Жизнь во время войны - Шепард Люциус. Страница 8

– А-а, ты про Большие Сиськи. Проверил, нет ли там опухоли. – Уголки его рта шевельнулись невеселой улыбкой. Он снова стал размешивать кофе.

Минголлу задело, что Джилби ни о чем не спросил, – ему очень хотелось рассказать о Деборе. Но такая поглощенность собой была у Джилби в характере. Глаза с прищуром и упрямый рот указывали на не слишком глубокую душу, не позволявшую ее обладателю сосредоточиться на чем-либо слишком далеком от собственных дел. И все же Минголла был уверен, что, несмотря на черствость, дурацкую вспыльчивость и простоватую речь, Джилби гораздо сообразительнее, чем казался, и что презрение к умникам – всего лишь тактика, которой Джилби обучился в своем родном Детройте. Его выдавала хитрость: он буквально влезал в голову командирам противника, ловко увиливал от неприятных заданий, легко манипулировал солдатами. Глупость была для него маской, возможно он носил ее слишком долго, так что уже не снимешь. Как бы то ни было, Минголла завидовал этой пронырливости – и особенно когда она помогла ему выкрутиться в той атаке.

– Он никогда не опаздывал, – сказал Минголла через пару секунд.

– А теперь опоздал, во пиздец-то! – огрызнулся Джилби. – Придет!

Капрал за стойкой включил радио и завертел ручку настройки – проскочил латино, топ-сорок, потом американский голос, объявлявший счет в бейсболе.

– Эй, старик! – крикнул Джилби. – Дай послушать! Надо знать, как там «Тигры».

Пожав плечами, капрал уступил.

– «Белые гетры» – «Эй»: шесть – три, – объявил диктор. – «Гетры» побеждают восьмой раз подряд.

– Неслабо им «Гетры» напихали, – заметил довольный капрал.

– «Белые гетры»! – Джилби фыркнул. – Что такое твои «Гетры» – толпа бобиков под две сотни весом да нюхачи-ниггеры. Херня! Эти долбанутые «Белые гетры» каждую весну летят до небес, старик. Потом лето, хуе-мое, на улице травка, и пиздец – сдохли.

– Так-то оно так, – сказал капрал. – Но в этот год...

– Посмотри на сучонка Колдуэлла, – продолжал Джилби, не обращая на капрала внимания. – Видал я его пару лет назад, только взяли на пробу к «Тиграм». Старик, тогда этот ниггер хоть стукнуть мог по-человечески! А теперь что – ползает по полю, как нанюханный.

– Они не принимают препаратов, старик, – раздраженно сказал капрал. – Им нельзя, у них все время анализы, если что – сразу вычислят.

Джилби несло:

– «Белым гетрам» ничего не светит, старик! Знаешь, как их назвал этот мужик по ящику? «Бледные гольфы»! Охренеть, «Бледные гольфы»! Куда они прут с таким названием? «Тигры» – да, хоть имя нормальное. Или «Янки» там, или «Храборы», или...

– Херню-то не пори! – Капрал явно расстроился. Он отложил блокнот и подошел к краю стойки. – Посмотри на «Хитронов». Имя так себе, а команда вполне. Херня твое название!

– Или на «Красных»? – предложил Минголлa. Ему нравилась болтовня Джилби, его иррациональное упрямство. Но в то же время он замечал в ней скрытое отчаяние – если приглядеться, то становилось ясно: Джилби был сегодня сам не свой

– Чего?! – Джилби хлопнул ладонью по столу. – «Красные»! Да ты посмотри на этих «Красных», старик. Посмотри, как они поперли вверх, когда Куба влезла в войну. Думаешь, херня? Думаешь, не имя их тянет? Даже если эти долбанутые «Бледные гольфы» и пролезут в серию, против «Красных» им только молитвы и читать. – Он рассмеялся коротко и хрипло. – Я-то лично за «Тигров», но в этот год им точно ни хрена не светит. Восточную зону разнесут «Красные», потом добавятся «Янки», в октябре они сойдутся, вот тогда мы все про всех и узнаем. Все про всех, блядь! – Голос его натянуто дрожал. – Так что не звени мне про свои сраные «Бледные гольфы», старик. Говном были, говно есть, говном и останутся, пока не поменяют свое говенное имя!

Почуяв опасность, капрал больше не спорил, и Джилби погрузился в угрюмое молчание. Некоторое время слышался только шум вертолетных винтов и блеяние по радио какой-то джазовой смеси. Вошли два механика с бутылками утреннего пива, а вскоре за соседний столик уселись три солидных сержанта с крупными брюшками, редеющими волосами, интендантскими нашивками на плечах и начали играть в рамми. Капрал принес им кофейник и бутылку виски, они мешали виски с кофе и пили за игрой. Игра их напоминала ритуал, как будто они устраивали ее каждый день, и, глядя на этих сержантов, отмечая их толстые животы, изнеженность и фамильярность старых приятелей, Минголла вдруг почувствовал гордость за свою трясущуюся руку. Этот почетный недуг был знаком причастности к сердцевине войны, сержанты ничем подобным похвастаться не могли. Но Минголла был на них не в обиде. Нисколько. Скорее, его успокаивала мысль, что эта солидная троица его кормит, поит и обувает в новые сапоги. Он грелся в глуповатом гудении их болтовни, в клубах сигарного дыма, который можно было принять за выхлопной газ их довольства. Минголла не сомневался: к ним можно подойти, рассказать о своих бедах и получить дружеский совет. Эти люди явились уверить его в том, что их дело правое, напомнить о простых американских ценностях, поддержать иллюзию братства и всеобщности этой войны, прояснить, что она – лишь проверка дружбы и твердости духа, обряд инициации, через который давным-давно прошли эти трое, а заодно и пообещать, что, когда война кончится, все они нацепят медали, соберутся вместе, заведут разговор о крови и ужасе, будут качать головами, удивляться и тосковать так, словно кровь и ужас были их погибшими друзьями, которых они так мало ценили в свое время... Минголла вдруг заметил, что улыбка крепко ухватилась за его лицо, а сцепленные вагончики мыслей увозят к далеким и жутковатым землям. Руку трясло сильнее прежнего. Он посмотрел на часы. Почти десять. Десять! Минголла в ужасе вскочил и оттолкнул стул.

– Пошли искать, – выпалил он.

Джилби хотел было что-то сказать, но сдержался. Громко постучал ложечкой по краю стола. Затем тоже отодвинул стул и поднялся.

Бейлора не оказалось ни в клубе Демонио, ни в других барах западного берега. Джилби и Минголла описывали его каждому встречному, но никто такого не помнил. Чем дольше они искали, тем тревожнее становилось у Минголлы на душе. Бейлор был необходимым и незаменимым основанием платформы из обычаев и ритуалов, которая только и держала Минголлу, загораживала от оружия войны и законов случая, и если теперь это основание рухнет... Он представил, как платформа кренится, как они с Джилби сперва ползут к краю, потом скатываются в бездну черного огня. И тут у Джилби вырвалось:

– Панама! Сукин сын сбежал в Панаму!

Но Минголла в это не верил. Он знал, что Бейлор где-то близко, стоит только протянуть руку. Ощущение было настолько четким, что Минголла встревожился еще сильнее: такая ясность слишком часто предвещала недоброе.

Солнце поднялось выше, жара давила всем своим огромным весом, а яркий свет вымывал оттенки из оштукатуренных стен; Минголла потел и чувствовал, что омерзительно воняет. На улицах им попадалось совсем мало солдат, они почти терялись в мельтешении детей и нищих, бары тоже были пусты, если не считать горстки пьянчуг, продолжавших вчерашний кутеж. Джилби ковылял к ним, хватал за грудки, приставал с расспросами. Минголла же, ужасно стесняясь трясущейся руки, от волнения едва не заикался, и ему приходилось буквально заставлять себя приблизиться к незнакомому человеку даже для самого короткого разговора. Он подходил незаметно, правым боком вперед и говорил:

– Я ищу своего друга. Не видели? Высокий такой. Смуглый, волосы черные, худой. Зовут Бейлор.

В конце концов он настропалился выпускать эту фразу легко, на одном дыхании. Джилби скоро надоело.

– Пойду-ка я на Большие Сиськи, – объявил он. – Встречаемся завтра в военторге. – Он немного отошел, потом остановился и добавил: – Буду нужен – ищи в клубе Демонио. – Лицо его было странным. Как будто он пытался ободряюще улыбнуться, но – видно, давно не тренировался – улыбка получилась натянутой, глупой, но уж никак не ободряющей.

Часов около одиннадцати Минголла стоял, прислонившись к розовой штукатурке, и высматривал Бейлора в сгущавшейся толпе. Рядом росла банановая пальма, ветер трепал ее пожухлые от солнца листья, и она трещала всякий раз, когда порыв прижимал ее обратно к стене. У бара напротив ремонтировали крышу: полоски свежей жести перемежались узкими заплатами ржавчины, и все вместе напоминало распластанные на сковородке огромные куски бекона. Временами Минголла косился на недостроенный мост: великолепный, загнутый в синеву росчерк магической белизны возвышался над городком, джунглями и войной. Даже рябь горячего воздуха над железными крышами не могла покоробить его изящества. Мост словно соединял всю эту вонь, бормотание толпы и музыку автоматов в некое уравновешенное единство, он вбирал в себя энергию, очищал ее, обогащал и возвращал обратно. Минголла подумал, что, если смотреть на мост достаточно долго, тот заговорит с ним, произнесет белое магическое слово и все желания сразу исполнятся.