Монах, который продал свой «феррари» - Шарма Робин С.. Страница 2

Чем больше времени я проводил с Джулианом, тем лучше видел, что он закапывает себя все глубже. Словно над ним довлела тяга к смерти. Он никогда ничем не был доволен. В конце концов, его брак распался, он перестал общаться со своим отцом и, хотя о его материальном благополучии мог мечтать любой, он так и не нашел того, что искал. Эмоциональное, физическое и, конечно же, духовное опустошение давало о себе знать.

В возрасте 53 лет Джулиан выглядел стариком, которому перевалило за семьдесят. В результате его бескомпромиссного подхода к жизни по принципу «пленных не брать» и чудовищного стресса, вызванного рваным ритмом бытия, его лицо избороздили глубокие морщины. От полуночных обедов в дорогих французских ресторанах, толстых кубинских сигар и коньяка, который он пил рюмка за рюмкой, он до неприличия растолстел. Он все время плакался, что устал от своей усталости. Он утратил чувство юмора и, кажется, навсегда разучился смеяться. Некогда энергичный характер Джулиана уступил место смертельной мрачности. Лично я думаю, что его жизнь утратила всякий смысл.

Увы, но, похоже, и острота реакции в зале суда стала его покидать. Если прежде он ошеломлял присутствующих своими красноречивыми и безупречными аргументами, то теперь он часами разводил философию по вопросам, которые имели отдаленное, если вообще имели, отношение к ходу судебного разбирательства. Там, где прежде он изящно парировал реплики противоположной стороны, теперь он прибегал к едкому сарказму, испытывая терпение судей, ранее считавших его гением юриспруденции. Словом, жизненный огонек Джулиана начал мерцать и подрагивать.

Это было не просто напряжение бешеного ритма жизни, превращавшего его в кандидата на раннюю кончину. Я чувствовал, что причина здесь глубже. Это было похоже на духовный кризис. Почти каждый день он говорил мне, что утратил вкус к работе, что вокруг пустота. Начинающим юристом, говорил Джулиан, он действительно любил Закон, хотя и попал в юриспруденцию благодаря социальному положению родителей. Тонкости права и уровень предлагаемых проблем очаровывали его и наполняли энергией. Он был вдохновляем и движим уже самой способностью Закона влиять на социальные перемены. Тогда он был не просто отпрыском богатой семьи из Коннектикута. Он и вправду считал себя призванным использовать свой очевидный дар на благо другим. Это представление придавало смысл его жизни. Оно указывало ему цель и окрыляло душу.

Среди причин краха Джулиана, кроме пошатнувшегося интереса к своей профессиональной деятельности, было кое-что еще. Задолго до моего прихода на фирму он пережил большую трагедию. По словам одного старшего компаньона, с ним случилось нечто и вправду неописуемое, но мне так и не удалось разговорить кого-нибудь на этот счет. Даже известный своей болтливостью партнер Джулиана, старик Хардинг, проводивший больше времени в баре отеля Ритц-Карлтон, чем в своем пугающе огромном кабинете, сказал, что дал обет молчания. Я подозревал, что, какой бы ни была эта глубокая и темная тайна, именно она каким-то образом связана с его стремительным падением. Конечно, мне и просто было любопытно, но в первую очередь я хотел помочь ему. Он был не только моим наставником. Джулиан был моим лучшим другом.

Потом случилось это – тот обширный инфаркт, который низверг блестящего Джулиана Мэнтла на землю и напомнил ему о бренности его собственного существования. Это произошло в понедельник утром, в самой середине зала заседаний под номером 7, того самого, где мы выиграли «процесс процессов об убийстве».

ГЛАВА ВТОРАЯ

Таинственный посетитель

Это было внеочередное собрание всех членов фирмы. Едва протиснувшись в зал заседаний, я уловил, что дела очень серьезны. Старик Хардинг обратился к собравшимся первым:

– Боюсь, у меня для вас скверные новости. Вчера у Джулиана Мэнтла случился тяжелый сердечный приступ в зале суда, когда он выступал по делу авиакомпании «Эйр Атлантик». Сейчас он в реанимации, но врачи заверили меня, что его состояние уже стабилизировалось и он поправится. Однако Джулиан принял решение, о котором, полагаю, вам всем следует знать. Он решил покинуть нашу семью и отказаться от юридической практики. Он не вернется на фирму.

Я был потрясен. Я знал, что у Джулиана хватает неприятностей, но никогда не думал, что он уйдет. К тому же после всего, что мы пережили вместе, я считал, что с его стороны было бы тактичнее сообщить мне о своем решении лично. Он даже не пожелал, чтобы я навестил его в больнице. Медсестрам было велено говорить мне, что он спит и его нельзя тревожить, в какое бы время я ни зашел. Он даже отказался отвечать на мои телефонные звонки. Может, я напоминал ему о той жизни, которую он хотел забыть. Кто знает? Скажу вам лишь одно. Мне было больно.

Все это случилось больше трех лет назад. Позднее Джулиан отправился в какую-то экспедицию в Индию – это было последнее, что я о нем слышал. Он сообщил одному из своих партнеров, что желает упростить свою жизнь и «отыскать ответы на некоторые вопросы» и надеется найти их в той загадочной земле. Он продал свой особняк, свой самолет и свой собственный остров. Он даже продал свой «феррари». «Подумать только, Джулиан Мэнтл – индийский йог, – размышлял я. – Порой Закон оборачивается крайне неожиданной стороной».

За эти три года из молодого, работающего сутками напролет юриста я превратился в матерого, немного циничного адвоката. У нас с Дженни уже была своя семья. Со временем я и сам занялся собственными поисками смысла. Думаю, причиной тому послужили мои дети. Они коренным образом изменили мой взгляд на мир и мое место в нем. Лучше всех это сформулировал мой отец: «Джон, на смертном одре ты не будешь себя корить за то, что мало пропадал на работе». Так я потихоньку начал проводить больше времени дома. Я стал вести довольно приятное, пусть и заурядное, существование. Я вступил в Ротари-клуб и по субботам играл в гольф, дабы осчастливить моих клиентов и партнеров. Но, вынужден признаться, в спокойные минуты я часто думал о Джулиане и задавался вопросом, что же стало с ним за годы, истекшие после нашей внезапной разлуки.

Возможно, он обосновался в Индии, стране столь разнообразной, что даже его неугомонная душа способна была найти себе там пристанище. Или, быть может, он путешествовал по Непалу? Или нырял с аквалангом на Каймановых островах? Одно было ясно – к своему ремеслу юриста он не вернулся. Никто даже открытки от него не получил после того, как он отправился в добровольную ссылку, подальше от Закона.

Приблизительно два месяца назад раздался стук в мою дверь, который принес мне первые ответы на некоторые из этих вопросов. То был конец изнурительного дня, я только что распрощался с последним клиентом, когда Женевьева, моя сообразительная помощница, просунула голову в мой кабинет. – К тебе посетитель, Джон. Говорит, что это срочно и что он ни за что не уйдет, не побеседовав с тобой. – Я уже ухожу, Женевьева, – нетерпеливо ответил я. – Надо еще успеть что-то перекусить и закончить с документами Гамильтона. Сейчас у меня ни для кого нет времени. Предложи ему записаться на прием в общем порядке и вызови охранника, если он не уймется. – Но он говорит, ему действительно нужно тебя видеть. Отказ его не устраивает!

Какое-то мгновение мне хотелось-таки вызвать охранника, но, подумав, что кому-то действительно может быть нужна срочная помощь, я решил вооружиться терпением.

Я уступил: «Ладно, пусть войдет». Как знать, если человек действительно пришел по делу, я, возможно, смогу извлечь из этого какую-то пользу.

Дверь в кабинет отворялась медленно. Когда она распахнулась настежь, за ней предстал улыбающийся человек лет тридцати с лишним. Рослый, худощавый и мускулистый, он излучал жизненную силу и энергию. Он напомнил мне золотую молодежь, с которой я учился на юрфаке, – холеных ребят из благополучных семей, живущих в благоустроенных домах, разъезжающих в шикарных автомобилях. Но в моем посетителе было что-то большее, чем приятная моложавая внешность. Глубокое умиротворение придавало ему нечто почти божественное. И эти его глаза. Голубые глаза, пронизывающие меня насквозь, словно лезвие бритвы, которое касается нежной кожи взволнованного от первого бритья подростка.