Сестра печали - Шефнер Вадим Сергеевич. Страница 31

— Отдельная вешалка — это нерационально, — возразил Костя. — Рационально, когда все сконцентрировано в одном месте. Меньше лишних движений.

— А по-моему, отдельная вешалка — очень даже рационально, — возразила Леля. — А нерационально разводить неряшество. — Она сказала это довольно сердитым тоном, и у меня вдруг мелькнуло опасение, что сейчас у нее случится нахлыв: сорвется, наговорит Косте чего-нибудь такого-этакого, и начнется у них перепалка. Но в это время наверху, в семействе парнокопытных — так Володька прозвал семью, живущую над нами, — завели патефон и начали долбить в пол каблуками — танцевать румбу с притопом.

— Опять пляс завели! — Костя погрозил потолку кулаком. — Чтоб им провалиться!

— Если они провалятся, то провалятся к вам сюда, — спокойно сказала Леля.

Костя внимательно посмотрел на нее, потом на потолок и захохотал. Я тоже представил себе, как в потолке образуется дыра и к нам сыплется штукатурка и с ней парнокопытные, и я тоже захохотал.

— Ну, раз такое дело, я ненадолго смоюсь, — сообщил Костя, торопливо надевая пальто и выходя из комнаты.

— Куда это он убежал? — удивленно спросила Леля. — Или это у вас всегда так, если приходят девушки?

— Девушки к нам почти никогда не приходят, такое у нас правило. Мы сами к ним ходим. А Костя побежал в угловой за плодоягодным. Ты, видно, ему понравилась.

— Не так уж и плохо у вас тут, — сказала Леля, осматривая комнату. — И даже не очень грязно. Только вот стены надо бы помыть. В следующий раз я приду с мылом и тряпками и вымою вам стены. Картинок я не трону, не бойся.

— Вот это Гришкина картинка, — объяснил я. — Здесь стояла его койка. А вот здесь стояла Володькина койка.

— Но ведь Володька-то ваш жив. А ты так говоришь, будто…

— Еще бы не жив! Еще как жив! В форме тут к нам приходил. Но, знаешь, он как-то отошел от нас. Отрезанный ломоть.

— А у тебя тут мягко! — сказала Леля, сев на мою кровать. — Я думала — куда жестче.

— Панцирная сетка, чего же еще мягче, — проговорил я, садясь рядом с ней. — Хотела бы отдохнуть на панцирной сетке?

— А что? Ну и хотела бы!.. Что ты! Нет! Нет, только не сейчас!.. Какой ты смелый у себя дома! — Она встала и, оправляя платье, не спеша пошла к окну. Каблучки ее застучали по метлахским плиткам, полупустая комната откликнулась тонким эхом. Леля стояла у окна лицом ко мне, упершись ладонями в подоконник. — Какой ты смелый у себя дома! — повторила она и тихо засмеялась. — Вот скажу твоему Косте, что ты ко мне пристаешь!

Вскоре из коридора послышались Костины шаги. Он принес не дешевое плодоягодное, а какой-то дорогой немыслимый ликер, настоянный на лепестках роз. С торжественным видом поставил он бутылку на стол. Мало того, из кармана Костя извлек коробку «Мишки на Севере».

Мы разлили ликер по простоквашным стаканам и стали пить. Он был очень густой.

— Напиток богов и сумасшедших, — сказал я Косте. — Долго ты, наверно, выбирал его.

— Совсем неплохой ликер, — примиряюще проговорила Леля, облизывая губы. — Я такого никогда еще и не пила. Такой сладкий!

— В будущем не будет ни ликеров, ни водки, ни вина, — объявил Костя. — Будет один чистый спирт. И не будет никаких бокалов, фужеров, рюмок и стопок. Желающим опьянеть алкоголь будет вводиться при помощи шприца. Это разумно и целесообразно.

— А куда будут делать уколы? — задал я провокационный вопрос.

— Туда же, куда их делают при разных прививках, — смело ответил Костя. — В руку, в плечо, в… Ничего тут нет смешного, — строго добавил он, взглянув на Лелю. — Это рационально.

— А как в ресторанах будет? — спросил я. — Вот пришли мы втроем в «Золотой якорь» на Шестой линии…

Леля опустила глаза и фыркнула. Простоквашный стакан с ликером задрожал в ее руке. Костя поглядел на Лелю, покачал головой и расхохотался.

— Ну вас всех, — сквозь смех проговорил он, — вы все излишне конкретизируете…

Наверху перестали обрабатывать пол каблуками, теперь оттуда доносилось ритмичное шарканье подошв под плавную музыку: танцевали танго «Огоньки Барселоны».

Я проводил Лелю до ее квартиры. Мы долго стояли у двери, не нажимая на кнопку звонка. Губы у Лели были сладкие от ликера. От нее и в самом деле пахло розами.

— Хорошая девушка, — сказал Костя, когда я вернулся. — И красивая, и интеллигентная, и в то же время своя в доску. Но не по себе, Чухна, ты дерево рубишь! Уж слишком она намного лучше тебя. Вот увидишь — пройдет два-три года, и она в тебе разочаруется и отошьет тебя. И правильно сделает!.. А у тебя, конечно, серьезные планы?

— Очень даже серьезные… Ну чего ты ко мне пристал?

— Все равно она когда-нибудь уйдет от тебя, помяни мое слово. Уйдет и не вернется.

— Заткнись, перестань каркать! — сказал я. — Я и сам боюсь этого.

Через день в нашей комнате появилась новая мебель: вешалка. Чтобы прикрепить ее возле двери, пришлось нам расколоть два изразца и забить в стену деревянные пробки. Вешалка представляла из себя обыкновенную доску, в которую мы, под небольшим углом, забили двенадцать гвоздей. Двенадцать гвоздей на двенадцать гостей, хоть мы и не ожидали, что когда-нибудь придет к нам столько народу. Для пущей красоты доску мы покрыли красной тушью. «Леля нас, наверно, похвалит за эту вешалку, — думал я. — Ведь на днях она зайдет сюда опять, она обещала вымыть „наши стены“».

И действительно, через несколько дней Леля пришла. И я сам торжественно повесил ее пальто на новую вешалку. Она одобрила нашу работу. Только цвет ей не очень понравился.

22. Поздней осенью

В тот вечер поздней осени мы с Костей сидели друг против друга за столом и честно занимались спецтехнологией. Иногда мы задавали друг другу вопросы, изображая из себя строгих экзаменаторов. Костя все норовил подловить меня на цифровых данных, зная, что это мое слабое место. Но на этот раз я и тут не плошал. Предмет я знал, нечего уж тут скромничать. Ведь я был «одним из лучших», как выразился в своей заметке наш показательный общественник Витик Бормаковский.

От долгого сидения без движения нам стало прохладно. В комнате было сыро, холодно. Пора бы уже печь топить, но дровяные деньги мы опять проели.

— Протопим камин? — предложил Костя, стукнув по столу кулаком. — Двадцать поленьев! Кто больше?

— Двадцать пять! — откликнулся я. — Кто больше?

— Тридцать! — выкрикнул Костя.

— Зажигаем! — закричал я, срываясь со стула. Мы тридцать раз обежали вокруг стола. Потом плюхнулись на свои койки, чтобы отдышаться. Костя извлек из-под кровати гитару и, лениво перебирая струны, запел старинную песенку:

Кто-то торопливо постучал в дверь.

— Войдите! — сказал я.

В комнату боком просунулся дядя Личность.

— К вам тут пришли… — невнятно проговорил он и скрылся в коридоре. В комнату вошла Любовь Алексеевна, Лелина тетка. Она была бледна, губы у нее дергались. Шляпка из черного потертого плюша сидела набекрень, будто у пьяной.

— У нас несчастье, — сказала она, глядя не на меня, а куда-то в стену. — Вы можете пойти к нам?

Я молча подошел к нашей красной вешалке, взял пальто и торопливо начал напяливать его на себя. Оно вдруг стало каким-то узким и никак не налезало на плечи. «Что случилось? — крутилось у меня в голове. — Леля под трамвай попала?..»

— Что такое случилось? — спросил я вслух.

— У нас несчастье, — повторила Любовь Алексеевна. — Несчастный случай… Нет больше Коли… Несчастный случай на ученьях… Я боюсь за Лелю.

Костя подошел ко мне и помог надеть пальто. Потом он быстро подскочил к столу, схватил пачку «Ракеты» и сунул мне в карман.

— Ну, иди, — сказал он. — Тут все будет в порядке. Ты иди…