Остров Локк - Шервуд Том. Страница 5

Старик сделал мне неожиданный подарок. Дальнюю часть нашего салона он перегородил кирпичной стеной, получив узкую, вытянутую комнатку с одним окном. В ней поместились два шкафчика, столик, диван. Навесил толстую дубовую дверь с врезанным чёрным замком, пахнущим машинным маслом. Я был уверен, что в эту комнату мы перенесём конторку, но плотник, отдавая мне ключ, сказал:

– Томас! Всю свою жизнь я спал на верстаке, вдыхая запах стружки и клея, и не хочу этого менять. А ты только начинаешь жить, и у тебя должен быть собственный дом. Вот его дверь, а вот от неё ключ.

Было лето тысяча семьсот шестьдесят второго года.

Мне шёл восемнадцатый год, и на меня каким-то странным образом свалилось благополучие. Хорошая пища, дорогая одежда, возможность покупать книги. Я целыми днями валялся на кровати, которую сам смастерил и поставил возле окна. Широкий подоконник служил мне столом, а всю противоположную стену, от пола до потолка, заняли книжные полки со стеклянными дверцами. (Книги были преимущественно о путешествиях и далёких странах.) На подоконнике расположились подсвечник с тремя свечами, блюдо с фруктами и деревянная стоечка с трубкой, которую я лишь подносил во время чтения ко рту, воображая себя бывалым матросом, но не курил, так как первая же попытка привела меня к головокружению и тошноте.

Почти месяц тянулось моё безделье и, странное дело, отчаянно утомило меня. Я отыскал свою ветхую одежду, в которой уехал от Джонатана, облачился в неё и, спрятав в конторку ключ, ушёл из дома.

ОДНОГЛАЗЫЙ

У меня была цель. Если есть в Англии люди, ходившие под парусом к неведомым землям, то их можно встретить, и об этих походах старательно выспросить! А где же их встретить, как не в порту? Только в порту. А ведь он рядом. Один из самых больших в Англии, Бристольский. В порт! Именно туда я и направился.

Но молодость легковесна и ветрена. От нашего дома до гавани, неполную милю, я шёл почти неделю. Бродил по улицам, разглядывал дома, лица прохожих, витрины и экипажи. Деньги в кармане решали проблему еды и ночлега. Мне доставляло странное удовольствие ощущать их тайную силу. Все принимали меня за схваченного нуждой мальчишку, а на самом деле я мог позволить себе любую прихоть. Но вот – цель стала настолько близка, что казалось, я мог протянуть руку и дотронуться: одна из улочек привела меня к Бристольской гавани.

Всё оказалось достаточно просто. Если ты, любезный читатель, пожелаешь послушать рассказы бывалых людей – будь уверен: они тебя ждут. Пристань в порту тайно поделена на участки, на которых «работают» те, кто изображают таких вот бывалых людей. Презабавное зрелище! Они стараются перещеголять друг друга одеждой – то расшитой золотом, то превращённой в лохмотья. Они причудливо расписаны страшными шрамами. У них очень часто можно увидеть деревянную ходулю вместо ноги, «оторванной испанским ядром», или железный крюк вместо руки, «отсечённой карибским пиратом». У каждого – своя любимая тема: кто-то живописует схватки с пиратами, кто-то ужасы с акулами, кто-то выплетает истории о поисках невероятных сокровищ и кладов. Одним только похожи рассказчики друг на друга: у каждого на плече обязательно сидит громадный цветной попугай – как доказательство того, что рассказчик был-таки на неведомом юге, потрясающем и ужасном.

Их много в порту, но возле каждого собираются-таки изрядные кучки «домашних» мальчиков и неопытных, юных матросов, которые слушают невероятные эти истории с утра до вечера, раскрыв в изумлении рты. Время от времени владельцы сонных больших попугаев натужно кашляют, хрипло произнося: «пыль на гландах…», и тогда слушатели торопливо подают ему медяки – на бутылку вина или кружку рома.

Первые несколько дней был таким вот разиней и я.

Был, пока не обошёл всех рассказчиков и не обнаружил – с изумлением и досадой – что истории у них одинаковы, как близнецы. Что делать? Рассовать разочарование по карманам и ехать домой? Нет «бывалых» здесь, нет…

И всё-таки я их нашёл. Портовые грузчики (они же – состарившиеся матросы) – вот кто действительно кое-что повидал! Подслушанные случайно обрывки их разговоров убедили меня в том, что вот их-то истории – подлинны. Но как войти в это закрытое братство? Чужакам нет входа в такие компании! Но я, как ни странно, сумел. За ничтожную, вздорную плату я нанялся в грузчики и с прочими наравне таскал целыми днями тяжёлые бочки и ящики. Но зато потом, вечерами, слушал, холодея от восторга, рассказы о дальних странах, которые вставали передо мной нагромождением красот и опасностей, о благородных людях и жестоких пиратах (чьи образы были едва ли колоритнее тех личностей, что восседали на перевёрнутых пустых бочонках рядом со мной), о нищете и несметных сокровищах, о коварстве и благородстве, о жизни и смерти.

Особенно близко сошёлся я с кряжистым одноглазым грузчиком, которого все так и называли – «Одноглазый». В первые дни я испытывал к нему страх и скрытую неприязнь (и сейчас мне стыдно в этом признаться). Правую сторону лица его, от макушки до подбородка, пересекал рваный багровый рубец – след от клинка, очевидно, тяжёлого и тупого. Свою пустую глазницу он прятал под косой чёрной повязкой, а ниже, неровно сросшаяся, комковатая кожа была подтянута кверху, и правый верхний клык его был постоянно оскален. А представьте себе плечи и руки его – могучие, узловатые, и сплошь покрытые нескромными татуировками, самые непристойные места которых были стёрты, точнее – выжжены раскалённым железом, и, следовательно, так же обезображенные уродливыми шрамами. Ещё Одноглазый был молчалив и угрюм. Как его было не сторониться?

Изменил моё отношение к нему случайно подслушанный разговор двух его товарищей, из которого я узнал нечто изумительное. Оказывается, Одноглазый был лихим и удачливым охотником за неграми, и на торговле рабами сделал себе состояние. Вдруг однажды ночью (это рассказывал очевидец), он как бы сошёл с ума. Спрыгнув с гамака, он битый час стоял столбом, а затем бросился будить спящих товарищей-пиратов, каждому задавая один и тот же вопрос: «Это был не сон? Это был не сон?..» Затем стал рыдать, биться головой о шпангоут [7], был связан и облит водой.

В первом же порту он, бросив вещи, сошёл на берег и, по слухам, отвёз все имеющиеся у него деньги в ближайший монастырь, где отдал их настоятелю, не называя себя и ничего не объясняя. Потом вернулся в порт и нанялся на погрузочные работы, несмотря на то, что свежие раны на нём, покрытые кровавой коркой, трескались и сочились: по пути ему встретилась кузня, куда он завернул и раскалёнными кузнечными клещами (не жутко ли вообразить!) стёр с себя некоторые наколки.

Итак, он сделался молчалив, сумрачен, отказался от вина и не ел мяса, заявив однажды назойливой пьяной компании, что не желает быть поедателем трупов, пусть даже это трупы животных. Но – брался за любую, пусть и самую тяжёлую работу, а чтобы восстановить силы, покупал солёные морские водоросли, сушёные грибы, мёд (съедал его вместе с воском) и, что особенно любил – привезённые из азиатской страны Московии мелкие лесные орехи.

В груди моей возникло призрачное раскалённое железо: жёг и мучил меня вопрос, что же такое увидел он в своём сне?

Против прежнего отношения к нему, против воли, я стал к нему тянуться. Но заговорил он со мной сам.

– Малыш, – сказал он как-то (а его рваный рот с клыком превратили это слово в «малысс»), не наклоняйся, малысс, над грузом (а мы носили бочонки с солёной сардиной, весом в девяносто фунтов каждый, не монетных фунтов, заметьте, а торговых, которые более чем на четверть тяжелее), не наклоняйся, спину сорвёсс.

– А как же тогда? – с готовностью откликнулся я и, надо признаться, не без страдальческой мины разогнул спину.

– Бочонок скати со сспалеры (со шпалеры [8]), и ставь его на дно. Поставил? Присядь перед ним. Низко присядь, до земли. Руками обхвати. К зывоту призми. Вставай. Неси. Удобно?