Франкенштейн, или Современный Прометей - Шелли Мэри Уолстонкрафт. Страница 45

Ты, называющий себя другом Франкенштейна, вероятно, знаешь о моих злодеяниях и моих несчастьях. Но как бы подробно он ни рассказал тебе о них, он не мог передать ужаса тех часов, — нет, не часов, а целых месяцев, когда меня сжигала неутоленная страсть. Я разрушал его жизнь, но не находил в этом удовлетворения. Желания по-прежнему томили меня; я попрежнему жаждал любви и дружбы, а меня все так же отталкивали. Разве это справедливо? Почему меня считают единственным виновным, между тем как передо мною виновен весь род людской? Почему вы не осуждаете Феликса, с презрением прогнавшего друга от своих дверей? Почему не возмущаетесь крестьянином, который бросился убивать спасителя своего ребенка? О нет, их вы считаете добродетельными и безупречными! И только меня, одинокого и несчастного, называют чудовищем, гонят, бьют и топчут. Еще и сейчас кровь моя кипит при воспоминании о перенесенных мною обидах.

Но я негодяй — это правда! Я убил столько прелестных и беззащитных существ; я душил невинных во время сна; я душил тех, кто никогда не причинял вреда ни мне, ни кому-либо другому. Я обрек на страдания своего создателя — подлинный образец всего, что в человеке достойно любви и восхищения; я преследовал его, пока не довел до гибели. Вот он лежит, безжизненный и холодный. Ты ненавидишь меня; но твоя ненависть — ничто по сравнению с той, которую я сам к себе чувствую. Я гляжу на руки, совершившие это злодейство, думаю о сердце, где зародился подобный замысел, и жажду минуты, когда не буду больше видеть этих рук, не буду больше терзаться воспоминаниями и угрызениями совести.

Не опасайся, что я еще кому-либо причиню зло. Мое дело почти закончено. Для завершения всего, что мне суждено на земле, не нужна ни твоя, ни еще чья-либо смерть — а только моя собственная. Не думай, что я стану медлить с принесением этой жертвы. Я покину твой корабль на том же ледяном плоту, который доставил меня сюда, и отправлюсь дальше на север; там я воздвигну себе погребальный костер и превращу в пепел свое злополучное тело, чтобы мои останки не послужили для какого-нибудь любопытного ключом к запретной тайне и он не вздумал создать другого, подобного мне. Я умру. Я больше не буду ощущать тоски, которая сейчас снедает меня, не стану больше терзаться желаниями, которые не могу ни утолить, ни подавить. Тот, кто вдохнул в меня жизнь, уже мертв, а когда и меня не станет, исчезнет скоро самая память о нас обоих. Я уже не увижу солнца и звезд, не почувствую на своих щеках дыхания ветра. Для меня исчезнет и свет, и все ощущения и в этом небытии я должен найти свое счастье. Несколько лет тому назад, когда мне впервые предстали образы этого мира, когда я ощутил ласковое тепло лета, услышал шум листвы и пение птиц, мысль о смерти вызвала бы у меня слезы; а сейчас это моя единственная отрада. Оскверненный злодейством, терзаемый укорами совести, где я найду покой, если не в смерти?

Прощай! Покидая тебя, я расстаюсь с последним, которого увидят эти глаза. Прощай, Франкенштейн! Если б ты еще жил и желал мне отомстить, тебе лучше было бы обречь меня жить, чем предать уничтожению. Но все было иначе; ты стремился уничтожить меня, чтобы я не творил зла; и если, по каким-либо неведомым мне законам, мысль и чувства в тебе не угасли, ты не мог бы пожелать мне более жестоких мук, чем те, что я ощущаю. Как ни был ты несчастен, мои страдания были еще сильней; ибо жало раскаяния не перестанет растравлять мои раны, пока их навек не закроет смерть.

Но скоро, скоро я умру и уже ничего не буду чувствовать. Жгучие муки скоро угаснут во мне. Я гордо взойду на свой погребальный костер и с ликованием отдамся жадному пламени. Потом костер погаснет; и ветер развеет мой пепел над водными просторами. Мой дух уснет спокойно; а если будет мыслить, то это, конечно, будут совсем иные мысли. Прощай!

С этими словами он выпрыгнул из окна каюты на ледяной плот, причаленный вплотную к нашему кораблю. Скоро волны унесли его, и он исчез в темной дали.

ПОСЛЕСЛОВИЕ

«Франкенштейн» — выдающийся памятник мировой литературы. Факт, бывший аксиомой еще лет двадцать назад, в наши дни вдруг обрел статус теоремы, которую надо доказывать и доказывать. На той, по крайней мере, территории, на которой выпало жить и думать нам, то есть в России.

Это обстоятельство от начала до конца противоестественно. И от начала до конца продиктовано сиюминутными причинами. Они потеряют свою ценность и кажущийся глубокий смысл очень скоро. Но пока родная наша страна — безликая территория, люди живущие в ней — народонаселение, а несомненные культурные ценности — сомнительны, и потому невольно приходится иметь в виду весь этот абсурд, когда пытаешься что-то сделать или сказать.

И там не менее, тем не менее… «Франкенштейн» выдающийся памятник мировой литературы. Без знания этого романа невозможно составить полное и объективное представление об извилистых путях, которыми движется человечество в пустоте и холоде Космоса. Идеи, положенные в основу «Франкенштейна», странным образом созвучны не только тем далеким дням, когда роман писался, не только нашим и будущим после нас дням, но и дням, предшествовавшим его появлению на свет.

В этом произведении запечатлена вечная трагедия несовместимости живого и трепетного дыхания жизни и искусственных (пусть и искусных!) подделок под нее.

КТО ТАКАЯ МЭРИ ШЕЛЛИ

Создательнице литературного произведения «Франкенштейн» и образа Франкенштейна, вот уже почти двести лет являющегося своеобразным символом, было девятнадцать лет. Она родилась в семье известных английских писателей конца ХVIII века Уильяма Годвина и Мэри Уолстонкрафт, бывших в свое время «властителями дум» английского общества. Среди учеников Уильяма Годвина числились выдающиеся поэты У. Вордсворт и С. Кольридж, что о многом говорит. Мэри Уолстонкрафт прославилась пропагандой женского равноправия. Она умерла через несколько дней после рождения дочери, навсегда оставшись для той предметом поклонения. Так же, как и отец, написавший в 1793 году, за четыре года до рождения Мэри, «Исследование о политической справедливости», оказавшее огромное влияние на многих культурных людей его эпохи.

«Нет ничего удивительного в том, что я, дочь родителей, занимающих видное место в литературе, очень рано начала помышлять о сочинительстве, — отмечала позднее М. Шелли. — Я марала бумагу еще в детские годы, и любимым моим развлечением было „писать разные истории“.

Ее детство прошло в сельской местности, в Шотландии. Уильям Годвин женился во второй раз. Ему приходилось заниматься унизительной и изматывающей литературной поденщиной, чтобы прокормить многочисленную семью: Мэри, ее старшую сестру Фанни (внебрачную дочь Мэри Уолстонкрафт), сына и дочь второй миссис Годвин от первого брака, малолетнего Уильяма — плод его любви со второй миссис Годвин.

Он в то время уже не походил на «властителя дум». Многие старые друзья отвернулись от него. Зато появились новые. В их числе юный наследник баронетского титула и изрядного состояния Перси Биши Шелли, которому вскоре, наряду с Байроном, суждено было занять одно из первых мест в английской поэзии.

Роман между Шелли и шестнадцатилетней Мэри был бурным и изобиловал теми переживаниями и приключениями, что свойствены романтичному началу XIX века и что кажутся в наши дни неестественными и нарочитыми.

Свидания, назначавшиеся у могилы Мэри Уолстонкрафт. Побег из отцовского дома вместе с Клер Клермонт, дочерью второй миссис Годвин. Преследования Хэрриет Вестбрук, жены Шелли, дочки трактирщика, на которой тот женился совсем юным.

Они не только «писали разные истории», но и жизнью своей иллюстрировали правдоподобие этих историй, сколь ни невероятными казались бы те постороннему глазу. Поэзия и трагедия в равной степени отмечали их реальную жизнь — продолжение выдуманной.

Отравилась Фанни. Утопилась Хэрриет. Шелли лишили отцовских прав на его с Хэрриет детей. Стала любовницей Байрона и родила от него дочь Клер Клермонт.