Четыре сказки - Шергин Борис Викторович. Страница 9

У Якуньки была супруга Варвара Ивановна. И кажной день ему за год казался.

Вот она кака была зазуба, вот кака пагуба. Ежели Якунька скажет:

– Варвара Ивановна, спи!

Она всю ночь жить буде, глаза пучить. А ежели сказать:

– Варвара Ивановна, сегодня ночью затменье предвешшают. Посидите и нас разбудите.

Дак она трои сутки спать будет, хоть в три трубы труби. Опять муж скажет:

– Варя, испекла бы пирожка.

– Не стоишь, вор, пирогов.

А скажет:

– Варя, напрасно стряпню затевашь, муку переводишь…

Она три ведра напекет:

– Ешь, тиран! Чтобы к завтрию съедено было!

Муж скажет:

– Варя, сходим сегодня к тетеньке в гости?

– Нет, к здакой моське не пойдем.

Он другомя:

– Сегодня сватья на именины звала. Я сказал – не придем.

– Нет, хам, придем. Собирайся!

У сватьи гостей людно. Варвара пальцем тычет:

– Якунька, это чья там толстомяса-та девка в углу?

– Это хозяйская дочь. Правда, красавица?

– А по-моему, морда. Оттого и пирогов мало, что она всю муку на свой нос испудрила.

Муж не знат, куда деться:

– Варя, позволь познакомить. Вот наш почтеннейший начальник.

– Почтеннейший?.. А по виду дак жулик, казнокрад.

Тут хозяйка зачнет положенье спасать, пирогом строптиву гостью отвлекает:

– Варвара Ивановна, отведайте пирожка, все хвалят.

– Все хвалят, а я плюю в твой пирог.

И к Варваре кто придет, тоже хорошего мало. Который человек обрадуется угощению, тот ни фига не получит, а кто ломаться будет, того до смерти запотчует.

Мода пришла – стали бабы платьишки носить ребячьи. Варвара наросьне ниже пят сарафанов нашила. Всю грязь с улицы домой приташшит. Вот кака Варвара Ивановна была: хуже керосина.

Она и рожалась, дак поперек ехала. Муж из-за такого поведения сильно расстраивался:

– Ах ты… проваль тебя возьми! Запехать разве мне ей на службу. Может, шелкова бы стала?

Вот наша Варвара Ивановна на работу попала. Ежели праздник и все закрыто, дак Варвара в те дни черным ходом в учрежденье залезет и одна до ночи сидит, служит, пишет да считат. А ежели объявят:

– Варвара Ивановна, эта вся будет спешна неделя. Пожалуйста, без опозданиев…

Дак Варвара всю эту неделю назло дома лежит. Настанет праздник какой, Варвара одна в учрежденье работу ломит.

Муж дак за тысячу верст рад бы от этой Варвары уехать, из пушки бы ей рад застрелить.

Оногды идет он со службы, а домой неохота. И видит: дядьки на бочке за город едут. Ах, думает, хорошо б и мне перед смертью на лоно природы.

– Дяденька, подвези!

За папиросу вывезли и Якуньку за город. Стали навоз в яму сваливать. Яма страшна, глубока. Якуня думат:

– В эту бы яму мою бы Варвару Ивановну!

Яма смородинным кустьем обросла. Это Якуня тоже на ус намотал. Домой явился:

– Хотя ноне и лето, ты. Варвара, за город ни шагу!

– Завтра же с утра отправимся! И ты, мучитель, со мной.

Утром бредут за город. Варвара Ивановна, чтоб не по-мужневу было, задью пятится. К ямы подошли, к смородиннику. Якунька заявил:

– Мои ягоды!

– Нет, холуй, мои! Лучче и не подступайся!

Замахалась, скочила в куст, оступилась и ухнула в яму. Якунька прослезился и бросил следом три пачки папирос:

– Прости, дорогая!

Затем домой воротился. Никто его не ругат, никто его не страмит. Самоварчик наставил, сидит, радуется:

– Вот кака жисть пошла приятная!

Однако соседи вскоре заудивлялись, почему из Варвариной квартиры ни крыку, ни драки не слыхать. Донесли в участок, что не на кирпич ли даму пережгли, боле не орет. Начальник вызвал Якуньку:

– Где супруга?

– Дачу искать уехала.

– Смотри у меня!

Якунька до полусмерти напугался:

– Лучче побежу я добывать свою Варварку.

С веревкой полетел к ямы. Припал, слушат… Писк, визг слыхать… …А вот и Варин голосок…

Слов не понять, только можно разобрать, что произношение матерное. Якунька конец размотал. Начал удить:

– Эй, Варвара! Имай веревку! Вылезай!

Удит и чует, что дернуло. Конец высбирал, а в петле кто-то боязкой сидит, не боле фунта. Якунька дрогнул, хотел эту бедулину обратно тряхнуть, а она и проплакала:

– Дяденька, не рой меня к Варвары! Благодетель, пожалей!

– Вы из каких будете?

– Я Митроба, по-деревенски Икота. Мы этта в грезной ямы хранились, митробы, иппузории. Свадьбы рядили, сами собой плодились. И вдруг эта Варвара на нас сверху пала, всех притоптала, передавила. Папиросу жорет, я с табаку угорела. О, кака беда! Хуже сулемы эта Варвара Ивановна, хуже карболовой кислоты!

Якунька слушат да руками хлопат:

– Ах да Варвара! Ну и Варвара! А все-таки по причине начальства приходится доставать.

– Якуня, плюнь на их на всех! Порхнем лучче от этого страху в Москву.

– Что делать-то будем?

– Там делов, дак не утянешь на баржи. За спасение моей жисти от Варвары я тебя наделю капиталом. Я Митроба и пойду вселяться по утробам. За меня дохтура примуцца, а я их буду поругивать да тебя ждать. Ты в дом, я из дому.

Якунька шапку о землю:

– Идет! Отвяжись, худая жизнь, привяжись, хорошая!

Митроба завезалась в шелково кашне, на последни деньги билет купила да в Москву и прикатили. На постоялый двор зашли, сели чай пить. Икота в блюдце побулькалась, заразговаривала:

– По городу ле в киятры ходить, у меня платье не обиходно, да и на Варвару боюсь нарвацца. Лучче без прогулов присмотрю себе завтра барыну понарядне да в ей и зайду.

– Как зайдешь-то?

– Ротом. С пылью ле с едой.

– А мне что велишь?

– Ты в газету объяви, что горазен выживать икоты, ломоты, грыжу, дрип.

Утром Якунька в редакцию полетел, а Митроба в окне сидит, будто бы любуется уличным движением. Мимо дама идет, красива, полна, в мехах. Идет и виноград немытый чавкат. Митроба на виноград села, барына ей и съела. И зачало у барыни в животе урчать, петь, ходить, разговаривать.

Еиной муж схватил газету, каки есть дохтора? И читает: "Проездом из Америки. Утробны, внутренни, икоты, щипоты, черевны болезни выживаю".

Полетели по адресу. Якунька говорит:

– Условия такая. Вылечу – сто рублей. Не вылечу – больной платы просит.

Наложил на себя для проформы шлею с медью. Приехали. Икотка барыниным голосом заговорила: