Жизнь во время войны - Шепард Люциус. Страница 45

Они вышли на большую круглую поляну, поросшую папоротником и окруженную гигантскими фигами и секвойями; кроны сходились не очень плотно, и поляна напоминала мутноватый аквариум, в хилом придонном течении которого копошились странные пернатые твари. На стволах висели человекоподобные фигуры, но в полумраке было не разобрать какие. Минголлу бросили на землю и оставили на попечение единственного охранника, остальные пятнадцать человек уселись в центре поляны. Часовой заставил Минголлу вдохнуть еще пару ампул, теперь тот лежал на спине и в безмолвной ярости возился с веревкой. Приглушенные голоса людей, писк комаров и мягкий ветер сливались в затихающий гул, Минголла злился все больше еще и оттого, что в этом несуразном месте кто-то осмелился решать его судьбу.

– Толку-то развязываться, – заметил часовой. – Все одно поймаем. – Это был лысый мужик с густой рыжеватой бородой и болтавшимся на шее треугольным зеркальцем. – Не, у старого сержанта не сбежишь. Давненько ждет знака, и сдается мне, ты этот самый знак и есть.

Минголла удвоил усилия.

– Может, он перепутал, никакой я не знак.

Бородач презрительно рассмеялся.

– Сержант не путает. Есть знак – он читает. Чтоб кто распознал лучше сержанта – не бывало такого.

– Теперь будет. – Минголла решил провести охранника. – Знаешь, для чего я сюда пришел? Сказать, как надо, куда идти, в общем.

Часовой опять засмеялся, на этот раз слегка надтреснуто, поднял зеркальце и направил себе в лицо лунный луч.

Когда веревка начала поддаваться, появился Кофе, отпустил часового и присел на корточки рядом с Минголлой. Затем сказал, втянув сквозь зубы воздух так, что получился клейкий ноющий звук:

– Никогда не думал об Эдеме, Дэвид?

Тоска в голосе Кофе – он точно всерьез скорбел о первородном грехе – приглушила Минголлину ярость, и он не нашел, что ответить.

– В газете как-то писали, – продолжил Кофе. – Эдем, говорят, в Антарктиде был. Все, говорят, нашли – ягоды, корни, – тыщу лет прошло. Вроде как змей обделал с Евой свои дела, живая сила вытекла, вот все и позамерзало. Как думаешь, правда?

– Не знаю.

Минголла попытался повлиять на Кофе, но ничего не вышло. Видимо, самми что-то делал с электрической активностью мозга, и синхронизация не срабатывала, даже если сам нанюхаешься.

– Вот и я не знаю. Кто ж газетам верит? Про политику-то они вон какую херню печатают. – Кофе щелкнул ампулу и втянул пары. Оглянулся на поляну. Там осталось три человека.

– Где твои люди? – подозрительно спросил Минголла.

– В патрулях. – Кофе хрустнул костяшками. – Так вот, про политику... Бля! Полное ж говно! Сам не докопаешься – хрен чего узнаешь. Половина первых леди – мужики в юбках. Смотреть же страшно. Уродины! Прикинь: был бы ты президентом, неужто б не нашел себе бабы получше, чем эти старые кошелки? Точно тебе говорю: президенты – все пидоры... у них там свое пидорское общество, только никто не знает.

– Я тоже не знаю, – сказал Минголла, силясь установить мысленный контакт.

– Да откуда тебе знать-то? А мне вот откровение было. Только ему и верю. – Кофе тяжело вздохнул, словно давно постиг этот огромный мир и все его неразрешимые проблемы. – А у тебя откровения бывают, Дэвид?

– Это смотря что понимать под откровением.

– Если смотря что понимать, значит, не бывает. – Кофе почесал бороду. – Ты веришь в чего-нибудь... ну, в высшую силу?

– Нет, – ответил Минголла, – не верю.

– Веришь, однако, Дэвид. Ты ж у нас человек плана – нет бы сесть да поразмыслить, что к чему, – занят слишком. А когда не будешь занят, тогда и жди откровений. – Кофе опять обвел глазами поляну, в бледном свете вырисовывался его линкольновский профиль. – В то и веришь, Дэвид. В то, чтоб поскорее и без веры.

Трое в середине поляны сидели спокойно и безмолвно, как пророки за медитацией, – тени в центре млечной сферы и пронизывавшая всю эту картину мистика на миг убедили Минголлу, что Кофе прав в своих построениях и откровение уже произошло прямо в середине этого света.

– Знаешь, кто в «Изумруде» человек плана? – спросил Кофе. – Я. И коли так посмотреть, то негоже мне тебя судить, ты сам мне суд. Видать, мозги в последнее время хреново чистил да и на работу забил. Видать, ты ко мне с проверкой, вот и славно.

– Какая еще проверка?

– Клыки и когти, Дэвид. Клыки и когти. – Кофе достал из кармана горсть ампул и ссыпал их горкой на землю. – Твои снаряды, Дэвид. Вертайся спиной, руки развяжу.

– Может, объяснишь сначала, что происходит? – сказал Минголла.

Кофе перевернул его и разрезал ножом веревку.

– Я приду утром, когда свет силен. За тобой, Дэвид.

Желудок Минголлы сжался в комок.

– А если я тебя убью?

– Ты ж проверка, Дэвид, не испытание.

Минголла сел, потирая запястья, и посмотрел на Кофе. Луна разгорелась ярче, и он чувствовал, что она не просто освещает их лица и одежду, а высвечивает общую честность. Он словно видел всю жизнь этого Кофе – бензоколонка на захолустном перекрестке, пацан стоит привалившись к стене, вожак на дворняжьей псарне, тянет самогон и замышляет подлости; однако, пришло Минголле в голову, этот ненормальный и сдвинутый тип, по крайней мере, научился подличать с достоинством. Интересно только, что этот Кофе нашел в Минголле?

– Как насчет оружия? – спросил он.

– Я ж сказал. – Кофе приподнял руки ладонями вверх. – Клыки и когти. – Он кивнул на людей в центре поляны. – Эти вот присмотрят, чтоб все по правилам, а другие будут поблизости – на случай, если кто удрать надумает. – Он поднялся с усталым видом, и лежавшему на земле Минголле его голова показалась где-то на уровне крон, будто сержант стал высок и загадочен, как дерево. – До утра, Дэвид.

– Херня твои проверки! – воскликнул Минголла; как луна сквозь облака, в нем вдруг прорвался страх. – Своим доказать приспичило, вот и надумал прибить неважно кого.

Кофе пнул папоротник, отошел подальше.

– Отчего у машины мотор работает, как думаешь? Оттого что ключ в зажигании крутанул? Искра проскочила? Заправиться не забыл? А может, потому, что физика так велит? Не, от всего вместе и еще миллион почему, про которые мы с тобой ни хрена не знаем. – Он зашагал прочь, становясь тенью среди теней. – Нет таких штук, как причины и следствия, и нет в этом сраном мире законов. – Голос доносился из темноты, и в нем звучало множество темных голосов, спрятанных за этой поляной. – Все правда, Дэвид, – сказал он. – Все настоящее.

Кофе оставил шестнадцать ампул, и Минголла, надеясь забить раздражение и тошноту – наверняка от вечернего пакета со снежком, – щелкнул сразу две. Вдруг хлынул дождь, а когда кончился, все хлипы и хлопы капающей воды слились в Минголлиных ушах в невнятное бормотание; ему мерещились демоны, они выглядывали из-под листьев и перемыкали ему кости, но страшно не было. Ампулы творили чудеса, снимая защитный экран с самой сердцевины его гнева. Самоуверенность била электричеством, облепляла его слоями новой силы, он улыбался, размышляя о предстоящей схватке, и даже в собственной улыбке чувствовал яростную мощь, натяжение мышечных волокон, дрожь нервов.

Наступил рассвет, сырой и серый, птицы погалдели и отправились в свой первый за день полет, пикируя чуть ли не на головы сидевших на поляне людей. Подлесок напоминал причудливо выстриженный сад. Вокруг папоротников таяла фиолетовая аура, трепетали лужицы теней. Челнулись [?1] обвислыми комплектами боевого снаряжения: десять вялых, облаченных в шлемы фигур, каждая с фатальной дырой или трещиной. Минголла сообразил, что костюмы эти были чем-то вроде зарубок на ремне Кофе, но духом не пал. Препараты придавали таинственный оттенок всем его мыслям, он уже представлял, как одним великолепным ударом настоящего атлета убивает Кофе, становится королем этой человеческой иллюзии и, облачившись в папоротники и корону из листьев, правит Потерянным Патрулем. Однако сама схватка была сейчас важнее всего, что за ней последует. Добраться до пика, когда совершенство разгоняет кровь, сомнения побоку и огромный, как созвездие деяний, и столь же переполненный светом, темнотой и первозданным смыслом Минголла будет смотреть на мир сверху вниз и понимать, что превзошел обыденность. Вот на какой путь он намеревался встать – на путь доблести и чести. В просвете между кронами деревьев сияла волшебная звезда, явно заблудившись в лавандовой полосе, что тянулась над розовым рассветом. Минголла смотрел на звезду до тех пор, пока не понял ее сверкающего смысла.