Мастер Альба - Шервуд Том. Страница 17

Человек в окне замер. Прошла минута, и он, с усилием подняв руку, сделал привратнику какой-то повелительный знак. Тот поспешил к дверям, из которых незадолго до этого вышел жующий человек с дубинкой, отворил эти двери и, придерживая, стал ожидать, когда гости пересекут двор и поднимутся в дом. Затем он, прижимаясь к стене, обогнал их и заспешил по коридору, показывая, куда нужно идти. Он привёл монаха и его спутника к толстому “папе” и поспешил назад, очевидно, чтобы помочь уковылять со двора обладателю палки.

– Вот и ты, Пёсий папа, – сказал с ноткой усталости в голосе Альба. – Вот и ты.

– Кто ты такой, оборванец? – растерянно и с явной ненавистью спросил толстяк в колпаке. – И кто позволил тебе меня обзывать? Какой я тебе Пёсий папа?

– Тебе не нравится твоё новое имя? – поинтересовался монах. – Но ты не можешь отрицать, что подобрано оно точно. Ты не кто иной под этим небом сегодня, как злой отец искалеченных псов. Я же – тот, кто пришёл поговорить с тобой о пропадающих заключённых. Сядь. От разговора зависит остаток твоей тёмной жизни.

– Какие пропадающие заключённые? – “папа”, недобро оскалившись, сел на стул у окна.

– Которых ты время от времени забираешь из острожных подвалов в Лонстоне.

– Ну и что?! Да, забираю! У меня есть патент от военного флота!

– Я так и предполагал. Но я не пришёл бы сюда, если бы сам доподлинно не проверил, что ни в одно адмиралтейство ни одного порта Британии ты не прислал ни одного моряка. Ни приговорённого к каторге, ни вольного рекрута. А скольких ты взял из острога? Можешь не говорить, всё равно скажешь неправду. Где-то здесь, в твоём кабинете, вместе с деньгами обязательно лежат реестры продаж и покупок. Вот из них я и узнаю точные цифры. Пока я всего лишь предполагаю, что за последние неполных два года привезено сюда, в твоё родовое поместье, около тридцати человек. Вот тут, в сущности, и возникает тот единственный, главный вопрос, ради которого я и прибыл сюда: где эти люди?

Заводчик собак сидел неподвижно, уставив ненавидящие глаза на проклятого маленького монаха, который пришёл неизвестно откуда и, смотрите-ка, – рушит такую размеренную, такую прекрасную жизнь! Время от времени – было видно – он порывался что-то сказать, но усилием воли, или под гнётом растерянности, каждый раз себя останавливал. В помещении с высокими окнами повисло тягостное молчание. Наконец, в уме своём “папа” выстроил, на его взгляд, правильный, нужный ответ и довольно спокойно заговорил:

– Я так понимаю, что прокурорского предписания на следствие или обыск у тебя нет.

– Нет, – подтвердил Альба совершенно спокойно.

– Тогда скажи, кто интересуется моими делами – частное лицо или Британское королевство?

– Частное лицо.

– Лично ты или кто-то пославший тебя?

– Лично я.

Пёсий папа откинулся всем своим толстым телом на спинку затрещавшего стула и, меняя злость на лице на кривую улыбку, проговорил, выставив палец:

– Я так и знал, что ты – услыхавший случайную сплетню нищий монах-шантажист. Что тебе нужно? Денег? Скажи, сколько. Я, может быть, дам.

– Ты не понимаешь. Единственное, что мне нужно, – это ответ на короткий вопрос: где эти люди?

“Папа” вздохнул, удручённо потряс колпаком. Сказал скорбно:

– Ты, монах, что хочешь думай, но о чём ты толкуешь – я в ум не возьму. Надо денег? Я дам тебе денег. Просто так, из милосердия. Я даже забуду все те гнусные подозрения, которые ты мне здесь только что предъявил.

– А свои гнусные дела – ты тоже забудешь? Ты вырастил породу крупных собак. Ты продаёшь их рабовладельцам, на юг, на плантации. А перед этим обучаешь их охотиться на живых людей, используя купленных в Лонстоне заключённых. Всё это ты тоже забудешь?

Видно было, как “папа” вспотел. Он с усилием сглотнул, оттянул воротник. Но собрался с мыслями и, придав лицу выражение спокойное и безучастное, ответил:

– Ты, монах, просто сказочник. Я думал, что из вас двоих – один только головой болен. А оказывается – что оба! Какие рабы? Какие крупные псы? Я развожу далматинов!..

– Бу-у-у! – напоминая вдруг о себе, потянулся к нему со слюнявой улыбкой Бэнсон.

– Э-эй! – испуганно скрипнул стулом толстяк. – Эй, монах! Убери его от меня! Идиот! Костолом!

– Да он добрый, – ухватился за Бэнсонову цепь Альба. – Он только, по-моему, проголодался.

– Так накормим, накормим! – замахал руками хозяин. И громко крикнул: – Эй, кто там есть?

За дверью раздались шаги, кто-то открыл её, всунул голову. “Не привратник и не тот, которого я помял, обнимая”, – отметил про себя умело актёрствующий Бэнсон. А хозяин заглянувшему приказал:

– Отведи костолома на кухню! Накорми хорошенько!

– Иди, иди, дорогой, – показал жестами Альба, – там будет покушать.

Бэнсон, склонив в дверях топор с крестом, вышел за поманившим его человеком и потопал, демонстративно облизываясь, по гулкому коридору. Дверь осталась открытой, и он успел услышать ещё две фразы – “на дальнюю кухню!” (это его провожатому – тот, спеша впереди дурачка-костолома, согласно мотнул головой) и – “хочешь – ступай, обыщи всё поместье! Нет у меня крупных псов!” (это, конечно же, Альбе). 

Коридор увёл их куда-то вниз и незаметно сменился подземной каменной галереей. Дошли до узкого маленького проёма без дверей, и провожатый, посторонившись, пропустил Бэнсона вперёд, крича ему и показывая:

– Здесь низко! Голову не ударь! Пригнуться нужно, пригнуться!

Впереди, за проёмом – было видно – путь преграждала каменная стена, но пространство перед ней заливал неяркий солнечный свет, и Бэнсон, решив, что дальше будет поворот во двор, перехватил древко топора поудобнее и полез вперёд. Миновав проём, он распрямился – и понял, что нет здесь ни выхода, ни поворота. Свет же падал сверху, где вместо крыши виднелась массивная, из толстых прутьев, решётка. О том, что это ловушка, он догадался ещё до того, как за его спиной послышался глухой металлический лязг. Именно поэтому он спас для себя необходимую секунду – ту, чтобы не растеряться и не выдать себя. Повернувшись назад, он схватился за перекрывшие проём железные прутья и обиженно протянул своё “бу-у!”

– Вот так, костолом! – злорадно проговорил провожатый, отпуская торчащий из стены рычажок. – Посиди здесь, пока мы разберёмся с монахом. Тебя потом к собачкам отправим.

И убежал.

Бэнсон торопливо ощупал стены, пол и решётку. Сердце его колотилось, как сумасшедшее. В голове металась страшная мысль: “Альба остался один! Альба не знает!”

До решётки вверху – не допрыгнуть. Бэнсон быстро смотал с себя цепь, разъял лапы “кошки” – и с отчаянием сказал сам себе: “Ну зацеплю, ну долезу, – дальше то что?”

Вдруг в коридоре послышались медленные шаги – пока ещё отдалённые. Мысли мелькали, как огненные искры. Он намотал цепь на себя, сел у решётки и вывернул клапан на поясе. Вытащил несколько монет, стараясь, чтобы были преимущественно золотые. Разложил их перед собой, стал со звоном бросать то в ладонь, то с ладони.

В коридоре показался неторопко бредущий владелец дубовой палки. Эта палка была снова при нём, а вторую руку он прижимал, болезненно морщась, к рёбрам, и глаза его были недобрыми.

– Не соврали, сидишь! – тихо и радостно прошипел он, приблизившись. – Ну что, сало собачье…

Тут взгляд его пал на монеты, и выражение лица мгновенно переменилось.

– Хороший, хороший, – промямлил он, словно младенцу. – Дай их мне! Сюда! Брось!

Отставил даже свою палку, обе руки вытянул к Бэнсону – но издали, не приближаясь.

– Бу-у?! – сдвинул брови Бэнсон и поднял монетку.

– Да, да! Брось её мне! – И показал, как нужно бросать.

Бэнсон неуклюже завёл руку за голову и бросил. Человек, охая, торопливо присел и взял её в руки. Поднёс ко рту, попробовал её твёрдость на зуб. Золото!

– Дай ещё!!

– Бу-у!! – как будто радуясь внезапной игре, закричал Бэнсон и швырнул сразу несколько.

Одна упала чуть ближе к решётке, и человек, опасливо смерив взглядом расстояние до сидящего – “нет, даже если всю руку высунет – не достанет”, – подобрался к ней – и снова на зуб… Он смотрел в этот миг только на золото и не заметил, как тот, за решёткой, неслышимо встал, сдёрнул со своего шеста чёрный квадрат с белым крестом и просунул сквозь решётку появившийся вдруг в его руках огромный блестящий топор. Опомнился, только когда топор нижним остриём зацепил его плечо. Не понимая ещё, что происходит, любитель случайного золота стал хвататься руками за камень стены, но, поддавшись обессиливающей боли, почти подбежал вплотную к решётке. Бэнсон схватил его руку, сжав, как клещами.