Призрак Адора - Шервуд Том. Страница 68

– И тебе показалось, что знак, который проступил со дна колодца, ты уже видел?

– Да, видел! Потому и тревожусь. Очень хочется вспомнить.

Ожидание было мучительным. Когда же, когда можно будет подняться наверх, – и именно в полдень?

Томиться пришлось недолго.

Мы вычерпали из колодца почти всю воду, и расторопные, снующие по гребню стены, как матросы по вантам, янычары взялись его наполнять. Со стены выдвинулся и навис над нами широкий коробчатый жёлоб. Едва слышно донёсся до нас стук дерева – должно быть, бочки с водой – и вдруг, слетая с края жёлоба, выгнувшись длинной, хрустальной струёй, хлынул поток. Хлынул – и упал точно в середину колодца. Облако тончайшей водяной пыли поднялось вверх, заполняя изморосью квадратное пространство двора, и вдруг весь он пронизался кусочками радуг. Волшебные цветные полоски переплетались, дрожали, висели в сумраке двора, спускаясь сверху причудливыми слоями. Небывалая, чарующая картина. Вся моя команда высыпала во двор и замерла. Грубые, приученные к тяжкому труду и не приученные видеть красоту матросы стояли, онемев, задрав кверху головы. Шелестел и искрился временный водопад. Шелестело частое наше дыхание. Сказка.

– Нигде на свете подобного нет, уважаемый Том! – перевёл Пинта долетевший со стены выкрик.

Хумим-паша? Он. Слетела вниз лестница. Я оглянулся на Пантелеуса, Пинту. Полезли наверх. Но вали здесь уже не было. Стоял, улыбаясь во весь рот, Корвин, рядом – шахматный столик. Мы обнялись.

– Я упросил вали, он позволил поиграть с тобой в шахматы, Том, – радостно сообщил он. – Вали упрямился, предлагал играть с ним, но я заявил, что с ним я всегда проигрываю. Он сделался довольный, и разрешил!

Разговаривать было опасно. Рядом стоял с безучастным лицом старичок, моргал слепенькими глазками, но слушал, хитрая лиса, слушал! Конечно же, тарджуман.

Мы сели, скрестив ноги, за низкий столик, разобрали фигуры. Сделав пару ходов, я мигнул Пантелеусу. Он задумался, потом, улыбнувшись, сказал что-то Пинте. Тот подкрался к старичку, отвесил дюжину поклонов и стал читать ему какие-то стихи на турецком. Мы молчали, и тарджуман терпел, делал вид, что ему приятно. Корвин принялся тихо, задумчиво напевать. Известная песенка —

Я делал ходы, подтягивал, так же тихо, задумчиво. Но вот, когда старик стал важно поправлять какую-то Пинтову строчку, Корвин спел:

Вот так. Понятного мало, но главное я ухватил.

Вдруг Пантелеус тронул меня за плечо.

– Разомни косточки, – сказал он, показав взглядом на край стены.

Я встал, потянулся. Подошёл к краю. Солнце в зените. Дно колодца – дрожащее зеркало. Действительно, знак. Ошибиться нельзя, отчётливый контур. Пришёл янычар, жестом показал, что Корвину пора возвращаться. Поспешив закончить партию, мы вернулись во дворик. Здесь, быстро уединившись, мы повернулись друг к другу. Выкрикнули одновременно:

– Яйцо!

– Яйцо с чертой!

– Разрезанное яйцо!

Сомнений быть не могло. Мы видели одно и то же: овал, рассечённый посередине плавным зигзагом. Один конец овала заострён, как носик яйца, второй – круглый. Подошедший Готлиб озадаченно смотрел на нас, как на сумасшедших.

– Знак Кара-Тун, – взволнованно произнёс Пинта.

– Каратун? И что это значит?

– Знак, говорящий, что рядом есть тайная дверь, или люк, или подземный ход. Одним концом он показывает – в какой стороне находится дверь или ход. Я читал, что сегодня спорят, какой конец является указателем. Одни владельцы древних рукописей считают, что острый, или “направление птичьего клюва”. Другие – что круглый, или “направление летящей капли”.

– В нашем случае острая половинка обращена в сторону ворот и чуточку вбок, – торопливо сказал я. – Там комната караульных, там можно поискать. А вот другая – в сторону новой стены, которой перегородили дворик лет сто или двести назад. В этом случае тайная дверь от нас отсечена. Что будем делать?

– Надеяться на “клюв”, – сказал, поглаживая кота, Пантелеус. – Осмотрим комнату, что другое-то остаётся?

Колодец был полон свежей воды. Матросы пили, ополаскивали лица и шеи, стирали рубахи. Мы бросились в комнату караульных, вышвырнули из неё ковры, одеяла, сняли и вынесли тяжёлые каменные скамьи. Вымели пыль. Ничего. Хоть здесь и полумрак, но точно – совсем ничего. Каморка шагов пять на восемь. Две неглубокие вертикальные ниши – в них упирались изголовья каменных плит – лежаков. Зажгли свечу, принялись тщательно осматривать стены, пол, потолок. Ни-че-го. Стучали, вслушивались, ковыряли ножами щели между камней. Пусто.

– Подождите, – сказал Готлиб. – Если есть ход, то где он должен быть расположен? Эта стена отделяет каморку от проёма ворот. Можете обойти и посмотреть на неё с другой стороны. Обычная стена. Вот эта – обращена внутрь, во дворик, а та – во внешнее пространство, что за воротами. А вот за этой, – он показал на ниши, – неизвестно что. В эту сторону на сотни ярдов – камень и камень. Если и есть ход – он только в ней.

Поднесли к нишам свечу, ещё раз, дюйм за дюймом осмотрели, ощупали. Пусто. Сели, вытерли потные лица. В глаза друг другу старались не глядеть. Тысячу лет здесь этот Кара-Тун. За это время сто раз могли разрушить старые стены и возвести новые. Проклятый, коварный дворец Аббасидов.

– Готлиб! – влетела вдруг в мою голову мысль. – Посмотри-ка на ниши, одну и вторую!

Он повозился ещё четверть часа.

– Старая, прочная кладка, – повернулся, наконец, он ко мне. – Возможно, что стоит уже десять веков. Но…

– Но! – выкрикнул я и вытянул палец.

– Но! – подхватил он и с силой шлёпнул себя по лбу.

– Что? Что? – подскочили Пинта и Пантелеус.

В дверном проёме, закрывая и без того слабый свет, показались головы любопытных, что-то спросили.

– Тай! – выскочил я из каморки. – Построй, братец, команду! Потренируй их для сабельного боя. Заняты мы, заняты!

Вот и славно. Топот во дворике, звяк железа, команды.

– Итак! – дрожа от волнения, вернулся я к друзьям.

Готлиб почти шёпотом произнёс:

– Одна ниша – обычные крупные камни, положенные на раствор. А вторая – вторая без швов! Целиковая каменная плита!

– А что это значит? – озадаченно спросил Пинта.

– Совершенно непонятно, – ответил я. – Но что-то да значит. Ищем!

Напрасно. Через час толчков и простукиваний сели на пол, подпёрли стены мокрыми спинами. Ну а почему мы решили, что это должно что-то значить? Просто большой кусок скалы, обточили, поставили.

– Аб-басиды, – с интонацией ругательства выговорил Готлиб. Немного подумал. – А может, её стоит почистить? Вдруг покажется какой-нибудь рисуночек-каратуночек…

“Напрасно всё”, – устало подумал я. “Знаки, тайны. Вечные игрушки для вечных детей”…

– Оп-ля! – вдруг выдохнул Готлиб, перестав скоблить плиту острой кромкой ножа.

Мы вскочили.

– Что? Что?

Да. Есть. Внизу, почти у самого пола, в плите обнаружилось круглое, толщиной с моё запястье, отверстие. Идеально круглое. Сверлёное. Готлиб торопливо выковыривал из него серую, древнюю глину с песком. Глубокое. Нож уже не достаёт, в ход пошёл пистолетный шомпол. Звяк. Всё. Конец. Дальше, в самой глубине – снова камень. Не поддаётся.

– О, какая хорошая дверца, – зло сказал я. – Мышка пролезет легко. Молодцы Аббасиды…

Готлиб вдруг повернул ко мне счастливое, испачканное пылью лицо.

– Это не дверца, – сказал он, прерывисто, с хрипом, дыша. – Это… Ключ.

– Ты что-то нашёл?

– Вернее, не сам ключ. Братцы, это замочная скважина. Умру я здесь, если это не так. А ключ, как я понимаю, ещё надо добыть.