Папийон - Шарьер Анри. Страница 31

ИНДЕЙЦЫ

Я шел до часу дня. Лес кончился, на горизонте не было видно ни деревца. Поверхность моря ослепительно сверкала под лучами солнца, Я шел босиком, перебросив ботинки через левое плечо. И только собрался прилечь передохнуть, как вдруг различил вдалеке пять или шесть деревьев, а может, скал. Попытался на глаз прикинуть расстояние — километров примерно десять. Сунув в рот крупный лист коки и, жуя его, продолжил свой путь. Где-то через час я отчетливо видел эти предметы — хижины, крытые соломой или светло-коричневыми листьями. Над одной подымался дымок. Потом я увидел людей. Они тоже увидели меня: махали руками и кричали что-то в направлении моря. И тут я увидел, что к берегу быстро подошли три лодки и из них вышло человек десять. Они присоединились к тем, что стояли у хижин и смотрели на меня. Там были и мужчины, и женщины, все только в набедренных повязках. Ни движения, ни жеста — ни дружеского, ни враждебного. Навстречу мне с яростным лаем кинулась собака и укусила за лодыжку, унося в зубах клочок ткани от брюк. Она уже собиралась атаковать меня снова, как вдруг ей в бок вонзилась маленькая стрела, взявшаяся неведомо откуда (позднее я узнал, что такие стрелы выдувают из тонкой трубки). Собака с воем унеслась прочь и скрылась, как мне показалось, в одной из хижин. Я подошел поближе, прихрамывая, так как укус оказался болезненным. Ни один из людей не шевельнулся и не произнес ни слова, только ребятишки попрятались за спины мам. У мужчин были великолепные мускулистые тела цвета меди, а у женщин — высокие твердые груди с крупными сосками.

Осанка одного из мужчин была столь благородна, а черты лица столь четки и выразительны, что я догадался: он принадлежит к более высокому роду, нежели остальные, и направился прямо к нему. Он не был вооружен ни луком, ни стрелами. Ростом примерно с меня. Серо-стальные глаза, сильное мускулистое тело. Я остановился в трех метрах от него. Он сделал два шага вперед и заглянул мне в глаза. Так он смотрел, не мигая, примерно минуты две — словно медная статуя с миндалевидными глазами. Потом вдруг улыбнулся и дотронулся до моего плеча. И тут все остальные люди начали подходить и трогать меня, а какая-то молоденькая индианка взяла меня за руку и повела в тень хижины. Там она задрала мне штанину. Рана уже не кровоточила, хотя собака вырвала из ноги кусок мяса величиной с половинку пятифранковой монеты. Девушка промыла рану морской водой, за которой сбегала какая-то совсем маленькая девочка. Затем немного надавила на нее, и из раны снова пошла кровь. Похоже, это не понравилось моей врачевательнице, и она, взяв кусок заостренной железки, принялась ковыряться в ране, расширяя ее. Я изо всех сил старался не дергаться. Еще одна индианка вызвалась помочь, но девушка резко ее оттолкнула. Все рассмеялись. Я понял, она хочет показать своим сородичам, что я являюсь исключительно ее собственностью, что и развеселило всех. Затем она отрезала штанину выше колена. Кто-то принес водоросли. Она приложила их к ране и обвязала нитками, выдернутыми из ткани. Похоже, теперь наконец она осталась довольна своей работой и сделала мне знак подняться.

Я встал и снял куртку. И тут она увидела в вырезе рубашки бабочку, вытатуированную на моей груди [13].

Девушка присмотрелась и, обнаружив еще татуировки, сама сняла с меня рубашку, чтобы получше рассмотреть. Все мужчины и женщины тоже заинтересовались изображениями на моей груди: справа солдат из штрафного батальона, слева женское личико, на животе голова тигра, вдоль позвоночника распятый матрос, а по ширине всей спины — целая сцена охоты на тигров, где были и охотники, и слоны, и сами тигры. Увидев все эти картины, мужчины оттеснили женщин и, осторожно и медленно поглаживая, начали изучать каждый рисунок в отдельности. Именно с этого момента, по-видимому, они начали считать меня своим.

Мы зашли в самую большую из хижин. Я был совершенно потрясен. Хижина из кирпично-красной глины имела восемь дверей. Помещение было круглой формы, на канатах подвешены яркие полосатые гамаки из чистой шерсти. Посередине лежал круглый плоский отполированный камень, вокруг него располагались другие, поменьше. Наверное, стулья. К стене было прислонено несколько винтовок, сабля, а также луки всех размеров. И еще я заметил огромный панцирь черепахи — в него свободно мог улечься человек. На столе стояла половинка калабаша [14], в ней — две-три горсти жемчуга.

Индейцы угостили меня напитком из деревянной чаши. Это оказался перебродивший фруктовый сок, горьковато-сладкий, очень вкусный. На банановом листе мне подали большую рыбу. Тянула она, должно быть, килограмма на два и была испечена на углях. После того как я съел эту изумительную вкусную рыбку, та же самая девушка отвела меня на пляж, где я вымыл руки морской водой. Потом мы снова вернулись в хижину и сели в круг. Девушка разместилась рядом и положила мне руку на бедро. И мы начали обмениваться словами и жестами.

Вождь встал, достал кусок белого камня и начал им рисовать на столе. Сперва голых индейцев и деревню, потом море справа от деревни, дома с окнами и мужчин и женщин, но уже одетых. У всех мужчин были в руках палки или ружья. Слева была нарисована еще одна деревня, какие-то уродцы с ружьями и в шляпах и женщины в платьях.

Потом, вспомнив что-то, он пририсовал дорогу, ведущую и в ту и в другую деревню. А чтобы дать понять о географии, пририсовал наверху солнце. Молодой вождь явно гордился своей работой. Увидев, что я понял значение его рисунка, он снова взял мел и перечеркнул крестами две деревни, оставив лишь свою. Я понял, этим он хочет сказать, что люди этих двух деревень плохие и он не хотел бы иметь с ними дела, и только его деревня хорошая. Стоило ли объяснять это мне?!

Затем он вытер стол мокрой тряпкой и протянул мел, мне. Настала моя очередь рассказать свою историю в картинках. Она была куда сложней, чем его. Я нарисовал человека со связанными руками и рядом двух вооруженных людей, затем того же человека, уже бегущего, а тех двоих, преследующих его и прицеливающихся. Эту сцену я повторил три раза, причем всякий раз оказывался все дальше от своих преследователей, а на последнем рисунке изобразил себя уже бегущим по направлению к их деревне, где стояли индейцы и собака, а впереди красовался сам вождь с протянутыми ко мне руками.

Видимо, мой рисунок оказался неплох: все индейцы зашумели, заговорили, а вождь встал и протянул ко мне руки точь-в-точь, как на рисунке. Значит, он понял его значение.

В ту же ночь девушка увела меня в хижину, где жили четверо мужчин и шестеро женщин. Она растянула великолепный полосатый гамак, такой широкий, что в него и поперек могли улечься двое. Я забрался в него и вытянулся в длину, но, увидев, что она улеглась в соседний гамак поперек, лег так же, и она пришла ко мне и примостилась рядом. Девушка прикасалась к моему телу, ушам, глазам, рту длинными тонкими пальцами сплошь в шрамах — словно покрытыми сетью мелких морщин. Это были порезы от кораллов, ведь она занималась добычей жемчуга.

Девушка-индианка была среднего роста, с серыми, как у вождя, глазами, четко очерченным профилем. Разделенные на пробор и заплетенные в косы волосы ниспадали почти до колен. У нее были очень красивые грушеобразной формы груди с длинными сосками темно-медного оттенка. Целуясь, она покусывала меня, она не умела целоваться по-европейски, но вскоре я научил ее этому. Гуляя, она отказывалась идти рядом со мной, и уж тут я ничего не мог поделать — она всегда шла сзади. Одна из хижин поселка оказалась пустующей и в довольно плачевном состоянии. С помощью других женщин она починила крышу, крытую пальмовыми листьями, а щели в стенах замазала липкой красной глиной. Вообще этому племени были известны все инструменты и металлические орудия: ножи, кинжалы, мачете, топоры, тяпки и вилы. У них имелись медные и алюминиевые сковороды, кастрюльки, горшки, металлические и деревянные бочки. Вскоре дом был готов, и она начала таскать в него вещи, подаренные другими индейцами, в том числе железную треногу для огня, гамак, в котором свободно могли разместиться четверо взрослых, стаканы, горшки, сковородки и даже ослиную сбрую.