршальский «гостинчик» удался на славу: забитые в жерло обломки колкого чугуна буквально выкосили в грозном всхолмском воинстве проплешину. Даже латникам пореченским не пришлось напасть на вражеское войско. Стройные ряды его дрогнули, поломались, бронированные шеренги стали всасываться в лес, откуда вытекли, и скоро лишь зеленая стена, как прежде, замкнула Переметное поле.

Боевые порядки пореченцев тоже расстроились, все кинулись к пушке, и только тогда увидели, что фельдмаршал, лежит, уставясь в небо страшным оскалом и мертвыми мутными глазами. На нем не было ни царапины, отчего солдаты, сержанты и даже бравые офицеры стали — сначала в недоумении, а потом и с ухмылками — перешептываться, что фельдмаршал помер, видимо, от испуга.

Молодой доминат, поразмыслив, приказал схоронить фельдмаршала прямо здесь, на Переметном поле. А когда тело было предано земле, велел войску построиться и произвести еще один выстрел — как военную почесть усопшему. Тут же откуда-то взялись пропавшие пушкари (на чем доминат решил не заострять пока внимания) и, быстро зарядив пушку холостым зарядом, встали наготове с горящими факелами. Когда прозвучала команда «Огня!», немедленно полыхнул запальный порох, и пушка выстрелила — довольно вяло по сравнению с первым разом. Но зато едва рассеялся черный дым, вновь взвившийся выше деревьев, страшный крик вырвался из множества глоток — все увидели, что пушка развалилась на две половины вдоль ствола и лежит, вывернув свое черное, закопченное нутро, а чумазые пушкари, отлетев по сторонам, очумело вертят головами.

Первой мыслью домината было дать команду спрятать обломки, чтоб не узнали враги. Но понял, что это бессмысленно: слух все равно разнесется. И велел поставить обломки пушки как памятник на могилу фельдмаршала, а потом приказал отходить. Сам он уехал в числе последних, с тяжелой душою, понимая, что в Поречье теперь, по всему, настают тревожные времена.

А Последышу, как ни странно, все сошло с рук. Правда, мать угостила его подзатыльником, но тут же обняла и заплакала. Не до него тогда было в доме, отмеченном скорбью.