Каньон - Шефер Джек. Страница 21

Вытянутый, затупленный по углам треугольник каньона выдержал. Его четкие очертания хорошо видны с выступа скалы, куда поднимаются или откуда спускаются не замеченные охотниками углубления на отвесной стене. Это доброе место. Сквозь ореол переливающегося всеми цветами радуги тумана поток низвергается в озерцо и течет, холодный и прозрачный, к расщелине в дальнем конце каньона. Укрытые высокими утесами деревья собрались вместе, образовав рощицы. Вдоль потока пышно разрослась бузина, попадается и осина. Среди торчащих из земли камней помахивают длинными колючими ветками кусты ягод. Доброе место для человека, чьи запросы просты, для человека, который похож на своих сотоварищей и все же непохож, который хочет жить отдельно от них, потому что иначе видит цель того краткого таинства, что принадлежит ему… Сюда прибыли Медвежонок и Пятнистая Черепаха.

Они пришли, они стоят на выступе скалы, откуда углубления ведут вниз. Идя за пятнистым пони, который много дней на всем долгом пути тянул волокушу с их пожитками, они обрели свободу гор и равнин. Они сворачивают вещи в узел, в шкуру от жилища, обвязав веревкой, собираясь спускать их с уступа на уступ. Другой веревкой он обвязывает жену вокруг пояса, чтобы она могла тоже спуститься таким путем, и держит другой конец силой рук, обеспечивая ее безопасность…

Он помогал ей ставить жилище. Она женщина и не станет ничем заниматься, покуда не возведено и не готово для ночлега ее жилище. Он срубил новые колья, длинные и крепкие, потому что у них будет большое жилище. Прочно укрепили их, придав форму конуса, который был не совсем конусом. С западной стороны, напротив входа, шесты всегда ставятся с меньшим наклоном, прямее, чем другие, чтобы могли выдерживать напор остальных и устоять против ветров, которые на равнине всегда сильнее с этой стороны. Натянули и прочно закрепили шкуры. Но она не допустила его к внутреннему убранству жилища. Право женщины — разложить по своему усмотрению вещи, в той мере, как позволяет обычай племени. Она даже не позволила ему развести костер. Право женщины — развести очаг, на котором будет готовиться пища, который будет обогревать жилище.

Он наблюдал за тем, как она носилась, закрепляя более мягкую внутреннюю обивку, выбегала и возвращалась обратно или, поджав губы, размышляла, куда поместить то, повесить это. Она не красавица, но ее лицо согрето мудростью и пониманием, и она очень женственна и ему кажется прекрасной. Он наблюдал за ней, и его легкие наполнились чистым воздухом каньона. Он повернулся и пошел по берегу потока. Там, где поток замедлял бег, образуя неглубокие затончики, в прозрачной воде по-прежнему сновали рыбки. Если не жадничать, в потоке у него всегда будет водиться рыба.

В кустах, окружавших озерцо, где купались бизоны, виднелось много следов. А подальше, вниз по течению, где растут самые лучшие травы, паслись и сами бизоны. Он сосчитал их. Старый бык, что был прежде молодым быком; молодой бык, прежний годовичок; две старые коровы да одна молодая — прежняя годовалая телка; пять телят, что тогда были маленькие, а теперь годовички; четыре новых теленка, маленьких и резвых, донимали матерей, требуя молока. Всего тринадцать. Все, какие оставались в каньоне, когда он ушел отсюда, кроме двух старых коров. Те были очень уж стары. Видно, зима оказалась для них чересчур тяжелой и длинной. И все же вокруг скакали на негнущихся ножках, резвясь и бодаясь, четыре теленка. Одного принесла молодая корова; первый не очень крупный, но дальше пойдет лучше. Другого — одна из старых. А у второй старой коровы было два. У той же самой. Очень хорошая корова.

Бык, что был раньше молодым быком, еще больше подрос. Теперь он вырос совсем. Его горб мощен. Грива покрывает шею и спину, передние ноги стали длинные и толстые. Шрамы на морде почти совсем заросли шерстью. Добрый вожак доброго стада. Подрос и молодой бык, прежний годовичок. Быстро подрастает на добрых травах. Когда-нибудь, когда он почует, что достаточно подрос, чтобы вызвать на бой старшего быка, они будут драться и он будет побежден, но, подрастая, снова и снова будет вызывать на бой, и настанет день, когда он выйдет непобежденным. Наверное, до того, как наступит этот день, придется забить старого на мясо. Тогда ему никогда не придется изведать вкус поражения — ни от возраста, ни от молодого быка. И мясо лучше, если бык не очень стар. Мужчина может прекрасно жить здесь с женою все четыре времени года, убив за это время четыре бизона, ну, может, пять, и в каньоне всегда будут бизоны.

Медвежонок возвращался вдоль подножия ближайшей стены каньона. Зашел в ягодник, среди торчавших из земли камней отыскал плоский камень и сел напротив, скрестив ноги.

— О барсук, — сказал он, — я вернулся домой. — Он ждал, но ничего не было слышно. Он ждал, и вдруг неизвестно откуда возникла темно-коричневая голова с длинной белой полосой. Барсук взобрался на камень. Ужасно худой, изможденный. И смотрит сердито. Стар стал, а жизнь для старого барсука, запертого в каньоне, где нет жирных, сытных сусликов и луговых собачек, которых ему легко поймать, трудна. Надо долго ловить полевых мышей, которых трудно поймать барсуку: может, когда-нибудь за долгое время попадется кролик, сдуру укрывшийся в норе, а как-нибудь уж за. очень долгое время — каменный суслик, спустившийся вниз по крутым склонам. Приходится есть даже жуков и других насекомых, грызть корни и кору деревьев. Барсук смотрел сердито — на камне не было мяса. Он перевалил через край свое широкое плоское тело и исчез. Но Медвежонок был счастлив. Барсук по-прежнему жил в его каньоне.

— О барсук, — сказал он, — будет мясо. Каждый день будет. Ты бросишь на меня сердиться и снова заговоришь со мной.

Он встал. Увидел поднимавшийся над кустами недалеко от потока дым. Там его жена, его жилище. Она готовит пищу, которую добыл он. Вокруг вздымаются высокие кручи, отрезавшие его от остального мира, служащие ему щитом, защитой. Великого покоя исполнился он. Чистый воздух наполнил ему грудь так, что она чуть не разорвалась.

Он поспешил к тому месту, где по сваленным камням пролег неровный спуск, связующее звено между дном каньона и лестницей из выдолбленных углублений. В этом месте, воспользовавшись ими, человек мог залезть наверх или спуститься вниз. Медвежонок начал сверху, двигался вниз, разворачивая и раскидывая камни во все стороны. Они подпрыгивали и скатывались, одни туда, другие сюда: наклонный спуск пополз и ушел у него из-под ног. Позади высилась гладкая каменная стена, со дна каньона не вело к следующему уступу ни одно углубление.

Медвежонок услышал, как его позвала жена. Она, если еда готова, не станет ждать, подобно большинству женщин, покуда муж придет, когда ему заблагорассудится. Сготовив, она звала, и он приходил. Он видел дым костра, на котором она собиралась готовить, и знал, что скоро будет еда. Но ждал, пока она позовет. Он любил слушать ее зов. И любил идти на ее зов. Когда они поедят, он возьмет ее за руку, поведет по каньону и покажет клетку, которая была доброй клеткой.

— Это тут ты убил старого быка? Вокруг этого дерева ты обвязал веревку, ту, что сделал из чулок и рубахи? Не рассказывай теперь больше про это. Мне неприятно представлять, как ты скачешь на одной ноге, а кость правой ноги перебита…

Это тут молодой бык, что стал теперь старым быком, бился с кугуаром, всю ночь, а потом еще долго утром? Храбрый бык. Шрамы на его голове — знаки чести. И он принадлежит нам. Только не говори, что он посрамил тебя. Тебе было страшно, но ты вышел с луком и ножом и не опоздал…

Это шалаш, где ты спал один? Только такой и могут поставить мужчины, темный и тесный, и солнце сюда не попадает, и внутри никаких удобных вещей.

— Это шалаш, где я спал; но я не был один. Ты приходила ко мне во сне.

— Это глупые речи. Я не приходила. Я была далеко, в своей деревне… Но это добрые речи, мне приятно их слушать. И шалаш добрый, потому что даже в темноте я вижу, как твои глаза снова блестят и сияют мне.

Тихая тьма повисла над каньоном. В жилище тускло мерцал очаг. Медвежонок лежал на ложе и смотрел на жену. В третий раз закончила она расставлять вещи. Посмотрела на него и отвернулась, и улыбка была у нее на губах. Она подошла и легла на ложе. Он обнял ее, сначала нежно, потом с неистовой страстью; обоим было хорошо. Они лежали неподвижно. В горах поднялись ночные ветры и задули над высоким плато. Они разослали сквознячки по расщелинам вдоль края обрыва, и те лихо и глухо пересмеивались меж собой. И Майюны скал выплыли, как туман, прицепились к ветрам и со смехом понеслись в вышине; он слышал их, и лежал неподвижно, и смеялся вместе с ними таким же тихим, глубоким, гортанным смехом.