Непримкнувший - Шепилов Дмитрий. Страница 33

Через несколько лет, уже после смерти Сталина, я слышал, что именно в этот период он требовал применять всё более жесткие меры в отношении подследственных для выколачивания «признаний» и оговора других людей, Именно в этот период введены были, например, наручники, и жена бывшего секретаря ЦК А.А. Кузнецова много месяцев просидела в таких наручниках, побуждаемая к даче нужных показаний.

Желание режиссеров «Дела Вознесенского» изобразить всё так, будто тот везде имел своих «сторонников» и «последователей», породило «Дело журнала „Большевик“.

Я читал теоретические статьи Н. Вознесенского тридцатых годов и оценивал их положительно. Но лично с Николаем Алексеевичем знаком не был. В самом начале 1941 года несколько старших научных сотрудников Института экономики Академии наук СССР, я в том числе, вызваны были к нему, и он предложил нам работу в Госплане СССР. Некоторые из вызванных согласились.

Я же сказал, что вполне удовлетворен своей нынешней работой и считаю, что принесу больше пользы партии на научной стезе. Он не настаивал.

По возвращении с фронта, работая в «Правде», я опубликовал ряд теоретических и пропагандистских статей, которые, кажется, встречены были интеллигенцией положительно. В 1946 году Н. Вознесенский попросил меня заехать к нему в Госплан. Он хорошо отозвался о моих статьях и предложил перейти на работу к нему в качестве его заместителя и начальника Центрального статистического управления.

— В вашем распоряжении будет вся государственная статистика. Пожалуйста, пишите свои научные работы вволю. Вам будет на новом месте лучше заниматься наукой, и все работы смогут опереться на солидную статистическую базу.

Я снова привел все доводы за то, чтобы такой переход в Госплан не состоялся. С помощью ЦК я добился своего.

Наконец, когда Вознесенский приступил с аппаратом Госплана к разработке основных проблем Генерального плана развития народного хозяйства СССР, рассчитанного на 20 лет, он как-то пригласил и меня в Госплан, как экономиста и главу Агитпропа ЦК, на одно из совещаний по вопросам Генплана. Но уже работать у него не предлагал.

Таков исчерпывающий перечень моих связей с Н.А. Вознесенским за все годы. Тем не менее режиссерам «заговора» почему-то понадобилось изобразить меня, в числе группы ученых-экономистов, «сторонником» и «последователем» Вознесенского. И вскоре над моей головой сгустились тучи.

Орудием выполнения этого плана Берии—Маленкова сделался П.Н. Федосеев, в то время редактор журнала «Большевик». Журнал на своих страницах довольно широко пропагандировал книгу Вознесенского «Военная экономика». И это было вполне естественно. Книга по содержанию заслуживала высокой оценки. Кроме того, всем было известно, что книга апробирована Сталиным и получила Сталинскую премию 1-й степени.

Но теперь Вознесенский объявлен государственным преступником, а доброе слово о его книге стало криминалом. И Федосеев, чтобы спасти свою шкуру, принимает на себя постыдную роль клеветника и доносчика. С помощью Л.Ф. Ильичева, который тоже входил в редколлегию «Большевика» и был моим заместителем по Агитпропу, Федосеев начинает писать заведомо ложные доносы в ЦК, В них он сочиняет версию, что среди ученых-экономистов в редакции подчиненного ему журнала «Большевик» и в Агитпропе ЦК существовала «школка Вознесенского». Он оговаривает большую группу академиков, членкоров, профессоров: К. Островитянова, Л. Гантовского, И. Кузминова, Ф. Кошелева, меня и других, видимо, только по тому внешнему признаку, что мы — экономисты.

В своем холуйском рвении угодить и выслужиться Федосеев заявляет, что на созванном Агитпропом ЦК семинаре лекторов труды классиков марксизма-ленинизма стали дополнительной литературой, а книга Вознесенского основной. Что тон на семинаре задавал академик Островитянов — «сторонник» Вознесенского. Что в книгах «Политграмота» и «Наша Родина» в главах о планировании в угоду Вознесенскому «преувеличена роль Госплана».

Теперь всё это может показаться мелким и нелепым, но в те времена таких обвинений было достаточно, чтобы отправить людей на плаху. Знал ли Федосеев, что в своих доносах он пишет заведомую ложь? Он не только знал, он изобретал эту ложь и хорошо понимал, что чем более изощренной она будет, тем больше политических дивидендов он получит за свое иудино дело.

Знал ли Федосеев, что по его доносам полетят головы с плеч целого ряда известных советских экономистов, абсолютно ни в чем не повинных? Да, знал. Но все же шел на это, чтобы амнистировать себя и даже получить за это с бериевского стола возможно более жирный кусок.

Этого деятеля впоследствии подобрал Хрущев. Федосеев стал членом ЦК партии, вице-президентом Академии наук СССР и участником «мозгового треста» при Хрущеве. И он поучал кадры философии, этике, моральным принципам коммунизма.

Именно о таких писал в своё время Некрасов:

Будешь ты чиновник с виду

И подлец душой.

Узнав о готовящемся в отношении меня решении, я зашел к Г. Маленкову, который в этот период руководил Секретариатом и аппаратом ЦК.

— Георгий Максимилианович! Вы знаете мой жизненный путь. Я — ученый. На фронт уходил из Академии наук. И самое мое горячее желание — вернуться на научную работу. Но я — член партии и не могу распоряжаться собой. Мне поручили работу в «Правде». Затем сделали главой Агитпропа ЦК. Я вполне допускаю, что мог оказаться неподходящим для этой работы. Я не вдаюсь — по каким причинам. Ну и отпустите меня с миром. Верьте, что я не цепляюсь за свою нынешнюю должность и был бы счастлив снова оказаться научным сотрудником. Но зачем искусственно инкриминировать мне деяния, которых я не совершал?

Г. Маленков посмотрел на меня и сказал спокойным и даже добродушным тоном:

— Мы давно добираемся до вас. Но всё не удавалось. А теперь не сорветесь.

И он сделал движение кулаком, изображавшее трепыхание рыбы на крючке. И я действительно почувствовал себя так, словно болтаюсь на леске, крючок вцепился в моё горло, и всякое новое усилие с моей стороны приведет к единственному результату: крючок будет вонзаться всё глубже.

Мне было очень больно: допускается явная несправедливость. Но ещё больнее было сознание того, что этот частный эпизод проливает новый свет на то большое и важное, что всю жизнь было для меня святыней.

В ту пору я в высшей степени идеалистически (в самом прекрасном значении этого слова) воспринимал всё, что относилось к руководству партии, её Центральному Комитету и аппарату ЦК. Каждый член Политбюро в моих глазах был тогда олицетворением самых благородных и возвышенных черт и морально-политических качеств. Каждое решение ЦК и даже указание аппарата ЦК воспринимались мной как святыня, И вот теперь: «мы давно до вас добирались… теперь не сорветесь».

13 июля 1949 г. состоялось решение Политбюро ЦК «О журнале „Большевик“. В нем мне были инкриминированы два обвинения.

Первое: «Отметить, что т. Шепилов, как зав. Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б), оказался не на высоте в деле контроля за журналом „Большевик“.

И второе: «Указать т. Шепилову на то, что он совершил грубую ошибку, допустив рекомендацию Отделом пропаганды и агитации ЦК ВКП(б) книжки Н. Вознесенского в качестве учебника для работы с секретарями райкомов партии и пропагандистскими кадрами. Отменить эти указания как ошибочные».

Всем было ясно, что участь моя как работника аппарата ЦК предрешена. И действительно, вскоре я был отставлен от руководства Агитпропом ЦК.

Начались мучительные дни, недели, месяцы напряженного, тревожного ожидания. Время было суровое. В стране вслед за триумфальной победой в Отечественной войне шла очередная грандиозная «чистка», не вызванная никакими реальными причинами. Все ночи по дворам и подъездам рыскали «черные вороны». Арестовывали совсем недавно освобожденных людей, которые сумели выжить, отбыв с 1937 года в лагерях по десять лет. Арестовывали тех, кто когда-либо принадлежал к каким-либо оппозициям, но почему-то не был забран в 1937—1938 годах. Арестовывали членов семей «врагов народа», уцелевших в прошедшие годы. Арестовывали вообще неизвестно по каким признакам.