Оскорбление нравственности - Шарп Том. Страница 31

— В нашей стране есть только один настоящий вопрос, — продолжал коммандант, совершенно не подозревая, какие чувства вызывает этот разговор у его собеседника, — и вопрос этот заключается в том, кто на кого будет работать: я на кафра или он на меня? Что вы на это скажете?

Мальпурго попытался высказаться в том смысле, что неспособность людей сотрудничать друг с другом достойна сожаления. Однако, поскольку он при этом продолжал часто икать, мысль получилась невразумительной.

— Ну, если я разрабатываю, скажем, золотую шахту, то вовсе не за тем, чтобы сделать богатым какого-нибудь черномазого негодяя, — ответил коммандант, не обращая внимания на икоту спутника: он решил, что у того очередной приступ вспучивания от газов. — И я не потерплю такого положения, когда мне пришлось бы мыть машину какому-нибудь кафру. Человек человеку — волк. А я — волк более крупный и сильный. Вот о чем вы, интеллектуалы, постоянно забываете.

Изложив таким образом свою жизненную философию, коммандант решил, что пора поворачивать назад к гостинице.

— Мне еще надо найти, где живут мои друзья, — пояснил он.

Какое-то время они шли назад молча. Мальпурго обдумывал про себя тот спенсеровский [39] взгляд на общество, который высказал коммандант. А Ван Хеерден, позабыв свои собственные слова насчет отмывания черного кобеля, раздумывал над тем, сможет ли чтение превратить его в настоящего англичанина.

— А как вы изучаете какую-нибудь поэму? — спросил он через некоторое время.

Мальпурго с удовольствием вернулся к обсуждению своей диссертации.

— Самое главное — это правильно вести записи, — сказал он. — Я делаю выписки и снабжаю их перекрестными ссылками, и все это свожу в досье. Например, Брук часто пользуется таким образом, как запах. Он присутствует у него в таких стихотворениях, как «Жажда», «Второсортный» и, конечно, в «Рассвете».

— Да, везде этот запах, — согласился коммандант. — А вода — в ней же одна сера!

— Сера? — рассеянно переспросил Мальпурго. — Да, сера тоже есть. В стихотворении «Последняя красота». Там есть такая строчка: «И бросить серы на багряный грех».

— Насчет греха не знаю, — недовольно заметил коммандант, — но сегодня утром в чай мне серы бросили, это точно.

За то время, пока они, беседуя, возвращались к гостинице, Мальпурго пришел к заключению, что у комманданта все-таки нет к нему профессионального интереса. Он успел дважды прочесть комманданту поэму «Провидение», подробно объяснил, что означают слова «рыба, пресытившаяся мошкарой», и уже начал считать комманданта, несмотря на его высказывания, в общем-то приятным человеком, однако…

— Должен сказать, — у вас необычные интересы для полицейского, — снисходительно проговорил Мальпурго, когда они уже поднимались по лестнице на террасу. — Из газет у меня сложилось другое впечатле ние.

Коммандант Ван Хеерден мрачно усмехнулся.

— В газетах обо мне пишут массу лжи, — сказал он. — Слухам нельзя верить.

— Не настолько черны, как вас малюют? — улыбнулся Мальпурго.

Коммандант остановился как вкопанный.

— Кто это называет меня черным? — мгновенно рассвирепел он.

— Никто. Никто не называет, — поспешил успокоить Мальпурго, пораженный этой его вспышкой. — Просто так говорят.

Но коммандант Ван Хеерден его не слушал.

— Я белый! — гремел он. — Такой же белый, как и все другие! И если я услышу, что кто-то утверждает иное, я оторву этой скотине яйца. Слышите? Я кастрирую всякого, кто станет это утверждать! И не повторяйте при мне подобного! — С этими словами он с такой силой крутанул вращающуюся дверь, что две вечно спавшие там мухи поневоле оказались выброшенными на свободу. Мальпурго, оставшийся на террасе, облокотясь на перила, старался успокоить вновь охвативший его приступ икоты. Когда наконец бешеное вращение двери прекратилось, Мальпурго собрался с силами и, шатаясь, побрел по коридору к своей комнате. Взяв в своем номере ключи от машины, коммандант Ван Хеерден тем временем снова вышел на улицу. Внутри у него все кипело от оскорбления, нанесенного его происхождению.

— Я белый, не хуже других! — продолжал он возмущаться вслух, шествуя мимо пропалывавшего клумбу садовника-зулуса и не обращая на него никакого внимания. Продолжая злиться, он уселся в машину и погнал в Веезен. Когда, припарковавшись на пыльной площади городка, он поднимался по ступенькам местного торгового центра, настроение у него все еще было хуже некуда. В магазине несколько фермеров спокойно ожидали своей очереди. Не обращая на них никакого внимания, коммандант прошел прямо к стоявшему за прилавком сухопарому пожилому человеку.

— Знаешь, где живут Хиткоут-Килкууны? — спросил он.

Продавец проигнорировал вопрос и продолжал заниматься с покупателем.

— Я спросил — ты знаешь, где живут Хиткоут-Килкууны? — повторил коммандант.

— Я слышал, — ответил продавец и замолчал снова.

— Ну?

— Я обслуживаю, — сказал продавец. Среди фермеров послышался ропот, но коммандант находился в слишком скверном расположении духа, чтобы придать этому значение.

— Я задал вежливый вопрос, — продолжал требовать он.

— Но в невежливой форме, — ответил продавец. — Если вам нужен ответ, встаньте в очередь, дождитесь и спросите, как положено.

— Ты знаешь, кто я такой? — рассвирепел комман дант.

— Нет, — ответил продавец, — и не интересуюсь. Но вы находитесь в моем магазине. И если не хотите вести себя здесь как следует, можете убираться.

Коммандант злобно огляделся по сторонам. Все, кто находился в магазине, смотрели на него недружелюбно. Он развернулся и, громко топая, вышел на окружавшую магазин веранду. Кто-то за его спиной засмеялся, и до него донеслись слова: «Вот чертова обезьяна!» Его давным-давно уже никто не называл обезьяной. А сегодня вначале назвали черным, а теперь вот еще и обезьяной. На мгновение он застыл на месте, стараясь совладать с охватившим его гневом, а потом повернулся и снова вошел в магазин.

Он остановился в дверном проеме, и на фоне залитой солнцем площади фигура его смотрелась черным силуэтом. Все, кто был в магазине, уставились на него.

— Меня зовут Ван Хеерден, — произнес он негромким, но зловещим голосом. — Я коммандант полиции в Пьембурге. И вы меня еще вспомните. — В любом другом месте в Зулулэнде подобное заявление имело бы эффект разорвавшейся бомбы, но здесь оно не про извело никакого впечатления.

— Тут у нас Малая Англия, — ответил продавец, — пшел вон.

Коммандант повернулся и вышел. Ему сказали «пшел вон», как собаке. Такого оскорбления он не забудет никогда. Ничего не видя вокруг от ярости, он проковылял по ступенькам вниз и какое-то время постоял на улице, сжав зубы и искоса недоброжелательно поглядывая на великую королеву, непритязательная самонадеянность которой уже больше не казалась ему притягательной. Ему, комманданту Ван Хеердену, человеку, предки которого на руках протащили свои повозки через горы Аардварк, одержали победы над зулусами у Кровавой реки и над англичанами возле Спион-Коп, — ему сказали «пшел вон», как какой-нибудь кафрской собаке. И сказали те, чьи предки, не чуя под собой ног, удирали и из Индии, и из Египта, и из Кении при первых же признаках опасности.

— Глупая старая сука! — обозвал коммандант статую и, повернувшись к ней спиной, отправился на по иски почты. Пока он шел, гнев его постепенно прохо дил, уступая место удивлению и изумлению перед са монадеянностью англичан. «Малая Англия» — этот высохший продавец как будто бы даже гордился тем, что его местная «англия» такая маленькая! Для комманданта Ван Хеердена все это было за пределами здравого смысла. Он брел по тротуару, с грустью размышляя над злой, даже преступной игрой судьбы, которая дала ему в руки власть, но не сопроводила эту власть внутренней самоуверенностью, совершенно не обходимой, чтобы можно было практически править. Со стороны это могло бы показаться странным, но коммандант почему-то внутренне признавал право продавца обходиться с ним как с собакой независимо от того, кем и чем он был. «Я всего лишь бур, паршивый буришка», — думал коммандант, испытывая неожиданный приступ жалости к себе. Он был один в чуждом и враждебном ему мире. За ним не стоял свой народ. Случай забросил его, и то лишь на время, в окружение чужих народов и племен. У англичан был свой Остров — холодный, но для них гостеприимный северный край, куда они всегда могли вернуться. У черных была их Африка — огромный континент, полностью изгнать их с которого не могла бы никакая сила и никакой закон. Он же был африканером, и между ним и забвением стояли лишь его собственные ум, воля и силы. Его дом здесь, и только здесь. Отпущенное ему время — сейчас. Оно пройдет и не оставит после себя ничего, что напоминало бы о его, комманданта, существовании. Расстроенный этими мыслями, Ван Хеерден свернул в переулок, где находилась почта.