Владыка вод - Шалаев Михаил Васильевич. Страница 40

— Смирно!

И — все. И — оледенел Тропотоп. Дыхание прервалось, сердце встало на полуударе. Рот открыт — сказать хотел что-то. Но не успел. А Генерал Гор обошел вокруг бездыханного Тропотопа, пригляделся — и наконец удивился: кто такой? Почему пришел? Что ему надо? Так, удивившись, подал он другую команду:

— Вольно!

И — ожил Тропотоп, вздохнул. Сердце опять ударило. И сказал, что хотел, ради чего пришел:

— Генерал! Отпусти невесту свою ко мне!

Озадачился Генерал:

— Какую невесту?

— Как — какую? В Овчинке живет…

— Ну и что? Разве должен я знать про всех?

Тут Тропотопу время пришло удивляться:

— А разве не все ты знаешь? И не про всех?

Сел опять Генерал за стол ледяной. Взглядом холодным пронзил Тропотопа:

— Что же ты думаешь, мне охота есть за вами следить? Да ты сам подумай: вас — сколько? Может, взять мне еще под надзор муравья в муравейнике? Птицу в перелетной стае? Пестрядь в косяке?

Тропотоп смутился:

— Да нет, конечно…

— Тогда говори, чего хочешь. И знай: я тебя слушаю лишь потому, что ты первый сюда добрался. Другому спуску не дал бы.

И сказал Тропотоп Генералу Гору:

— Раз такой разговор — ничего мне не надо. Подари мне только кольцо свое, чтоб невеста узнала: тебя я достиг, и согласие от тебя получил.

Рассмеялся тогда Генерал Гор:

— О-хо-хо-хо! Смешные вы, люди. За такую глупость — жизнью рисковать? Не понять мне вас, никак не понять. Но уж раз ты такой герой — получи кольцо, отнеси невесте любезной, — при этих словах снял с руки своей Генерал тяжелый перстень серебряный, хрусталем граненным украшенный, протянул на ладони. — Да гляди, герой. Уж не знаю, как ты сюда добрался, но вернуться труднее будет… Впрочем, мне это все равно.

Очень прав Генерал оказался: спуск гораздо труднее был, чем подъем. Но Тропотоп кольцо у сердца берег, и прошел все места опасные, все карнизы скользкие, все трещины в ледниках. А когда на дорогу вышел — иди, да иди! — решил путь скоротать, напрямик пойти тропкою, что лепилась краем обрыва. И — никто не знает: то ли камень пошел под ногою, то ли грязь от дождей недавних, то ли снег, не успевший стаять, — только грянулся он с обрыва, и упал на поляну зеленую, где овец пастухи пасли, — и разбился насмерть. Пастухи его и нашли, и принесли в Овчинку.

— Да… От судьбы не уйдешь. Только судьбами все мы друг с другом повязаны, как веревкою — не порвать ее, не отвязаться…

Как услышала красавица, что Тропотопа мертвым в селение принесли — в первый раз узнала, что сердце есть у нее, что болеть умеет. Неизвестно, каким чутьем, но почуяла, что ее рука в этой смерти. Заметалась, забеспокоилась. За что ни возьмется — все из рук валится. И подумала вдруг — уходить из Овчинки надо, не жить ей здесь после этого. Собираться кинулась, пожитки свои немудреные стала в корзину дорожную складывать — с тем, чтобы утром уйти из селения… Да не успела.

Открылась дверь в ее домик — только засов кованый звякнул, и встала на пороге она — Дева Дола, вечно юная и всегда прекрасная — в веселье и в гневе, в печали и в радости. Такая о ней шла молва, точно так и было на деле. Но теперь Дева Дола была прекрасна от гнева: сверкали глаза ее грозным блеском, нежные щеки пылали румянцем сердитым, вздымалась высокая грудь дыханием тяжким. Она молча протягивала что-то земной красавице на ладони.

А красавица онемела, рукой шевельнуть не может, в горле вдох оборвался: поняла, что вот и расплата пришла за гордость ее и за шутку жестокую. Наконец осилилась, прошептала чуть слышно:

— Что это?

Ответила Дева Дола — в ее голосе слышались звоны талых ручьев и шум грозовых весенних дождей:

— Это то, что хотела ты получить: кольцо Генерала Гора, муженька моего ненаглядного. Бери, надевай!

В испуге отпрянула от нее красавица: мол, не хочу! Не нужно оно мне!

— Нет, теперь поздно, — сказала ей Дева Дола. — Ты за него человека сгубила — оно твое. Сердце у тебя каменное — так пусть же камни и будут тебе женихами, ибо всякий, кто приблизится к тебе отныне — окаменеет от страха. Имя твое да будет забыто, пусть никто никогда не вспомнит, кто ты есть и откуда, а ужас, стерегущий на горных дорогах, называть станут люди Невестою Генерала Гора, — с этими словами взяла Дева Дола ее за руку (а та не могла шевельнуться по-прежнему) и надела на палец кольцо с хрусталем граненым, что берег Тропотоп у сердца.

Что тут случилось с гордой красавицей! Будто пеплом присыпались и обвисли жидкими космами ее дивные локоны, прелестные губки вытянулись, тонкими стали, бескровными, а глаза голубые, небесно-ясные, вдруг обезумели, позеленели… Вздрогнула Невеста, как от удара, то ли заплакала, то ли засмеялась, захлебываясь и пристанывая, слепо прошла мимо Девы Долы в открытую дверь, в ночь, и дальше, по старой дороге — в горы, искать себе жениха…

— Да-а… За все нас расплата ждет. Кого-то — раньше, кого-то — позже, но всех — обязательно…

Берегись, одинокий путник! Берегись, чтобы не застали тебя в горах ознобные сумерки — это время, когда выходит Невеста на поиски. Того хуже, если вдруг налетят свинцовые тучи, закрутит ветер, вздымая поземку из колкого снега — это погода ее любимая. Она идет босиком по снегу, треплет ветер ее серые космы спутанные и обрывки легкого платья. Это ее голос слышен порой сквозь вьюгу, сквозь завыванья дикие, сквозь жалобный свист. Как услышишь — берегись, одинокий путник! Ибо это она идет по дороге, все ищет себе жениха, а находит лишь камни…

И будет так до тех пор, пока не отыщется смельчак, чтобы снял кольцо с ее пальца. Но всякий камнем становится, прежде чем коснуться Невесты успеет. Вон их сколько — камней вдоль дороги. Кто отстал от обоза, кто в пути припозднился, кто пошел нарочно, героем себя считая… Берегись, одинокий путник!

Так, или примерно так завершил свой рассказ старый Скалобит, и замолчал надолго, кулаком подперевши челюсть и пасмурно глядя под ноги.

— Ну и что? — вопросил наконец Сметлив будто бы даже с вызовом, не дождавшись продолжения речи.

Но кузнец только развел руками:

— Вот и все. Дальше вам решать… — и снова уставился в пол.

Первым поднялся Сметлив. Постоял немного, и молча направился к выходу. За ним — Верен, последним — Смел. Вчерашний хмель и сегодняшний облетел с них как листья по осени, пока продолжался рассказ. И вышли они потому, что нечего было больше спросить, и нечего было сказать. А Скалобит не стал останавливать.

Сметлив, шагая размашисто, думал так: это же верная гибель. Зачем он впутался? Что искал? Хотя… нашел-то он много, но только — зачем? Чтобы все потерять, не угодно ли? Да лучше бы сдохнуть ему на своем табурете, чем обрести нежданное счастье, Цыганочку отыскать — и сразу утратить. А отказаться — значит, признаться в трусости… Признаваться ему не хотелось. Других слов не было. Потому Сметлив и молчал.

Верен же думал иначе. Он припомнил вдруг, что последняя весть о жене его была именно из Овчинки. И случаются же совпадения! Гм-м… А если не совпадение? Если это она? И при этом вопросе Верен лишь внутренне пожимал плечами — ну и что? Он жену-то почти не помнил, а дочка, скорее всего, от моряка того… (Не забыл Верен обиды за долгие годы, не простил.) Ну да ладно. Не о том теперь надо думать. Надо думать, как бы кольцо добыть, да не остаться камнем у дороги. Вот это была задача, а ответа — убейся! — не было. Верен не любил говорить, если не знал, что делать. Поэтому он молчал.

А Смел и вовсе не думал — не мог. Все одна и та же, одна и та же мысль налетала разбойником из темного закоулка: это же дочка Верена! Это же дочка его! — зная всю историю неудачной Вереновой женитьбы, Смел почему-то уверен был в этом. — Неужели не понимает Верен, что дочка его в беде? И поглядывал он на Верена — но тот, похоже, другое думал: шел, пожимая чему-то плечами. Сметлив был мрачен и, видимо, взвешивал что-то в уме, и прикидывал, хмуря брови. Смел решил, что они его не поймут. И тоже молчал.