Магнолия - Шатилов Валентин. Страница 29
Магнолия ничего не поняла.
– Ты, может, сам попросил его сделать, как было? – предположила она, становясь коленями на мягкие книжные страницы и начиная пилить веревку на набрякших докторских руках. Осторожно, стараясь не поцарапать. Нитку за ниткой, волосок за волоском.
– Эх, нет, девонька ты моя дорогая, – закряхтел от смеха Доктор. – Это он по своей инициативе так постарался. Раз, значит, я не участвую в их общем деле, значит, и они – со своей стороны – не участвуют в моей судьбе. Умывают, так сказать, руки.
– Кровью? – заинтересовалась вспомнив Викторовы слова.
Веревка поддавалась плохо, и Магнолия закусила губку, как школьница, старательно выполняющая домашнее задание.
– Что – кровью? – переспросил Доктор.
– Руки умывают – кровью?
– Да пока нет вроде, – задумчиво пробормотал Доктор и добавил жалобно: – Ох, устал я, детка, разговаривать. Рот очень болит. Давай помолчим?
Магнолия вздрогнула. Кто-то еще был в комнате, кто-то вполголоса говорил одновременно с Доктором. Она затравленно глянула по сторонам.
– Что еще случил ось, – девочка моя? – почти спокойно поинтересовался Доктор снизу.
И чуть не одновременно с ним эту фразу произнес другой голос – глуховатый, бесцветный. Только немножко раньше.
– Кто здесь?! – вскричала Магнолия, вскакивая с колен.
Доктор тоже приподнялся, осматриваясь. Медленно произнес:
– Деточка… что, что такое?..
Магнолия вздрогнула, уставилась на него. Дело в том, что докторский вопрос был точным – как эхо! – повторением вопроса, уже произнесенного кем-то мгновение назад.
– Ты, ты слышишь? – шепнула она. «Что?» – спросил безликий голос.
– Что? – нетерпеливо уточнил Доктор.
– Чьи слова ты повторяешь? – невольно пошатываясь, опасливо спросила Магнолия.
«Ничьи не повторяю», – ответствовал негромкий тусклый голос.
– Ничьи не повторяю! – раздосадованно (насколько ему позволял изуродованный рот) воскликнул Доктор.
«Свои говорю», – подсказал безликий голос.
– Свои говорю! – запальчиво повторил Доктор.
– А ну-ка – скажи еще что-нибудь, – попросила Магнолия. Кажется, она начинала догадываться.
«Что еще за прихоти. Скажи толком – что произошло?» – произнес тусклый голос. И Доктор немедленно, хотя и более эмоционально, воспроизвел эту фразу.
Магнолия почувствовала громадное облегчение.
– Все в порядке! – весело сказала она. – Просто я слышу твои мысли, перед тем как ты их выскажешь.
Доктор выпучил глаза, замер на секунду, соображая, а потом она услышала: «И что я сейчас думаю?»
– И что я сейчас думаю? – подтвердил недоверчивый докторский голос.
– Ну, я не знаю, что ты там такое себе думаешь, – пожала плечами Магнолия. – Я слышу только то, что ты собираешься вслух сказать.
"То есть то, что уже приняло словесную форму?
– То есть то… – начал Доктор. И смолк.
– Да, – нетерпеливо согласилась Магнолия, опять принимаясь за веревку. – Наверно. Словесную форму. Твои будущие слова.
«И сейчас слышишь?»
– Слышу. Так что можешь не напрягать свой бедный рот. Будем общаться мысленно.
«Вот какие вы, оказывается, супермены».
– Супера, – поправила Магнолия.
«Да уж – супера так супера, – все так же мысленно согласился Доктор. И добавил: – Две жертвы вашего суперства уже вол валяются. Бывшие мои тюремщики. Я, говорит, их заступорил – это Виктор наш. Не будут, говорит, мешать. И так это он горделиво…»
Тусклый голос смолк.
– Что – «горделиво»? – переспросила Магнолия.
«А? Извини. Отвлекся. Перестал словами думать. Как он тут стоял, вспомнил. Красавец наш. Виктор-победитель. Очень уж горделиво разговаривал. Не по-людски. Как полубог, которому дано карать и миловать. Паскудник… Я ведь тогда сразу спросил: хорошо, заступорил – а надолго их хватит – без дыхания лежать? Это же все равно что клиническая смерть. Через пять минут отомрет кора – и что? Считай, нет человека. „Когда надо будет – отступорю!“ Вот и весь ответ паскудника-полубога. А потом просто бросил и отбыл восвояси. Такие вот вы, девочка моя, оказывается, супера всемогущие. Небезопасно с вами простым людям дело иметь…»
Бесцветное бормотание опять стихло.
– Снова не словами думаешь, – сказала Магнолия, продолжая возить стеклом по веревке.
«Да вот, думаю, девочка моя… Не случайно создатель-то ваш ничего не рассказал тогда про ваши способности. Иначе бы вас, наверно, сразу ликвидировали… Хотя, по-моему, подозрения на ваш счет оставались. Да все без толку».
– Какой создатель? Николай Сергеевич Богоравный?
Лохматые концы веревки наконец-то разлетелись в стороны.
– Молодцом, девчушечка, – похвалил Доктор вслух. И добавил мысленно: «Чему, говоришь, равный?»
Взявшись за концы разрезанных веревок, Магнолия начала осторожно сматывать их с отекших докторских рук.
– Богоравный. Николай Сергеевич.
Веревка упала вниз бессмысленной, безопасной кучей. Доктор бережно достал руки из-под спины, принялся слегка поглаживать их одну о другую. Онемевшие пальцы никак не хотели распрямляться.
"Никаких Богоравных я не знаю, детка. Вас соорудил в своей засекреченной лаборатории Петька Горищук. Петр Викторович. Работал он на Калюжного. Кстати, Николая Сергеевича.
Пальцы вроде начали отходить, двигаться немножко.
«А Петьку Горищука я, как ни странно, знал довольно хорошо. Учился с ним в институте на одном курсе. Так что не зря вояки меня по мордасам били. С их, конечно, точки зрения, не зря. Помнишь ли, девочка, Петра Викторовича-то?»
Взяв из рук Магнолии осколок, Доктор занялся своими связанными ногами.
«На ваших глазах, можно сказать, порешил себя Петруша-то».
– Так это – он был? – выдохнула Магнолия.
Она помнила. Еще бы! Она помнила каждую его черточку, каждый его жест. Она хорошо помнила: он любил их.
– Никто нас не будет любить так, как он… – прошептала Магнолия убежденно.
«Наверно, – согласился Доктор, освобождая щиколотки от веревок. – Насколько я его знал, он не способен был полюбить никого, кроме себя. А вы – это был он. Он в вас вложил столько ума, сил… таланта – и таланта, наверно… что не обожать вас он просто не мог».
Это было ужасно! Докторские слова были такими презрительными, такими гадкими!
– Доктор, миленький – не надо… – срывающимся от слез голосом попросила Магнолия.
И Доктор осекся. Неловко встал, оскальзываясь на разъезжающихся страницах. Обнял ее за плечи, мысленно сказал: «Извини».
Погладил по волосам:
– Извини.
«Это я немного перележал связанным. Болтаю невесть что. А еще – мне до этого слишком умело насовали под ребра пятнистые молодцы. Двоих из которых Виктор декортицировал. Юрку нашего вон вообще в невменяемом состоянии в rocпиталь отправили… И еще я, наверно, просто вас к нему ревную, вы же его все до сих пор любите. За ним бы вы пошли. А мое слово для вас – тьфу…»
– Не все любят, – горько сказала Магнолия. – Виктор вот сказал, что его совершенно не интересует человек, ожививший нас в госпитале.
«Ну, это он так говорит – пока Программа действует, – утешил Доктор. – И то неизвестно еще, насколько он даже сейчас говорит правду. Петр Викторович был, конечно, не дурак. И не растленный человеконенавистник, как его сейчас выставляют. Он прекрасно видел, какая сила, какая организация создает ему условия для работы. И он пытался… – Но он был идеалист. Он пытался обмануть организацию. Что совершенно невозможно. Организацию можно обмануть только в одном случае: если станешь во главе ее. А он ведь был в самых ее недрах. Сколько-то сотрудников его секретной лаборатории, наверно, сочувствовали ему – в одиночку-то он уж точно б не смог заложить к вам сюда (Доктор ласково потрепал Магнолию по макушке) те механизмы любви, что в вас действуют до сих пор. Но ведь сколько-то его сотрудников в это же время создавали пульт управления, который посильнее любой любви…»
Доктор глянул на угол, отгороженный стеллажом. Шаркая все еще негнущимися ногами, проковылял туда.