Уилт - Шарп Том. Страница 27
– Об этом раньше надо было думать, – возразила Салли. – Теперь нам только не хватает проклятого Альбатроса<Действующее лицо «Поэмы о старом моряке» СТ.Колриджа >.
– По мне, так у нас уже есть один, – продолжал злиться Гаскелл. В этот момент Ева вышла из каюты, надевая купальную шапочку.
– Где веревка? – спросила она.
Заглянув в ящик, Гаскелл вытащил веревку и обвязал ею Евину талию. Ева перелезла через борт и плюхнулась в воду.
– Какая холодная! – взвизгнула она.
– Это из-за Гольфстрима, – объяснил Гаскелл. – Он сюда не доходит.
Ева немножко проплыла и встала на ноги.
– Здесь ужасно мелко и полно ила.
Держась за веревку, она обошла катер и стала шарить под кормой.
– Я ничего не нахожу, – крикнула она.
– Должно быть, подальше, – подсказал Гаскелл, глядя на нее. Ева погрузила голову в воду и нащупала руль.
– Это руль, – объяснил Гаскелл.
– Разумеется, – ответила Ева. – Сама вижу, я же не дурочка.
Она снова исчезла под катером. На этот раз она нашла винт, но на нем ничего не было.
– Здесь просто очень много ила. вот и все, – подтвердила она, вынырнув. – Грязь вдоль всего корпуса.
– Ничего удивительного, – заметил Гаскелл. – Мы ведь и застряли в грязи.
Ева снова нырнула, но и на валу ничего не обнаружила.
– Что я тебе говорила, – сказала Салли, когда они подняли Еву на борт. – Ты заставил ее туда лезть, просто чтобы посмотреть на нее в пластиковом бикини и в грязи. Иди сюда, крошка Боттичелли, Салли тебя помоет.
– О, Господи, – вздохнул Гаскелл. – Пенис, встающий из волн. – Он вернулся к двигателю. Может, забились шланги подачи горючего? Не похоже, но стоит попытаться. Не могут же они торчать в этой грязи вечно.
На верхней палубе Салли поливала Еву из шланга.
– Теперь нижнюю половину, дорогая, – сказала она, развязывая шнурок.
– Салли, не надо, Салли.
– Губки-крошки.
– Салли, вы просто невозможны.
Гаскелл сражался с гаечным ключом. Вся эта касательная терапия начинала на него действовать. И бикини тоже.
Тем временем директор техучилища изо всех сил старался умиротворить комиссию по образованию, которая требовала полного расследования практики найма на работу на отделении гуманитарных наук.
– Позвольте мне пояснить, – сказал он, набравшись терпения и оглядывая членов комиссии, представляющих деловые и общественные круги. – В Указе 1944 года об образовании сказано, что ученики должны освобождаться от своей основной работы и посещать дневные лекции в техучилище…
– Мы это знаем, – сказал строительный подрядчик, – как я то, что это пустая трата времени и денег. Стране было бы куда полезней, если бы им разрешили заниматься своим делом.
– Лекции, которые они посещают, – продолжил директор, не дожидаясь, когда вмешается какой-нибудь общественно-сознательный член комиссии, – профессионально ориентированы. Все, за исключением одного часа, одного обязательного часа, отведенного на гуманитарные науки. Основная трудность с гуманитарными науками в том, что никто толком не знает, что это такое.
– Гуманитарное образование означает, – вмешалась миссис Чэттервей, которая считала себя сторонницей прогрессивного образования, и выступая в этой роли, сделала немало, чтобы повысить уровень безграмотности в нескольких дотоле вполне благополучных начальных школах, – привитие социально обездоленным подросткам, прочных гуманитарных взглядов и развитие их культурного кругозора…
– Это означает, что их следует научить читать и писать, – сказал директор фирмы. – Какая польза от рабочих, не умеющих прочесть инструкцию.
– Это означает все, что заблагорассудится, – поспешно сказал директор училища. – Теперь, если перед вами стоит задача найти преподавателей, согласных провести свою жизнь в классе с газовщиками, штукатурами или наборщиками, которые вообще не понимают, чего ради они там оказались, при этом обучая их предмету, которого, строго говоря, не существует в природе, вы не можете себе позволить быть слишком разборчивым в выборе сотрудников. В этом суть проблемы.
Комиссия взирала на него с сомнением.
– Не хотите ли вы сказать, что преподаватели гуманитарного отделения не являются творческими личностями, преданными своему делу? – воинственно спросила миссис Чэттервей.
– Ни в коем случае, – ответил директор. – Я совсем не то хотел сказать. Я хотел лишь заметить, что на гуманитарном отделении работают не такие люди, как на других. Они всегда со странностями: или после того, как поработают какое-то время, или уже тогда, когда еще только приходят к нам. Это, так сказать, свойственно профессии.
– Но они все высококвалифицированные специалисты. – сказала миссис Чэттервей. – У всех научные степени.
– Совершенно верно. Как вы правильно говорите, у всех научные степени. Они все высококвалифицированные преподаватели, но стрессы, которым они подвержены, оставляют свой отпечаток. Давайте скажем так. Заставьте специалиста по пересадке сердца всю жизнь обрубать собакам хвосты, и посмотрите, что с ним будет через десять лет. Аналогия очень точная, поверьте мне, очень точная.
– Ну, единственное, что я хотел бы заметить, – запротестовал строительный подрядчик, – так это то, что не все преподаватели гуманитарных наук кончают тем, что хоронят своих убитых жен на дне ям под сваи.
– А я, – возразив директор, – я чрезвычайно удивлен, что среди них таких не большинство.
Собрание закончилось, так и не приняв никакого решения.
11
Сероватый рассвет уже занимался над Восточной Англией, а Уилт все сидел в комнате для допросов в полицейском участке, полностью изолированный от внешнего мира. Он находился в совершенно спартанской обстановке, состоявшей из стола, четырех стульев, детектива в ранге сержанта и лампы дневного света, которая слегка жужжала под потолком. Окна отсутствовали, только бледно-зеленые стены и дверь, через которую постоянно входили и выходили люди и через которую дважды по нужде выходил и Уилт в сопровождении констебля. В полночь инспектор Флинт пошел спать и его сменил другой детектив, сержант Ятц, который сразу заявил, что намерен начать все с начала.
– С какого начала? – поинтересовался Уилт.
– С самого начала.
– Бог создал небо и землю и всех…
– Кончайте умничать, – сказал сержант.
– Ну вот, – заметил Уилт с удовлетворением, – здесь мы сталкиваемся с неортодоксальным случаем использования слова «ум».
– Вы про что?
– Умничать. Это жаргон, но это хороший жаргон, с умной точки зрения, если вы понимаете, что я хочу сказать.
Сержант повнимательней к нему пригляделся.
– Это звуконепроницаемая комната, – заметил он наконец.
– Я обратил на это внимание, – сказал Уилт.
– Человек может орать здесь до потери сознания, и никому снаружи ничего на ум не придет.
– Ум? – переспросил Уилт с сомнением. – Ум и знание это не одно и то же. Кому-нибудь снаружи может не прийти в голову, что…
– Заткнись, – сказал сержант Ятц.
Уилт вздохнул.
– Если бы вы дали мне немного поспать…
– Поспишь после того, как расскажешь, почему ты убил свою жену и как ты ее убил.
– Полагаю, бесполезно говорить, что я ее не убивал.
Сержант покачал головой.
– Абсолютно, – сказал он. – Мы знаем, что ты ее убил. Ты знаешь, что ты ее убил. Мы знаем, где она. И мы ее оттуда достанем. Мы знаем, что ты ее туда засунул. Ты сам в этом признался.
– Я повторяю, что я бросил надувную…
– Миссис Уилт, что, была надувная?
– Черта с два она была, – сказал Уилт.
– Ладно, давай забудем всю эту муру насчет надувной куклы…
– Бог – свидетель, я бы хотел забыть, – сказал Уилт. – Я буду счастлив, когда вы добересь до нее. Конечно, она лопнула под всем этим бетоном, но все равно можно будет распознать в ней пластиковую надувную куклу.
Сержант Ятц перегнулся через стол.