Таба Циклон - Шеповалов Даниил. Страница 23

– Ты еще не передумал идти со мной? – спрашивает Рита.

В этом корсете и перчатках она похожа на принцессу – одну из тех, которых любят рисовать девочки на последних страницах школьных тетрадей.

Стоит закрыть глаза и можно увидеть высокую башню, в которой она живет, и заснеженный замок: на его стене стоят люди в железных доспехах и с тревогой всматриваются за линию горизонта, пытаясь угадать, что за страшная сила движется оттуда, и закатное солнце, мелькнувшее на миг среди туч, отражается на их шлемах и мечах, покрытых инеем.

«Таа… Тааа…» – тревожно гудит ветер, путаясь в обожженных, порванных, трепещущих знаменах.

– Не передумал, – говорю я.

Рита вновь тянется за бутылкой с вином. Жадно прикладывается к ней, окрасив красным начавшие трескаться губы.

– Ты такой худенький, Тим…Она проводит пальцами по моему плечу, по ключице.

– Такой худенький…

Она задумчиво смотрит в сторону медленными от опьянения глазами, улыбается каким-то своим мыслям. Я болтаю палочкой в мыльной воде для пузырей. Картинку на стене Рита заслонила своей головой, поэтому я решаю пускать пузыри, целясь уже в ее сисечки, хотя бы мыльным пузырем дотронуться до них.

– Тим… Я сейчас скажу тебе кое-что, только ты не обижайся! – пена шипит, лопаясь маленькими пузырьками, и медленно сползает по ее шее. – Сегодня тебе придется быть честным с самим собой. Честным и жестоким. Тебе сейчас кажется, что ты любишь меня, но на самом деле настоящую меня ты даже не замечаешь. Ты любишь мою фотографию двухлетней давности, где я злая и глупая. Думаешь, я не вижу, как ты ее везде с собой таскаешь. Мне сейчас девятнадцать, мужчины сходят по мне с ума, а во что я превращусь лет через десять? Через двадцать? Знаешь, как говорит моя мама: двадцать лет – это почти тридцать. Выйти замуж, непонятно зачем родить детей и жить дальше в этой мясорубке, среди гипермаркетов и видеопрокатов, постепенно превращаясь в труху… Посмотри на мою кожу. Посмотри на свою. То, что ты видишь в моих глазах, – это обман, это мгновенная фотография, приукрашенная тобой и только тобой. Меня нет, я просто зеркало, в котором отражается ваша любовь, неужели ты этого не понимаешь? Я вся зеркальная, я уже два года никого не могу любить, даже себя. Господи, откуда у тебя такие ресницы? Вечно мальчишкам везет, у вас такие красивые длинные ресницы. У тебя… Нет, не слушай, я просто слишком много выпила…

Если закрыть глаза – можно увидеть все, что угодно. Я вижу, как два рыцаря на стене замка крепче сжали оружие, до боли в уставших глазах вглядываясь в уже показавшееся из-за горизонта синее зарево. Только замерзшие древки знамен скрипят на ветру.

«Начинается…», – наконец решился вслух произнести один.

Второй заметно осунулся, услышав эти слова, но все же справился с собой – повернулся к лучникам, дежурившим выше на сторожевой башне, стянул перчатку с руки и коротко, заранее условленными жестами отдал последний приказ. Рты у лучников завязаны черными платками. Почему-то это очень хорошо. Это просто отлично, что они догадались завязать себе рты. Теперь у них есть шанс. Застонала замерзшая от бездействия тетива, волной зашуршали стрелы, вынимаемые из колчанов, золотые буквы «Sooooooo» змеями пробежали по черным древкам от наконечников к оперению, с дымом и шипением вошли в стройные, отполированные тела стрел…

ЗОЛОТАЯ ЗМЕЙКА

Вокзалы. Торговые центры. Залы видеоигр. Хаос, грохот, музыка, тысячи людей. Рита держит меня за руку.

– Если попадешь в синюю комнату, то на все вопросы отвечай «да», – говорит Рита, – что бы тебя ни спросили. Даже не отвечай, просто кивай. Понял?

Я киваю.

– Где это он должен отвечать «да»? – подозрительно спрашивает тетя Лиза. – Что еще за синяя комната?

– Ничего. Игра для PlayStation.У тети Лизы в руках две кожаные сумки с индийскими рисунками: слоны, джунгли.

– Рита, мне не нравится, что ты пьешь, – говорит она, – от тебя пахнет алкоголем. И грубишь! Раз в год родная мать приехала тебя проведать, а ты бежишь куда-то сломя голову. Неужели нельзя отложить ваши дела?

– Нет, никак нельзя.

– Но к вечеру вы хотя бы вернетесь домой? Имей в виду: у меня завтра самолет, мне в понедельник на работу… И девчонки вечером должны прилететь. Яночка по тебе очень скучает. А сейчас на какую мне нужно электричку? 15:20? Ну, хоть воздухом подышу… А Ромка дома? Пьяный, наверное? Кем он там себя сейчас считает? Гиппопотамом?

– Птеродактилем, – говорит Рита.

– Почему птеродактилем? – Маникюрные ножницы потерял…

– Ох, грехи мои тяжкие, – тетя Лиза тяжело вздыхает, – Рита, давай-ка возвращайся назад в Москву! Еще только сентябрь, переведешься па второй курс без проблем, я Агнежку попрошу, у нее связи, она поможет. И ты, Тим, тоже – у нас прекрасная школа в пяти минутах от дома.

– Точно, – смеется Рита, – специнтернат «Шанс».

– Рита! Ну что ты несешь?! Господи, что за дети… Вот будут у тебя свои собственные, поймешь тогда, как я с тобой мучилась.

– У меня не будет детей. – Дурочка! – сердится тетя Лиза. – Помолчи лучше… Семья, дети – это самое важное в жизни, – она смотрит на меня, и глаза ее становятся влажными. – Тима, мальчик мой, бедный-бедный мой мальчик.

– Мам, ничего он не бедный. Во-первых, у него есть я. А во-вторых, компания Disney с рождения готовит детей к тому, что кто-нибудь из их родителей обязательно умрет. Я знаю только два диснеевских мультика, где с самого начала есть и папа и мама, которые доживают до финальных титров, не погибая по дороге жуткой смертью. Это «Питер Пэн» и «101 далматинец».

Кто-то капает на асфальт соусом из шавермы, завернутой в полиэтиленовый пакет. Истошно верещит турникет. Из общественного туалета выходит человек в милицейской форме. На руках у него грудной ребенок в грязных пеленках. – Подкинули вот, – почему-то извиняющимся тоном говорит он тете Лизе. Та отворачивается.

– Нет, правда, Рит, ничего хорошего вас рядом с Ромкой не ждет. Дурное влияние только, а гены у вас плохие. Виданное ли дело – молодая девушка пьет вино с утра… И про похождения твои, и про кавалеров я тоже наслышана. Чем тебе Сидней не угодил? Меняешь-меняешь, так всю красоту променяешь. Ты посмотри на себя: тебе только девятнадцать, а у тебя уже синяки под глазами. Ты хорошо спишь? Тебе нужно пить больше магнитной воды! Я тебе оставлю палку-мешалку, будешь мешать себе магнитную воду. И ты, Тим, мешай и пей, а то ты тоже очень осунулся. Она тебя хоть кормит? Вот что: бросайте ваши глупые дела и поехали домой, я приготовлю ужин, вам надо хорошо кушать…

– Мам, мы на самом деле уже опаздываем. Нe обижайся, нам пора.

Мы ловим машину и долгое время едем молча. Водитель смотрит на ноги Риты в зеркало заднего вида.

– Представь, что это просто экспресс, – говорит Рита, – билет, конечно, дорогой, а за окном все время жуткие пейзажи, но оно того стоит.

Мы расплачиваемся с водителем в незнакомом переулке на Петроградской стороне. Рядом на постаменте возвышается памятник Ленину.

«Абразивный завод "Ильич"». Надпись на фасаде здания. Я иду за Ритой в узком промежутке между стеной завода и оградой из высоких металлических прутьев. Земля испещрена крупной крошкой красного кирпича и многочисленными окурками, втоптанными в грязь. Мы ныряем в лаз посреди забора: кто-то здесь выломал один прут.

Наверху шумит мокрая листва, защищающая нac от давящей тяжести непрекращающегося дождя. Под ногами с хрустом ломаются ольховые ветки, пораженные твердой красной сыпью древесного лишая. Город вновь сдавливают мигренью своих объятий мстительные щупальца тоски, что выползли триста лет назад из потревоженных людьми болот. Город уже привык. Люди – нет.

– Два года назад я не могла тебя взять, – говорит Рита, – но без тебя у меня ничего и не получилось.

– Я знаю.

– Вот, посмотри. Рита протягивает мне фотографию очень плохого качества, скорее всего, сделанную на камеру, встроенную в дешевый мобильный телефон, а затем распечатанную на лазерном принтере. Всюду на изображении видны грязноватые разводы искаженных сжатием пикселей.