Филумана - Шатилов Валентин. Страница 124

Я отрицательно мотнула головой: – Наденьте!

– Ну зачем вы опять, княгиня…

Загрохотало так, что, казалось, зашатались сами древние киршагские стены.

– Затем! – твердо сказала я. Выхватила гривну и сама повесила ему на шею поверх тетарта, врученного Оболыжскому моим сыном. – Лучше так, чем просто стоять!

Удавка гривны дернулась и с плотоядной жадностью засвистела, затягиваясь на шее у Каллистрата. Вены шеи вздулись, Оболыжский попытался уцепиться пальцами за скользкий поясок, его глаза полезли из орбит, образ сумасшедшей матери возник в голове…

– Боже! – вскричала я, пряча лицо в ладонях – Я его все-таки убила! Даже от матери он ускользнул – а я…

Полузадушенный хрип Оболыжского заставил меня отнять пальцы от глаз.

Он все еще царапал ногтями змеящиеся нити гривны, раздирая до крови кожу на шее, но с самой удавкой происходили странные изменения. Она так и не затянулась до последнего, гибельного предела. Будто внутренняя борьба шла в гривне – поверхность ее то вдруг топорщилась пузырями, то, будто истончаясь, просвечивала почти насквозь. Да и края – столь ровные у всех гривен – распушились какой-то неприличной бахромой.

А поверх всего этого бился, хлестал и извивался шнурок, на котором крепился тетарт, И с каждым ударом он все плотнее прилегал к поверхности бешеной гривны, будто погружаясь в нее. И в какой-то момент я уже не видела его – только волны искристых возмущений все метались по металлической ленте. А потом и они пропали. Вместе со шнуром.

Тетарт, не удерживаемый больше ничем, коротко звякнув, свалился на пол.

– Э-ээх! – с натугой втянул в себя воздух Каллистрат и простонал, выдыхая. – Жив?..

– Видите, как все благополучно закончилось. А вы боялись… – Я наклонилась, подняла тонкий квадратик тетарта, всунула в липкие от крови и пота пальцы Оболыжского. – Держите, лыцар. Храните и не потеряйте. Это, видимо, ключик от вашего персонального «пылающего нубоса». Что случится с гривной – починит. Пусть только он всегда с вами будет. А то может и не найтись добрая душа, которая догадается уронить тетарт куда надо…

– Я жив? – все еще не веря случившемуся, повторял Каллистрат. И неожиданно поинтересовался: – А почему мы тут стоим, княгиня? Здесь же очень опасно! В пустохляби творится что-то такое страшное, что всем надо бежать отсюда без оглядки!

– Слава богу! – с чувством произнесла я. – А я о чем вам толкую? Как раз о том: бежать надо!

– Да я тут задумался у окна… – смущенно сообщил Кал-листрат. Новые раскаты вулканических взрывов заставили его вздрогнуть. Он схватил меня за руку, потянул из комнаты, причитая: – Я не дам вам погибнуть, княгиня! Мы спасемся вместе!

– Да уж, давайте спасемся, – ворчливо согласилась я.

Вывели из кремля и из города далеко не всех. Многих просто убило, спалило заживо, засыпало вулканическим градом, но часть людей – и очень немалая – так и осталась покорно сидеть на месте, терпеливо ожидая прихода смерти.

Этот паралич воли был досадной, неожиданной помехой в спасательных операциях. В конце концов мы с Михаилом отчаялись растормошить и вывести абсолютно всех и под усиливающимся градом, по дороге, заваливаемой раскаленным пеплом, устремились вслед за колонной людей, уходящих от вулкана.

Уже издали мы наблюдали, как на месте котловины, в которой помещалась пустохлябь, растет, поднимаясь в небо, вулканический конус.

«Если там когда-то и была квазижизнь, теперь об этом можно забыть», – грустно подумала я, наблюдая в вечерних сумерках мерцание огнедышащего жерла среди туч.

Оно поднялось вверх не меньше чем на километр и оттуда, с высоты, все продолжало изрыгать яркие в ночи потоки лавы.

Вокруг меня метался Каллистрат Оболыжский. Его апатия сменилась просто неуемной энергичностью. Он да выздоровевший Бокша – вот два островка энергичности посреди всеобщей апатии. Они размещали беженцев по окрестным деревням, господ пристраивали по ближайшим усадьбам. Они просили, требовали, приказывали!… Даже Бокша начал повышать голос! Придется все-таки переводить его из антов в господа. Тем более что приказы отдавать уже почти и некому было. А необходимость в них возрастала с каждой минутой. Все анты и большая часть голутвенных, видимо, так и не отошли от шока, увидев первый раз в своей жизни вулканическое безумие. Даже отдалившись от буйства стихии, они и не думали хоть чуть позаботиться о себе. Многие так и стояли, повернувшись на запад, глядя на неожиданно возникший вулкан.

Когда рассвело, Михаил собрал военный совет.

Вопрос был один – как из деморализованной людской массы вновь собрать боеспособные полки. Встреча с даровым величием не убедила великого князя в том, что война окончилась.

– Что скажете, первый воевода? – обратился он к князю Зиновию.

Первый воевода тоже выглядел слегка заторможенным.

– Я могу привести из Сморгони новые полки, – хмуро сообщил он. – То же может сделать и каждый из князей, затребовав еще дружинников из своих княжеств.

– Много ли времени требуете на то, князь? – справился Михаил.

Зиновий насупился. Времени на такой сбор новой армии требовалось немало.

– Вот и я говорю, – вздохнул Михаил. – Силы есть. Но все они далече. А царово ополчение – туг, рядом.

– Я что сказать хочу, – волнуясь, начал князь Ондрей Воротынский. Он не часто выступал на совете, но теперь решился. – Ко мне гонец прискакал сегодня из Кошелева. И известия неутешительные. Нет у нас силы даже в своих княжествах. Потому как… – и князь замолчал.

Вернее, он продолжал говорить, только услышать его уже никто не мог – на князе сомкнулся скафандр.

Князья, с любопытством обернувшиеся на заминку Воротынского, в первый раз видели активированный скафандр. Ртутный блеск его вкупе с синюшно-мертвенным видом произвел на них впечатление: почти все вскочили, многие схватились за мечи.

– Назад! – скомандовал Михаил горячим головам, бросившимся на князя Ондрея. – Назад, – добавил он тише и с удивлением, будто и сам сомневался в увиденном.

Зато вскочил на ноги сам Ондрей. До него дошло, что мир вдруг утратил все звуки. Он что-то кричал – там, у себя, в скафандре, – хватался за голову, пытаясь стащить нечто, вставшее вдруг между ним и миром.

Кольцо зрителей распалось – окружающие шарахнулись от него, как от чумного.

Князь Ондрей еще пожеспекулировал руками, беззвучно разевая рог, – и бросился вон из избы.

– Надо бы поймать его да объяснить человеку, – предложила я.-А то наделает дел от испуга…

– Не наделает, – устало сказал Михаил. – Скафандр его ото всего защитит – даже и от собственных глупостей.

– Это что? Не болезнь ли какая? – озаботился князь Василий Траханиотов, сын убитого предводителя Великого собора Петра Тихоновича.

– Это не болезнь… – покачал головой Михаил. – Это наша защита. Называется – скафандр. Спрятана эта защита в гривне.

– Прошло, прошло! – закричал, появляясь на пороге, князь Ондрей. – Само прошло! Видите. – Он показывал князьям руки, – Ничего нету!

– Что про защиту говорилось-то? – повысил голос князь Зиновий. – От кого защита? Крепка ли? В гривнах, говорите, есть? А во всех?

– Этого не ведаю, – строго сказал Михаил. – Садитесь, князь Ондрей, поняли мы. Закрылся у вас скафандр.

– Вопрос в другом, – тихонько, себе под нос, произнесла я. – Почему он открылся?

Михаил услышал. Покосился. Спросил: – Тебе этот вопрос кажется важным?

– Ну, раньше ведь такого не бывало, чтобы гривны вдруг ни с того ни с сего выпускали скафандры?

– Нет вроде. Летописи умалчивают.

– И вулканов у вас раньше не было. И бури в пустохляби. Не много ли стало того, чего раньше не бывало?

– Ох! – вскрикнул вдруг князь пичугинский Микула Храп-ча. И ткнул пальцем на соседа своего – князя галицкого Ти-моша Косовского. Тот весь был ртутный и блестящий.

Князь Тимош закрутил головой – не сразу понял, что показывают на него, а не на кого-то рядом. А когда понял – подскочил. Поднес собственную руку к глазам, заговорил беззвучно, осматривая ее, поворачивая и так и сяк.