Дальний умысел - Шарп Том. Страница 20

– Как ты сказала? – не поверил он своим ушам, услышав, что книга эта увлекательная и полезная. – Для кого это она полезная?

– Для современного общества, пораженного духовным кризисом, – ответила Бэби. – Для нас.

– «Идиот» – для нас? – возмутился Хатчмейер. – Про то, как один малый вообразил себя Наполеоном, пришиб топором старушонку – и это для нас полезно? Большая мне будет польза – как от дырки в голове.

– У тебя и так голова с дыркой. Это же «Преступление и наказание», дуролом. Тоже мне издатель, ничего толком не знает.

– Я знаю, как сбывать книги, читать их я ни хрена не обязан, – заявил Хатчмейер. – Книги – это для тех, кто не находит себя в жизни. Дело делать – кишка тонка, вот и читают.

– Книги нас учат, – сказала Бэби.

– Чему? Апоплексическим припадкам? – спросил Хатчмейер, наконец припомнив, в чем дело в «Идиоте».

– ЭПИПЛЕКТИЧЕСКИМ. Это признак гения. Магомет тоже был припадочный.

– Ну, теперь у меня вместо жены энциклопедия, – сказал Хатчмейер, – да еще арабская. – Чем займешься? Превратишь дом в литературную Мекку или как?

Заронив эту идею, он поспешно улетел в Токио, к женщине, которая и говорить-то по-английски не умела, не то что читать. Когда он вернулся, Бэби уже прочла Достоевского насквозь. Она пожирала книги без разбора, как ее медведи – ежевику.

Эйн Рэнд делила ее душу с Толстым; она на удивление лихо одолела Дос Пассоса, намылилась Лоуренсом, попарилась у Стриндберга и отхлестала себя Селином. Конца этому не было видно; Хатчмейер вдруг оказался женатым на книгоедке. Вдобавок Бэби занялась писателями, а Хатчмейер писателей терпеть не мог. Они болтали о своих книгах, а ему приходилось под угрожающими взглядами Бэби кое-как соблюдать вежливость и даже проявлять интерес. Правда, сама Бэби быстро в них разочаровывалась, но присутствие в доме какого бы то ни было писателя так повышало кровяное давление Хатчмейера, что она не скупилась на приглашения и не переставала надеяться отыскать хотя бы одного, у которого дело не расходилось бы с его печатным словом. И вот наконец объявился Питер Пипер, автор «Девства ради помедлите о мужчины»: тут уж она была уверена, что человек не уступит собственной книге. Она лежала на водяной тахте и наслаждалась предвкушениями. Такая романтическая книга – но романтика не в ущерб содержательности – и такая необычная…

Хатчмейер вышел из ванной, зачем-то напялив бандаж.

– А что, тебе идет, – заметила Бэби, холодно разглядывая его снаряжение. – Носи-ка его почаще. Он придает тебе достоинство.

Хатчмейер отвечал свирепым взором.

– Нет серьезно, – продолжала Бэби. – Как-то он тебя подпирает, что ли.

– Тебя содержать – без подпорки не обойдешься, – сказал Хатчмейер.

– Знаешь, если у тебя грыжа, ты лег бы лучше на операцию…

– Хватит с меня и твоих операций, – Хатчмейер поглядел «Девство» и прошел к себе в спальню.

– Книга не разонравилась? – крикнул он оттуда.

– Первая у тебя стоящая книга за несчетные годы, – отозвалась Бэби. – Прелесть. Идиллия.

– Иди… куда?

– Идиллия. Тебе объяснить, что такое идиллия?

– Не надо, – сказал Хатчмейер. – Догадываюсь.

Он улегся и подумал. Идиллия? Ну, если она говорит – идиллия, миллион других женщин скажут то же самое. Тут Бэби как барометр. И все ж таки – идиллия?!

Глава 9

Картина, которая открылась глазам Пипера в нью-йоркской гавани, отнюдь не была идиллической. Даже пресловутая береговая панорама со статуей Свободы не произвела на него впечатления обещанного Соней. Густой туман навис над Гудзоном, и небоскребы обрисовались, лишь когда лайнер медленно проплыл мимо Артиллерийского Парка и поравнялся с причалом. К этому времени внимании Пипера переключилось с Манхэттена на разношерстное и разноплеменное людское скопище, волновавшееся за таможнями.

– Ох ты, да Хатч и правда устроил тебе королевский прием, – заметила Соня, спускаясь по трапу. Над головами гомонящей толпы на выездном шоссе колыхались транспаранты, двусмысленные – «Добро пожаловать в город гомосеков» и угрожающие – «Пипман, убирайся домой».

– Какой такой Пипман? – поинтересовался Пипер.

– А я почем знаю. – пожала плечами Соня.

– Пипман? – переспросил таможенник, не удостоивший досмотра их чемоданы, – Мне это неизвестно. Его там встречают миллион оголтелых старух и зевак. Одни хотят линчевать его, другие кричат, что линчевать мало. Счастливо добраться.

Соня подтолкнула Пипера и подтащила чемоданы к барьеру, за которым ожидал их Макморди со свитой газетчиков.

– Рад познакомиться, мистер Пипер, – сказал он. – Вот сюда, пожалуйста.

Пипер шагнул, и его облепили фотографы и репортеры, наперебой выкрикивавшие невразумительные вопросы.

– Отвечайте просто: «Отказываюсь отвечать», – гаркнул Макморди. – Чтоб никто ничего лишнего не подумал.

– Не поздновато ли спохватились? – сказала Соня. – Откуда эти болваны взяли, что он агент КГБ?

Макморди заговорщицки ухмыльнулся, и гудящий рой с Пипером в центре двинулся под вокзальные своды. Отряд полицейских расталкивал прессу, прокладывая Пиперу путь к лифту. Соня и Макморди спускались по лестнице.

– Что это все за чертовщина? – спросила Соня.

– Распоряжение мистера Хатчмейера, – отвечал Макморди, – велено было устроить свалку – вот она и свалка.

– А кто вам велел объявлять его правой рукой Иди Амина? – огрызнулась Соня. – О, господи боже мой!

При выходе на улицу было ясно, что Макморди сервировал Пипера под ста разными соусами. Группа Выходцев из Сибири осаждала подъезд, скандируя: «Солженицын – да, Пиперовский – нет!». На них напирали приверженцы Организации Освобождения Палестины, полагавшие, что Пипер – израильский министр, путешествующий инкогнито с целью закупки оружия; они отбивались с тылу от сионистов, которых Макморди предупредил о прибытии Пипарфата, одного из главарей «Черного Сентября». За ними стайка пожилых евреев размахивала плакатами, обличающими Пипмана; но их вдесятеро превосходили ирландцы, которым было сообщено, что О’Пипер – один из руководителей ИРА.

– Все полицейские – ирландцы, – разъяснил Макморди Соне. – Лучше, чтоб они были на нашей стороне.

– На какой это, черт вас задери, на нашей? – злобно спросила Соня, но тут растворились двери лифта и окруженного полицейскими пепельнолицего Пипера вывели на всеобщее обозрение. Толпа подалась вперед, а репортеры продолжали назойливо допытываться истины.

– Мистер Пипер, может, вы скажете, кто вы такой и за каким чертом изволили приехать? – перекрикнул галдеж кто-то из них. Но Пипер безмолвствовал. Глаза его блуждали, лицо еще больше посерело.

– Правда, что вы лично застрелили?..

– Верно ли, что ваше правительство не собирается приобретать многоголовчатые ракеты?..

– Так сколько же людей все-таки томится в психичках?..

– Знаю я одного, который сейчас туда попадет, если вы что-нибудь быстро не сделаете, – сказала Соня, выпихнув вперед Макморди. Тот быстро затесался в толпу.

– Мистер Пипер ничего не имеет сообщить! – успел он прокричать, пока его не отшвырнул полицейский, только что получивший по голове пивной бутылкой, брошенной в знак протеста против апартеида и южноафриканца Ван Пипера. Соня Футл выдвинулась вперед.

– Мистер Пипер – знаменитый британский романист, – громогласно заявила она, но для таких прямых высказываний время было потеряно, В стену ударились метательные снаряды, разорванные транспаранты стали оружием, а Пипера оттащили назад.

– Я никого не расстреливал, – вскрикивал он. – Я никогда не был в Польше… – Но его не слушали. Захрюкали полицейские рации: требовались подкрепления. Выходцев из Сибири оттеснили Веселые Гомосеки, желавшие заявить о себе. Тем временем кордон прорвали восторженные старушки: они кинулись прямо к Пиперу.

– Нет, ничего подобного! – визгнул он, спасаемый от полицейских. – Я самый обыкновенный…

Соня схватила шест бывшего плаката «Чем старше, тем влюбленнее» и сшибла накладные груди одной из самых порывистых поклонниц Пипера.