Уилт - Шарп Том. Страница 2

– Я Ева Уилт, – сказала Ева, которая когда-то посещала курсы умения знакомиться с людьми при деревенском колледже в Оакрингтоне. – Мой муж преподает в техучилище, а живем мы на Парквью, 34.

– Салли Прингшейм, – произнесла женщина с улыбкой. – Мы живем на Росситер Глоув. Мы сейчас в годичном отпуске. Гаскелл – биохимик.

Должным образом оценив полученную информацию, Ева Уилт порадовалась, что оказалась достаточно предусмотрительной, одев голубые джинсы и свитер. Люди, жившие на Росситер Глоув, были на порядок выше тех, кто проживал на Парквью, да и мужья-биохимики, пребывавшие в годичном отпуске, безусловно, преподавали в университете. Мир Евы держался на способности мгновенно схватывать подобные нюансы.

– Знаете, я не уверена, что ужилась бы с ораторической розой, – заметила Салли. – Я ничего не имею против симфоний в концертных залах, но вполне обойдусь без них в вазах.

Ева уставилась на нее одновременно с удивлением и восхищением. Открытая критика искусства Мэвис Моттрам составлять букеты на Парквью считалась явным богохульством.

– Знаете, мне всегда хотелось сказать то же самое, – сказала она с неожиданной теплотой, – но я никак не могла набраться мужества.

Салли Прингшейм улыбнулась.

– Считаю, каждый должен всегда говорить то, что думает. Правда очень важна во всех сколь-нибудь серьезных взаимоотношениях. Я всегда говорю крошке Джи то, что думаю.

– Крошке Джи? – переспросила Ева.

– Это Гаскелл, мой муж, – сказала Салли. – Не то, чтобы он в полном смысле мой муж. Просто у нас свободная договоренность жить вместе. Конечно, мы официально женаты, и все такое, но я полагаю, что самое главное – иметь свободу сексуального выбора, разве не так?

Домой Ева прибыла, обогащенная несколькими новыми словами. Уилт был уже в постели и делал вид, что спит. Она разбудила его и рассказала о Салли Прингшейм. Уилт перевернулся на другой бок, пытаясь снова заснуть и моля всех богов, чтобы Ева ограничилась своими контрапунктическими букетами. В данный момент свобода сексуального выбора для обеих сторон была нужна ему меньше всего. К тому же подобные декларации, исходящие от жены биохимика, который мог себе позволить жить на Росситер Глоув, не внушали доверия. Ева слишком легко попадала под влияние богатства, общественного положения и новых знакомых, чтобы ей можно было позволить общаться с женщиной, полагавшей, что оральная стимуляция клитора является неотъемлемой частью действительно свободных взаимоотношений и что унисекс имеет право на существование. У Уилта хватало проблем со своими мужскими способностями и без требований Евы обогатить ее супружеские права орально. Ночь у него была беспокойная. Его одолевали мрачные, мысли по поводу случайных смертей, связанных со скоростными поездами, железнодорожными переездами, с их собственным «фордом» и привязным ремнем, которым пристегивалась в нем Ева. Поэтому утром Уилт поднялся ни свет ни заря и сам приготовил себе завтрак. Когда он уже собрался уходить, чтобы успеть на девятичасовую лекцию в 3-й группе механиков, Ева спустилась вниз с мечтательным выражением на лице.

– Я только что вспомнила, что забыла тебя кое о чем спросить вчера. – сказала она. – Как ты считаешь, что такое «транссексуальное разнообразие»?

– Это когда стихи о гомиках сочиняют, – быстро ответил Уилт и пошел к машине. Проехав по Парквью, он на повороте попал в пробку. Он сидел и про себя матерился. Ему было уже 34 года, и все его способности были растрачены на группу механиков и женщину, которая, без сомнения, была с интеллектуальной точки зрения ниже всякой нормы. Хуже того, он вынужден был признать, что Евины постоянные упреки, что он не мужчина, соответствовали действительности. «Если бы ты был настоящим мужчиной, – повторяла она, – ты бы проявлял больше инициативы. Ты должен самоутвердиться».

На повороте Уилт самоутвердился, ввязавшись в перепалку с водителем миниавтобуса. Как обычно, и здесь он оказался не на высоте.

– Мне кажется, проблема Уилта в том, что ему не хватает честолюбия, – заметил заведующий кафедрой английского языка, человек без нервов, имеющий тенденцию рассматривать и решать проблемы с той мерой неопределенности, которая удачно маскировала отсутствие у него уверенности в себе.

Комиссия по повышениям закивала головами, что она делала пять лет подряд.

– Может, он и недостаточно честолюбив, зато предан делу, – сказал мистер Моррис, ежегодно выступавший в поддержку повышения Уилта.

– Предан? – переспросил заведующий столовой. – Чему это он так предан? Абортам, марксизму или распущенности? Чему-нибудь, да обязательно. Я еще не встречал преподавателя-гуманитария, который не был бы чудаком, извращением или ярым революционером, а, чаще всего, первым, вторым и третьим одновременно.

– Совершенно верно, совершенно верно, – подтвердил заведующий кафедрой механической обработки материалов, на станках которого студент-придурок однажды смастерил несколько бомб.

Мистер Моррис ощетинился.

– Я согласен, что один или два преподавателя слишком… так сказать… ударялись в политику, но я решительно возражаю против предположения, что…

– Давайте отвлечемся от всех этих общих вещей и вернемся к Уилту, – заявил заместитель директора училища. – Мы остановились на том, что он предан делу.

– Он нуждается в поощрении, – сказал мистер Моррис. – Черт побери, он работает здесь уже десять лет, и у него все еще вторая категория.

– Именно это я и имел в виду, говоря, что он недостаточно честолюбив, – заметил заведующий английской кафедрой. – Если бы он был достоин повышения, то давным-давно был бы старшим преподавателем.

– Должен заметить, что я полностью с этим согласен, – сказал завкафедрой географии. – Совершенно очевидно, что человек, который в течение десяти лет безропотно соглашается иметь дело с газовщиками и водопроводчиками, не способен заниматься административной работой.

– Разве мы повышаем людей только из административных соображений? – спросил мистер Моррис устало. – Между прочим, Уилт прекрасный преподаватель.

– Хочу заметить, – вмешался доктор Мейфилд, заведующий кафедрой социологии, – что сейчас, в преддверии введения степеней в области исследований проблем городов и изучения средневековой поэзии, – я счастлив сообщить вам, что их введение в принципе одобрено Национальным советом по научным званиям, – крайне важно проводить солидную кадровую политику и резервировать места старших преподавателей для кандидатов, обладающих специальной подготовкой и достижениями в конкретных областях науки, а не…

– Если я правильно вас понял, – перебил его доктор Боард, возглавляющий кафедру современных языков, – вы предлагаете предпочесть на должности старших преподавателей остепененных специалистов, не умеющих преподавать, а не тех, кто умеет это делать, но не имеет степени?

– Если бы доктор Боард не прерывал меня, – продолжил доктор Мейфилд, – он бы понял, что то, что я сказал…

– Маловероятно. – заметил доктор Боард, – даже если забыть о вашем синтаксисе.

Вот так и случилось, что пятый раз подряд о повышении Уилта забыли. Фэнлендское техучилище расширялось. Возникали новые курсы, и все больше студентов, у которых было мало способностей, поступало туда, чтобы обучаться у высококвалифицированных преподавателей, чтобы в один прекрасный день училище сменило приставку «тех» на «политех». Это было сокровенной мечтой всех заведующих кафедрами и отделениями, и в процессе достижения этой высокой цели чувством личного достоинства Уилта и надеждами Евы Уилт можно было пренебречь.

Уилт узнал эти печальные новости в столовой, перед ленчем.

– Мне очень жаль. Генри, – сказал мистер Моррис после того, как они взяли подносы. – Всему виной это ужасное экономическое давление. Даже на отделении современных языков сокращения. У них только двое получили повышение.

Уилт кивнул. Ничего другого он и не ожидал. Он работал не на той кафедре, был женат не на той женщине и вообще жил не той жизнью. Он поставил свою тарелку с рыбными палочками на угловой столик и съел их в одиночестве. Вокруг него преподаватели обсуждали различные планы, в частности, кто попадет в следующем семестре в правление курса. Все они преподавали либо математику, либо экономику, либо английский, то есть предметы, которые считались наиболее важными, и поэтому добиться повышения было для них плевым делом. Гуманитарные науки в расчет не принимались, так что о повышении здесь было бесполезно даже заикаться. Уилт закончил ленч и пошел в справочную библиотеку посмотреть фармакопею на инсулин. Ему вдруг пришло в голову, что инсулин – яд, не оставляющий следов.