Призрак Адора - Шервуд Том. Страница 24

Я оглянулся. Робертсона поднимали с пола. Он, мотая головой, с трудом приходил в себя.

– Луис, Генри! – вскричал я, машинально смахивая прилипшие к покрывшейся испариной коже живота осколки стекла. – Охраняйте женщин! Нох, возьми ещё болт и свечу – и вниз, скорее!

У дверей стояла Эвелин. Не просто стояла. Она протягивала мне Крысу, – так, как надо, рукояткой вперёд, – так, чтобы можно было схватить на бегу, не глядя.

Подёрнулись болью нога и плечо. Проклятое тело! Неженка! Цепляясь за перила, я свалился по лестнице вниз. В холле, у дверей, – два мёртвых тела. Матросы, что охраняли дверь и первый этаж. У одного и у другого в спине под левой лопаткой – рукоятки вонзённых ножей. Рядом – о, Господи! – железный бочонок. Из запального отверстия торчит короткий фитиль. Рядом – зажжённая лампа.

– О, Господи! – произнёс потрясённый Нох, поднимая над головой свечу.

Распахнулась дверь. Ввалились Готлиб и Бэнсон. Внесли длинный, изогнутый нож. Втащили недвижимое, вялое тело. Чёрная маска. Атласные малиновые штаны. Края штанин стянуты верёвочками на щиколотках. Босые, жёлтые, в чёрных мозолях, ступни. Бэнсон швырнул тело на пол, наклонился, капая кровью, рванул плащ. Под ним оказался металлический кованый панцирь. В спине – круглое тёмное отверстие. Легко, как утопленного котёнка, Носорог перевалил труп на спину. Из груди, пробив изнутри панцирь, торчал вышедший наполовину болт.

– Алле хагель! – раздался рядом злой и отчаянный голос.

Робертсон. Стоит, смотрит. Что-то держит в руках. Вот поднял лицо, протянул Бэнсону его щит с пистолетами.

– Нет! – сказал я.– Только два. Остальные возьмите себе. Где Каталука?

– Повёл лошадь в конюшню. Сейчас придёт.

– Дождитесь его и обойдите весь дом. Особенно первый этаж. Стреляйте во всё, что шевелится. Люди на улице были? (Это уже к Бэнсону.)

– Ни-о-о, – промычал он разорванным ртом.

– Это чем? – вытянул я палец к ране.

– У-я.

– Пуля? – догадался я.

Он кивнул, в воздухе метнулась цепочка кровяных капель.

– Наверх.

Мы взяли два пистолета и потопали наверх. Вот так. Нормальные вроде бы люди, никому зла не делали. Почему же нас с таким упорством всё время пытаются убить?

Зала. Тишина. Напряжённые, белые лица.

– Бэнсон! – прозвенел в тишине сердитый и звонкий голос. – Ты снова попал в историю! Горе моё!

Алис перевела дух, медленно отняла от груди руки – и упала навзничь, всем телом. Гулко стукнула о паркет и мотнулась её голова. Все бросились к ней, Бэнсон подхватил её на руки, а она уже смотрела, дышала, плакала.

– Эвелин! Эвелин! – звала со стоном она. – Перевяжи его, скорее!

– Луис, Генри! – я сунул им пистолеты. – Встаньте у окон, только не высовывайтесь.

Эвелин и Нох усадили Бэнсона на стул, осмотрели.

– Он кричал, – сообщил Нох. – И пуля влетела в открытый рот. Вышла из щеки сбоку. Выбила два зуба. Чисто выбила, с корнями. Щёку зашьём, десна заживёт через пару дней. Воздух на море целебный.

– Нет .

Голос у меня был, наверное, какой-то не такой. Все испуганно на меня посмотрели.

– Никакого моря, Бэн! (Он с тревогой взглянул на меня.) Ты останешься здесь.

– О, э-т! – промычал он, вскакивая с кресла.

– Не спорь, прошу. Такая, видно, у тебя судьба. Помнишь, как на Локке? Другого выхода нет. Я оставляю на тебя дом и две наши семьи. Охраняй их. Спаси их. Больше некому, Бэн. И не думай, что это пустяк. Ты остаёшься один. Один, я даже Ноха заберу с собой. И едем немедленно. Чем быстрее я утоплю эту нечисть, тем больше гарантий, что все будут живы. Генри, скажи Каталуке, чтобы готовил экипаж. Эвелин, дай ему опия и зашей щёку. Я сам соберусь…

Вошли Готлиб и Робертсон.

– Что?

– Никого. Чисто.

– В бочонке порох?

– Порох. Вынесли в конюшню.

Бэнсон не давал даже перевязать себя. Он помогал мне влезать в походное снаряжение, подавал ремни, оружие и всё время молящими глазами ловил мой взгляд.

– С тобой я половину силы оставляю здесь, – говорил я ему. – Если что-то случится, я напишу тебе письмо. Не обращай внимания на то, что в нём: неизвестно, под чью диктовку оно может быть написано. Главное я постараюсь сообщить чёрточками, помнишь, ты учил нас на “Дукате”? Древнее ирландское письмо, огами? Вот так. Я должен знать, что если попаду в капкан – ты меня вытащишь…

Экипаж готов. Погрузили в него страшный бочонок, мёртвых матросов, мёртвого ноженосца.

– Мистер Уольтер, миссис Мэри. Не скучайте. Генри, помогай Бэнсону. Алис, Бэнсон. Я вас люблю. Луис, миледи. Дай вам Бог счастья. Жаль, что расстаёмся так скоро. До свидания, Давид. Эвелин. Жди меня.

Скрипнула, закрываясь, дверь. Лязгнул внутри засов. Застонал и завыл, и ударил в дверь кулаком Бэнсон. Я влез в карету.

– Со мной? – спросил стеснившихся на сиденье матросов.

– С вами, мистер Том.

– Решили?

– Решили.

– Что ж. Поехали. С Богом.

Каталука шевельнул вожжами. Карета дёрнулась и покатила.

Без происшествий миновали окраину города, домчались до Бристольского залива. В ночной темноте у берега покачиваются две шлюпки. Одна – моя, с “Дуката”, вторая – с “Африки”. Тишина, ни звука, хотя шлюпки полны гребцов.

Мы перенесли из кареты груз и разместились сами.

– Есть тут кто-нибудь больной? – спросил я у матросов.

– У Носатого, похоже, Чёрный Джек начинается.

– Что-что?

– Лихорадка, сэр.

– Хорошо. Носатый, слушай внимательно. Выбирайся из шлюпки, залазь в карету и ложись спать. Под кучерским сиденьем лежат сухари и бутылка рома. Утром сюда приедет Давид, хозяин “Африки”. Передашь ему карету. Сам, как вылечишься, пойдёшь к нему в команду. Даст Бог – свидимся. Всё.

Едва различимый в темноте, матрос послушно вскарабкался на мол, принял из рук Каталуки вожжи и фонарь. Каталука спустился в шлюпку. Вёсла пали на воду, в два рывка развернули шлюпку. Гребок, ещё гребок, – берег поплыл от нас вдаль. Вдруг послышался стремительный топот копыт. Через мгновение к берегу подлетел всадник. Спрыгнул на ходу, подбежал к краю, встал в свет фонаря. Высокая массивная фигура, широкая белая повязка на лице. Бэнсон!

– ,истер ,ом ,осьмите! – громко промычал он и взмахнул над головой каким-то большим тёмным предметом. Раскрутил, бросил. Но бросил так сильно, что предмет пролетел у нас над головами и тяжело упал в воду за носом шлюпки. Его нагрудный щит с пистолетами! Проклятье, какая досада! Кто-то попытался дотянуться веслом, но он мгновенно скрылся под чёрной водой. Бэнсон и сам увидел, что натворил. Он сел на камень мола и обхватил голову руками.

– Носатый! – привстав, прокричал я в сторону берега. – Садись с ним в карету и скачите домой! Немедленно! Бэнсон! Прости меня! Будем живы – увидимся…

Я плюхнулся на скамью и сильно закусил губу. Попытался проглотить горький и вязкий комок в горле.

– Ценную вещь утопили, – негромко произнёс Каталука. – Хорошую пошлину взял океан.

Я не смог ни согласиться, ни опровергнуть. Не было сил разомкнуть челюсти. Горький комок стоял в горле. Перед глазами, сквозь чёрную темноту, сквозь горячую, влажную плёнку качалась явственно видимая, подбрасываемая тяжёлыми волнами корма далёкого “Хаузена”.

Как в тумане прошла для меня эта ночь. Я был настолько измучен событиями последних дней, что смутно помню происходившее. В шлюпке кто-то долго бил кресалом по кремню, так долго, что призвал наконец на помощь витиеватые морские проклятия. Высекли огонь, запалили факел, прочертили с кормы огненную дугу. Из морской дали, из чёрного, слепого пространства донёсся глухой слабый звук, как будто кашлянул в ночи невидимый старикашка. Это был пушечный выстрел с моего “Дуката”.

Показались впереди бортовые огни. Шлюпка, подпрыгивая на волнах, прильнула к громадной чернеющей туше. Мы поднялись на палубу. Тотчас загрохотали по всему “Дукату” матросские башмаки, заскрипел такелаж, захлопали поднимаемые паруса. Стоун выложил корабль в невероятный, очень рискованный крен, круто, почти мгновенно развернул на нужный курс, и с каким-то птичьим клёкотом запели волны, разрезаемые корабельными скулами. Компасы дружно выставили свои магнитные острые пальцы, и мы понеслись сквозь чёрную ночь, словно лошадь, взявшая с места в галоп.