Миллион в поте лица - Шефнер Вадим Сергеевич. Страница 7
7
Утром Костю разбудил стук в наружную дверь. Он побежал в прихожую. Тетя Аня и Который уже ушли, баррикада уже разобрана. Позабыв спросонья спросить, кто стучится, Костя отворил дверь. К счастью, стучались не налетчики. Это тетенька из кооплабаза принесла кота Мамая. «Восемь крысюг во каких поймал!» – с почтением сказала она. Костя отнес поработавшего в поте лица кота в дяди Мишину комнату, и кот-труженик важно разлегся на диване.
Когда Костя доедал чечевичную кашу, раздался новый стук. Это пришла Нюта.
– Надо идти к художнику, – заявила она. – А новые предсказы у тебя есть?
– Есть. Вот возьми этот.
Нюта прочла предсказание вслух и сказала:
– Предсказ очень хороший. Я давно уж такого ждала… А кто этот Калигула?
– Один римский император. У него был такой умный конь, что он ходил с ним на общие собрания. Этот Калигула – не какой-нибудь там Вильгельм или Николашка Второй!
На этот раз художник с двухэтажным именем был дома, жены же его, которая так не понравилась Нюте, дома не было. Художник придвинул стул к двери и велел Нюте стоять, положив руку на спинку стула. Сам он сел на диван и начал рисовать Нюту в большом блокноте.
Костя сидел неподалеку от художника и смотрел, как на шершавой бумаге постепенно возникает Нютин двойник. Но это был не такой двойник, который появляется в зеркале. Этот двойник Нюты мог жить независимо от Нюты. И Нюта на бумаге была не такой, как сейчас, и не такой, как вчера, – а такой, как всегда. Правда, на рисунке в ее лице появилось что-то кошачье, но эта кошачесть ее совсем не портила.
Однако художнику этот портрет не понравился, и он начал набрасывать новый. Чтобы Костя не подсматривал, он дал ему читать тот детский журнал, в котором должны были появиться рисунки. При этом он пояснил Косте, что это еще не совсем журнал, а верстка. И указал на пустой овал среди текста – там будет Нюта, и на пустой квадрат – там будет Костя.
Журнал начинается сразу с тридцать третьей страницы, со стихов:
Удавы эти ни к Нюте, ни к Косте никакого отношения не имели, а дальше шел рассказ. В нем описывался слабоумный мальчик Васютка, которого в раннем детстве лошадь лягнула в голову. Когда мальчику исполняется двенадцать лет, мать привозит его из деревни в город и водит по докторам, но никто не берется его лечить. И вдруг знаменитый профессор Тавридин говорит, что не все еще потеряно, и берет Васютку к себе в дом. Здесь же живет и умная Танюшка, дочка профессора. Однажды Танюша заболевает скарлатиной, и ее помещают в карантин. Васютка долго не видит девочки, начинает скучать и отказывается от пищи. Когда девочка выздоравливает, в Васютке происходит умственный переворот. «При виде очаровательной Танюши на бледном лице слабоумного мальчика мелькнула улыбка. Первая осмысленная улыбка за всю его жизнь! „Я был прав! – воскликнул профессор Тавридин. – Искра разума не окончательно погибла в нем! Есть надежда, что он будет мыслить!“ На этом рассказ кончался. Костя подумал, что мальчик, наверно, так и остался полудурком, ему стало немного обидно позировать за Васютку. Но зато это будет настоящая работа в духовном поте лица!
Художник закончил портрет Нюты и велел Косте сесть на стул и не вертеться на нем. Он рисовал долго. Солнце било в большое окно, стало жарко, и Костю начал прошибать настоящий пот, а не духовный. Он потел и радовался – это будет честный миллион! Чтобы поменьше шевелиться, он не отрываясь смотрел на стенку, где было написано:
ИМЕЮЩИЙ ВСЕ НЕ ИМЕЕТ НИЧЕГО
ИМЕЮЩИЙ МНОГО ИМЕЕТ МАЛО
НЕ ИМЕЮЩИЙ НИЧЕГО ИМЕЕТ ВСЕ
Костя завидовал художнику, что тот умеет рисовать, а еще больше тому, что у художника двухэтажное имя. У Кости никогда не будет двухэтажного имени, потому что отца зовут Алексей. Костя может стать знаменитым путешественником или вообще знаменитым-раззнаменитым, и все-таки на всю жизнь останется с одноэтажным именем. Правда, когда он станет взрослым, он въедет в круглую высокую башню, на манер маяка, но все-таки это одна башня. Зато когда у него будет сын, он назовет его Константином. Сын вырастет, станет Константином Константиновичем – то есть он будет жить в двух маячных башнях, поставленных одна на другую. Вот кому можно будет позавидовать…
Наконец художник кончил рисовать. Костя оказался очень похож. Только в глазах и очертаниях носа улавливалось что-то чуть-чуть поросячье. Но эта поросячесть не обидела Костю, тем более что художник принес четыре крупяных лепешки и блюдце с льняным маслом и пригласил ребят закусить. Костя и Нюта стали есть лепешки, макая их в масло, – это было очень вкусно. Потом Николай Николаевич объявил им, что больше они ему не нужны, и на прощанье вручил каждому по большой вобле.
Когда они вышли на улицу, Костя сказал Нюте:
– Я-то думал, он даст нам денег.
– Тоже думала… Но твоя вобла стоит не меньше миллиона. И ты ее заработал честно, без всякого жульства.
– Тете Ане нужен миллион бумажкой, а не воблой, – возразил Костя. – А что, если забодать рыбину на рынке?
– Нет, это будет нечестно, – заявила Нюта. – Это будет спекуляция продуктами. Ты же знаешь: «Спекулянт снимает пенки, спекулянта надо к стенке». Тебе придется снова зарабатывать миллион.
Они свернули на набережную, туда, где у спуска лежал на правом борту «Народоволец». Это большое госпитальное судно перевернулось в прошлом году из-за того, что кто-то из команды по ошибке выпустил воду из уравновешивающей цистерны; судно от рождения имело сильный крен. Поговаривали, что при катастрофе не все успели спастись.
Корабль лежал у берега так, будто прилег поспать. Отдохнет, выспится, повернется трубами вверх, выйдет на середину Невы – и поплывет в океан. Но когда-то белая окраска борта стала уже грязно-серой, и сквозь сурик, что ниже ватерлинии, уже пробивалась ржавчина. И стекол в иллюминаторах уже не было.
Костя с Нютой перебрались с суши на киль и, пригнувшись, взошли на борт. С носовой части слышались крики, визг, всплески воды – там купались мальчишки, ныряя с корабля. А здесь, ближе к корме, никого не было. Они сели рядом на теплое шершавое железо возле иллюминатора. Отсюда видны были красные эллинги на другом берегу и церковь Спаса-на-водах, и красные фабричные трубы, которые не дымили. Справа, на этом берегу, к причальной стенке Балтийского завода был пришвартован недостроенный серый линкор, и сразу нельзя было разобрать, где кончается суша и где начинается корабль. В устье Невы стояла бывшая царская яхта «Полярная звезда» – матово-черная, с двумя золотыми полосками вдоль борта.
Каждый взял свою воблу за хвост и начал колотить ею о корабль – чтоб легче отделялась шкурка. Рыба была, конечно, очень вкусная. Кусочки шкурки и кости они кидали в иллюминатор. Оттуда тянуло сыростью. Там, в брюхе погибшего корабля, в полумраке виднелся кусок рваной коечной панцирной сетки и какой-то кривой железный брус, а ниже – висящая на одной петле дверь с отслоившейся фанеровкой. А еще ниже – черная, непроточная и неподвижная вода.
Покончив с воблой, они подошли к самому краю борта и уселись там, держась за леерную стойку. Палуба у их ног почти вертикально уходила вниз. Внизу лежала пароходная труба с красным крестом; она была наполовину в Неве, и небольшие волны гулко вбегали в нее и потом, что-то грустно бормоча, будто не найдя того, что искали, выливались обратно. Палубные надстройки были оплетены водорослями. Нюта вдруг запела песенку – одну из тех, которым ее обучила Нина Сергеевна: