Опытный аэродром: Волшебство моего ремесла. - Шелест Игорь Иванович. Страница 80

И, как дымок от непогашенного окурка, тут же поползла «пикантная шутиха»: «Слыхали новость?!. Стремнин-то наш — парень не промах!.. Женится, говорят, на дочке Крымова!»

Даже довод, что у Крымова и дочки-то нет, далеко не сразу притушил шутиху.

— Ты прав, конечно, Генрих: только зависть могла подбить людей, в общем-то и неплохих и творческих, к ошельмованию Сергея Стремнина.

— Страшная колдунья — зависть! — закивал Берг. — Не самый ли утончённый и непримиримый наш порок?.. А если она овладевает умом и сердцем человека образованного, вознамерившегося проявить себя в науке или искусстве — тут зависть может быть пуще кровной мести!.. Беспощадней и изобретательней ревности!.. Сгущаю краски? Ничуть? Историю Моцарта и Сальери принято считать легендой, но верим же мы Пушкину!

— А вот и он, как говорится, лёгок на помине! — сказал Майков.

Сергей спросил:

— Никак обо мне речь? Надеюсь, не костили?

— Нет.

Берг подыграл:

— Разве что самую малость.

— Малость?.. Это можно. Вот Киса меня сейчас царапнул так царапнул!

— А!.. Плюнь, Сергей Афанасьевич. — Генрих положил Сергею руку на плечо. — Завтра слетаете!

— Злобствует Василь, — поддержал Майков, — и это ли не значит, что дело у нас идёт как надо?!

Берг вдруг рассмеялся, заставив присутствовавших посмотреть на себя с удивлением.

— Да нет, я не к тому… Вспомнилось, как Кису в командировке ткнули носом… Едем мы к аэродрому, а тут вол на переезде разлёгся. Шофёр жмёт на клаксон, а тот знай себе хлещет хвостом по бокам, отгоняя слепней. «Ладно уж, — говорит штурман Морской, — скажу ему пару слов, он живо уйдёт с дороги!» В самом деле, глядим, подошёл к волу, взял его за ухо и сказал что-то. И видим: вол встаёт и направляется в сторону. Ну мы, конечно, посмеялись всласть, едем, а Ножницын тут возьми и спроси: «А все же, Лев, что ты ему сказал?» — «Кому, волу?.. — улыбнулся Морской. — Да ничего особенного… Припугнул: если не сойдёт с дороги, мы его в свой отряд зачислим, под твоё командование, Василь!»

Ну, как вы понимаете, хохот тут такой поднялся, что не слышно стало лязганья рессор!.. И только Киса обескураженно улыбался, не зная, что и сказать.

Позже я узнал: если вола взять за ухо, он становится послушным!

— Как и человек! — взглянул красноречиво Майков, и все опять расхохотались.

Сергей подошёл к столу и при виде вороха графиков посерьёзнел:

— Однако… Как это поётся в опере: «За дело, господа, за карты!..» Ну рассказывайте, что нам здесь осталось сделать?..

Майков и Берг придвинули стулья.

— А все же любопытно, — вспомнил Сергей, вставая, — о чём вы тут судачили, когда я вошёл?

Майков взглянул лукаво:

— А не боишься попасть впросак, как Киса с волом?..

— А… была не была!

— Просто-напросто философствовали слегка…

— Философы, как тарелки, сказал сатирик, либо глубокие, либо мелкие… Вы какие?

— Мы глубоки, как солдатские алюминиевые миски, — усмехнулся Берг. — А говорили мы, Сергей Афанасьевич, о таком парадоксе, что сослуживцы, друзья и тем паче родные нетерпимей относятся к проявлению в нас творческих начал, чем незнакомые лица. Мне, например, жена как-то сказала: «Генрих, тебе лечиться надо!..» После этого я уже не делился с нею своими идеями… Правда, потом уж ничего путного вроде бы и в голову не приходило.

Сергей вздохнул совершенно искренне:

— Наверно, именно поэтому от меня и сбежала жена!

— Относительно жён, впрочем, понятно, — продолжал Берг, — малейшее отвлечение от дома, от семьи воспринимается чуть ли не изменой… А вот сыновья почему к творчеству отцов относятся пренебрежительно?.. Я как-то разговорился с известным прозаиком на литературном вечере. Он и говорит: «Вот вы меня согрели, а сын считает графоманом!.. „Отец, — заявил он, — напрасно ты потратил годы на писанину. Лучше б был пекарем, токарем, водопроводчиком…“ — „А книги он ваши читал?“ — спросил я. „Нет, зачем, я ему и без книг предельно ясен“, — ответил он горько.

Майков со Стремниным переглянулись.

— Да-с, приласкал сыночек папочку! — Сергей покривился.

Все трое помолчали. Потом Майков сказал:

— Пожалуй, и это можно объяснить… «Великое вблизи неразличимо»… Мы общаемся с писателем через его книги, в которых он нас то и дело удивляет, и воспринимаем его необыкновенным человеком. А для сына, привыкшего видеть отца с вечно отсутствующей физиономией, скрюченным за письменным столом и черкающим в листах своих рукописей, чтобы вписывать что-то и снова вычёркивать, он просто-напросто идиотски упорный неудачник…

— Вот, вот, — с усмешкой подхватил Берг, — да к тому же изрекающий иногда за столом самые скучнейшие слова: «И опять заботы… Нужно бы то Ване купить, нужно бы это… А деньжат нету.». И не у кого их перехватить!..»

— Ещё Оскар Уайльд заметил, — задумчиво сказал Сергей, — «талантливые люди живут своим творчеством и поэтому сами по себе совсем неинтересны».

— Ну и хватит об этом, а то грустно стало, — встрепенулся Майков. — Пора бы нам в цех спуститься, взглянуть, как там у Феди Арапченкова идут дела?..

А в бригаде монтажников Феди Арапченкова дела так ладились, что уже в последующие дни удалось приступить к наземным испытаниям системы, и при многократной апробации не обнаружилось существенных неполадок, что ещё больше окрылило всех участников. С этим и стали готовиться к первому вылету.

Накануне Майков подробно рассмотрел с лётчиками все моменты, начиная от сближения самолётов до подцепки и расцепки и взаимодействия при этом экипажей. Много внимания было уделено разбору возможных экстремальных ситуаций, и чётко договорились, как в таких случаях действовать, не закрывая глаза и на положения, когда лётчикам ничего другого не остаётся, как покинуть обе машины.

Наконец подошли к последнему: кому на чём в первом полёте идти. Стремнину самому хотелось лететь на малом самолёте, чтобы первым выполнить подцепку. Он объяснил это не взыгравшим в нём честолюбием, а желанием взять на себя всю полноту ответственности. На что Майков позволил себе заметить с усмешкой:

— Ну да, Сергей Афанасьевич, ты надумал поступить как Луи Пастер: в случае неудачи — ценой собственной жизни…