Монолог «Быть или не быть…» в русских переводах XIX-XX вв. - Шекспир Уильям. Страница 2

Н. Кетчер

Быть или не быть. Вопрос в том, что благородней: сносить ли пращи и стрелы злобствующей судьбины или восстать против моря бедствий и, сопротивляясь, покончить их. Умереть – заснуть, не больше, и, зная, что сном этим мы кончаем все скорби, тысячи естественных, унаследованных телом противностей, – конец желаннейший. Умереть – заснуть, заснуть, но, может быть, и сны видеть – вот препона; какие могут быть сновиденья в этом смертном сне, за тем как стряхнем с себя земные тревоги, вот что останавливает нас. Вот что делает бедствия так долговечными; иначе кто же стал бы сносить бичевание, издевки современности, гнев властолюбцев, обиды горделивых, муки любви отвергнутой, законов бездействие, судов своевольство, ляганье, которым терпеливое достоинство угощается недостойными, когда сам одним ударом кинжала может от всего этого избавиться. Кто, кряхтя и потея, нес бы бремя тягостной жизни, если бы страх чего по смерти, безвестная страна, из-за пределов которой не возвращался еще ни один из странников, не смущали воли, не заставляли скорей сносить удручающие нас бедствия, чем бежать к другим, неведомым. Так всех нас совесть делает трусами; так блекнет естественный румянец решимости от тусклого напора размышленья, и замыслы великой важности совращаются с пути, утрачивают название деяний. – А, Офелия. О нимфа, помяни меня в своих молитвах.

Н. Маклаков

Быть иль не быть, – вопрос весь в том:

Что благороднее. Переносить ли

Нам стрелы и удары злополучья –

Или восстать против пучины бедствий

И с ними, в час борьбы, покончить разом.

Ведь умереть – уснуть, никак не больше;

Уснуть в сознании, что настал конец

Стенаньям сердца, сотням тысяч зол,

Наследованных телом. Как, в душе,

Не пожелать такого окончанья?

Да. Умереть – уснуть. Но ведь уснуть,

Быть может, грезить. Вот, и вечно то же

Тут затрудненье: в этой смертной спячке,

Как с нас спадет ярмо земных сует,

Какого рода сны нам сниться могут.

Вот отчего мы медлим, вот причина,

Что наши бедствия столь долговечны.

И кто бы согласился здесь терпеть

Насилье грубое, издевки века,

Неправды деспотов, презренье гордых,

Тоску отвергнутой любви, законов

Бездействие, судов самоуправство

И скромного достоинства награду –

Ляганье подлецов, когда возможно

Купить себе покой одним ударом.

И кто бы захотел здесь ношу жизни,

Потея и кряхтя, таскать по свету,

Когда б не страх чего-то после смерти,

Страх стороны неведомой, откуда

Из странников никто не возвращался,

Не связывал нам волю, заставляя

Охотнее страдать от злоключений

Уже известных нам, чем устремляться

Навстречу тем, которых мы не знаем.

Так совесть превращает нас в трусишек,

Решимости естественный румянец,

При бледноликом размышленье, блекнет;

Стремления высокого значенья,

При встрече с ним, сбиваются с дороги,

И мысли не становятся делами, —

А, это вы, Офелия. О нимфа.

Воспомяни грехи мои в молитвах.

А. Соколовский

Жить иль не жить – вот в чем вопрос.

Честнее ль

Безропотно сносить удары стрел

Враждебной нам судьбы, иль кончить разом

С безбрежным морем горестей и бед,

Восстав на все. Окончить жизнь – уснуть,

Не более, – когда при этом вспомнить,

Что с этим сном навеки отлетят

И сердца боль, и горькие обиды –

Наследье нашей плоти, – то не вправе ль

Мы все желать подобного конца.

Окончить жизнь – уснуть… уснуть, а если

При этом видеть сны… Вот остановка.

Какого рода сны тревожить будут

Нас в смертном сне, когда мы совлечем

С себя покрышку плоти. Вот что может

Связать решимость в нас, заставя вечно

Терпеть и зло, и бедственную жизнь…

Кто стал бы, в самом деле, выносить

Безропотно обиды, притесненья,

Ряд горьких мук обманутой любви,

Стыд бедности, неправду власти, чванство

И гордость знатных родом – словом, все,

Что суждено достоинству терпеть

От низости, – когда бы каждый мог

Найти покой при помощи удара

Короткого ножа. Кто стал влачить бы

В поту лица томительную жизнь,

Когда бы страх пред тою непонятной,

Неведомой страной, откуда нет

И не было возврата, не держал

В оковах нашей воли и не делал

Того, что мы скорей сносить готовы

Позор и зло, в которых родились,

Чем ринуться в погоню за безвестным…

Всех трусами нас сделала боязнь.

Решимости роскошный цвет бледнеет

Под гнетом размышленья. Наши все

Прекраснейшие замыслы, встречаясь

С ужасной этой мыслью, отступают,

Теряя имя дел. – Но тише, вот

Офелия. О нимфа, помяни

Меня, прошу, в святых своих молитвах.

А. Московский

Жизнь или смерть, вот дело в чем:

Достойней ли претерпевать

Мятежного удары рока

Иль отразить их и покончить

Со всею бездною терзаний.

Ведь смерть есть только сон – не боле,

И если знать, что с этим сном

Придет конец врожденным мукам,

Как не стремиться нам к нему,

Покончить с жизнью… и заснуть…

Заснуть и сны, быть может, видеть,

Вот преткновенье… Сны какие

Нас в вечном сне тревожить будут,

Когда с себя мы свергнем это

Ярмо житейской суеты.

Да, вот что понуждает нас

Терпеть до старости невзгоды.

Иначе кто переносить

Решился бы все то, что стало

Посмешищем, бичом веков:

Тиранов дерзкий произвол,

Людей заносчивых нахальство,

Отвергнутой любви мученья,

Судилищ наших проволочки,

Надменность властью облеченных,

Пренебрежение к заслугам, —

Когда один укол иглы

Нас в состоянье успокоить.

Кто помирился бы иначе

Со всеми тягостями жизни –

Лишь страх пред чем-то после смерти

Пред той неведомой страной,

Отколь никто не возвращался,

Смущает нас, и мы скорее

Из двух зол выбираем то,

Что нам известно. Совесть наша

Быть трусами нас побуждает,

Под гнетом мысли блекнет смелость,

И замыслы с огнем и силой,

Невольно сбившись с колеи,

Делами названы не будут.

(Замечает Офелию.)

Прелестная Офелия, тише…

Ах, нимфа, помяни мои

В своих молитвах прегрешенья…