Шейн - Шефер Джек. Страница 16

Он так это сказал, что у отца пропала улыбка.

— Об этом я не подумал. Крис еще такой петушок, что наверняка ничего не понял. Это может придать делам здорово неприятный оборот.

Да, — снова сказал Шейн, — может.

7

Все так и вышло, как отец с Шейном опасались. История, которую взахлеб рассказывал на всех углах Крис, стала в долине всеобщим достоянием уже на следующий день задолго до заката солнца, а в пересказах еще и обросла подробностями. Теперь Флетчер получил преимущество и поспешил им воспользоваться. Он и Морган, его старший объездчик, здоровенный такой обрубок с приплюснутой мордой и с головой, которая выглядела непомерно маленькой на его широких покатых плечах, хорошо соображали в делах такого рода, и, не теряя времени, принялись науськивать своих людей, чтоб те при каждом удобном случае всаживали шпоры в бока нам, гомстедерам.

Они завели привычку пользоваться верхним бродом, сразу за фермой Эрни Райта, и ездили по дороге мимо наших ферм каждый раз, как находили повод отправиться в городок. Они проезжали медленно, все нахальнее разглядывали и отпускали замечания в наш адрес.

На той же неделе, может, дня через три, проезжали они целым выводком мимо нас, когда отец ставил новую петлю на ворота кораля. И сделали вид, будто так увлеклись, разглядывая нашу ферму, что даже его не заметили.

— Интересно, где Старрет держит животных, — сказал один из них. — Что-то снаружи свиней не видно.

— Зато запах слышно! — заорал другой. Ну, тут они все начали гоготать, орать, вопить и ускакали прочь, подняв тучу пыли. А у отца возле рта появилась новая складка.

Они вели себя непредвзято. Они проявляли такое же внимание ко всем гомстедерам и пользовались любым представившимся случаем. Но больше всего им нравилось застать отца в пределах слышимости и донимать его своими шуточками.

Шуточки эти были грубые. Жестокие. По-моему, очень глупо, когда взрослые люди так себя ведут. Но своей цели шуточки эти достигали. Шейн, независимый как горы, их просто не замечал. Отец, когда они его цепляли, умел сдержаться и не принимать эти глупости близко к сердцу. Однако другие гомстедеры не могли подавить раздражение и не показывать, что оскорблены. Это портило им нервы, они стали сердитыми и беспокойными. Они не знали отца и Шейна так хорошо, как я. И потому подозревали, что, может быть, в россказнях Криса есть доля правды.

Дошло до того, что, стоило гомстедеру зайти в магазин Графтона, как кто-нибудь тут же во всю глотку орал, чтоб принесли содовую шипучку. И, где бы они ни появлялись, всегда как-то разговор сползал на свиней. Просто чувствовалось, как в городке нарастает презрение, даже среди людей, которые обычно сохраняли нейтралитет и не принимали открыто чью-нибудь сторону.

Последствия всего этого проявлялись и в отношении наших соседей к Шейну. Они вели себя принужденно и скованно, когда заходили к отцу и заставали Шейна. Их возмущало, что в общественном мнении он как-то связан с ними. В результате начало меняться их отношение к отцу.

Именно это и взбесило Шейна в конце концов. Ему было наплевать, что люди думают о нем самом. После столкновения с Крисом он как будто обрел внутренний покой. Он был таким же внимательным и настороженным, как всегда, но в нем появилась безмятежность, которая начисто стерла былую напряженность. Я думаю, ему было совершенно все равно, что кто-то думает о нем. Кроме нас, его ближних. А он знал, что для нас он все равно что член семьи, один из нас, всегда и неизменно.

Но ему было вовсе не все равно, что они думают об отце. Однажды вечером он молча стоял на веранде и слушал, как в кухне Эрни Райт и Генри Шипстед спорят с отцом.

— Я этого больше не вынесу, — говорил Эрни Райт. — Вы ж знаете, какая у меня неприятность была, когда эти проклятые ковбои ободрали мою изгородь! Сегодня двое приехали и помогли мне починить кусок. Помогли, будь они прокляты! Дождались, пока мы закончили, а после и говорят, мол, Флетчер не хочет, чтоб какая-нибудь из моих свиней вырвалась на свободу и бегала среди его коров. Из моих свиней! Да во всей этой долине ни одной свиньи нет, и им это прекрасно известно! Меня от одного этого слова тошнит.

Отец засмеялся — и только подлил масла в огонь. Хоть это был и мрачноватый смех, но все же смех.

— Похоже, это Моргана выдумка. Он хитрый выдумщик. Подлый, но…

Генри Шипстед не дал ему договорить.

— Не над чем тут смеяться, Джо. Уж кому-кому смеяться, но только не тебе. Черт побери, приятель, я начинаю подозревать, что ты не так уж хорошо разбираешься в людях. Никто из нас уже не может ходить с поднятой головой. Совсем недавно зашел я к Графтону, а там вертелся Крис и вовсю разглагольствовал, что Шейна, видать, совсем жажда измучила, он, мол, так напугался, что давно уже не приезжал в город за своей содовой шипучкой.

Теперь они вдвоем напирали на отца. А он сидел, откинувшись на спинку стула, ничего не говоря, и лицо у него было пасмурное.

— Тебе от этого не уйти, Джо, — это Райт говорил. — Твой человек во всем виноват. Ты можешь всю ночь объяснять, но фактов не изменишь. Крис вызывал его на драку, а он смылся — и оставил нас по уши в этих вонючих свиньях!

— Ты не хуже меня понимаешь, что делает Флетчер, — ворчал Генри Шипстед. — Он таким способом нас заводит, и не оставит в покое до тех пор, пока мы этого свинства не нажремся по горло, кто-то потеряет голову и затеет какие-нибудь глупости; вот тогда у него будет повод влезть в это дело и покончить с нами.

— Глупости или не глупости, — сказал Эрни Райт, — но я уже сыт по горло. В следующий раз, когда один из этих…

Отец остановил его, подняв руку.

— Слушайте! Что это там?

Это была лошадь — она скакала все быстрее по нашему проезду, а потом вылетела на дорогу. Отец одним прыжком оказался в дверях, распахнул их и выглянул наружу.

Эти двое поспешили за ним.

— Шейн?

Отец кивнул. Он что-то бормотал про себя. Я следил за ним из дверей своей комнатки. Глаза у него горели и вроде как приплясывали. Он по-всякому обзывал Шейна, ругал его тихо и безостановочно. Наконец он вернулся на свое место и усмехнулся этим двоим.

— Да, это был Шейн, — сказал он им, и в словах этих было куда больше значения, чем они, казалось, говорили. — Теперь нам только ждать осталось.

Они сидели молча и ждали. Мать, которая шила что-то в спальне и, как обычно, слушала их разговоры, оставила свое шитье, прошла на кухню, сварила кофе, и все они сидели, прихлебывая горячее питье, и ждали…

Не прошло и двадцати минут, как мы снова услышали топот копыт — лошадь быстро приближалась, потом, не замедляя шага, повернула к нам в проезд. Послышались быстрые шаги по ступенькам веранды, и в дверях появился Шейн. Он глубоко дышал, лицо у него было каменное. Сжатые губы выделялись тонкой линией на бледном лице, а глаза были глубокие и темные. Он посмотрел на Шипстеда и Райта и заговорил, не пытаясь скрыть презрения в голосе.

— Ваши свиньи мертвы и похоронены.

Потом взгляд его повернулся к отцу, и лицо смягчилось. Но голос звучал по-прежнему горько.

— Вот и второй готов. Какое-то время Крис никого не будет беспокоить.

Он повернулся и исчез, а потом мы услышали, как он отвел лошадь в сарай.

В наступившей тишине снова где-то вдали прозвучал топот копыт, как эхо. Он становился все громче, потом вторая лошадь влетела галопом в наш проезд и остановилась. На крыльцо спрыгнул Эд Хауэлз и влетел в кухню.

— Где Шейн?

— В сарае, — сказал отец.

— Он вам рассказал, что случилось?

— Скорее нет, — спокойно ответил отец. — Что-то насчет похороненных свиней.

Эд Хауэлз, пыхтя, шлепнулся на стул. Он был какой-то ошарашенный, просто не в себе. Заикаясь, с трудом подбирая слова, он пытался передать другим свои чувства.

— Я в жизни такого не видел, — сказал он наконец, а потом рассказал все по порядку.

Он был в магазине у Графтона, покупал кое-что, и даже не собирался соваться в салун, потому что Крис и еще один ковбой Флетчера, Рыжий Марлин, сидели там с другими людьми, играли в покер, — и вдруг заметил, как там тихо стало. Ну, он заглянул туда украдкой, — и увидел Шейна, тот шел к бару хладнокровно и легко, как будто в помещении пусто было, как будто он один был на весь салун. Ни Крис, ни Рыжий Марлин даже не вякнули, ни слова, ни полслова, хотя вроде был самый подходящий случай отпустить какую-нибудь из ихних поганых шуточек. Одного взгляда на Шейна хватило, чтобы понять, с чего это у них вдруг языки отнялись. Ну да, верно, он двигался хладнокровно и легко. Но была в его движениях этакая гладкая плавность, от которой сразу становилось понятно, без долгих размышлений, что в эту минуту самое разумное поведение — это сидеть себе тихонечко и помалкивать в тряпочку.