Казино - Андреев Олег Андреевич. Страница 44

– Ну тебе видней, – согласился Козырев. – Но на кого мы казино-то оставим?

– Как – на кого? Твоя половина присмотрит за Макаром, а Панин отруководит под ее контролем. Проблем не должно быть.

– Страшновато как-то оставлять казино в такой ситуации.

– Это ты о «Евразии»? Успокойся, Рифат слов на ветер не бросает. Сказал, что нас не тронут, значит, не тронут. Короче, собирайся, я уже билеты заказал…

Перед отъездом Петр Ильич тщательно проинструктировал жену в своем кабинете, что и как ей делать в его отсутствие.

– В принципе казино работает как часы, – успокоил он ее. – Но тебе придется слегка отвлечься от своих концертных дел. Думаю, что за неделю ничего страшного не произойдет. Ты должна контролировать кассу и складывать выручку в мой сейф – только, ради бога, не забудь шифр, иначе тебе придется таскать деньги авоськами домой.

– Зачем – домой? – рассмеялась Тамара. – Будто магазинов нет по дороге. Ладно, не беспокойся, шифр я запишу…

– Ни в коем случае! А если его кто-нибудь найдет? Нет уж, запомни как «Отче наш».

– А я его вот здесь запишу, – показала Тамара на отрывной календарь на стене. – На первом листе точечку у первой цифры шифра, на второй – у второй, и так далее, – быстро расставила она метки карандашом. – Сюда никто, кроме меня, не войдет, а войдет – не найдет.

– Ну ладно, бог с тобой, раз уж у тебя память девичья. Так, не вздумай поддаться на провокации со стороны Макара – он только с виду мягкий и пушистый, а так, очень даже острый. Будь готова к тому, что он захочет поруководить казино. Так что, кто бы ни пришел из всяких там контролирующих органов, а их тьма на нашу голову, сама ничего не решай, к Макарову не направляй, а проси прийти через неделю, когда я вернусь. Чтоб никаких новшеств без меня, поняла? И за Геной Паниным присматривай, чтоб не квасил в рабочее время. Его негласно контролирует Миша Левин, наш главный психолог, не только по части пьянки, а и по работе. Если что, все вопросы к нему. Да, вот еще что: тут у нас есть одно привидение – Брейн, Борис Рейн. Ты его никогда не видела, впрочем, как и многие. Это очень нужный человек, технический гений. Он работает в дальней комнате, где и живет затворником. Так вот, эта комната – табу! Даже для тебя.

– Ты просто Синяя Борода, Петечка. И что меня ждет, если я проникну в эту комнату? Я исчезну? Или твой технический гений окажется не только привидением, но еще и… вампиром? Слушай, ну какая женщина удержится от соблазна попасть туда?

– Так, я не шучу, Тома. В этой комнате собраны самые важные секреты нашего казино, понимаешь?

– Но что же, он совсем оттуда не выходит? А как он ест и… наоборот?

– Еду ему приносят. А удобства у него там есть. Он только иногда выезжает в город, когда навещает мать – она у него в психушке лежит.

– Да и ему немудрено туда попасть от такой жизни.

– Вот его внутренний телефон, – показал Петр Ильич номер в распечатке. – Если что-то случится из ряда вон, звони ему, Борису Абрамовичу…

В полдень первые лица казино отбыли в сопровождении охраны в Домодедово, а Тамара Александровна приступила к своим новым обязанностям «царева ока», моля Бога, чтоб они не очень отвлекали ее от основного дела – создания потрясающего, по ее замыслу, циркового шоу.

Ил-86 подлетал к Душанбе с севера. В Москве в это время года на голых ветвях продрогших деревьев уже не всегда таял ранний снег, а тут под крылом самолета проплывали зеленые опухоли округлых гор, поросших чинарами, каштанами и свечками пирамидальных тополей. Козырев обратил внимание на то, что салон самолета заполнен в основном таджиками. Из россиян, кроме него, Машкова и их охранников, было еще человек пять-шесть, не больше, не считая экипажа.

– Да, быстро распался «союз нерушимый», – сказал Петр Ильич Машкову, кивая на бахчу тюбетеек, торчащих над подголовниками кресел.

– А как же ему не распасться, если он – «республик свободных»?

– Но ведь его «сплотила навеки великая Русь»!

– Сама бы не распалась… – вздохнул Машков. – Представь, каково сейчас нашим в Душанбе? На них и раньше-то косились, а теперь и вовсе за кизяк считают. На работу не берут – коренные сами безработные. Квартиру если продать, так цены такие местные устанавливают, чтоб только на билет в один конец и хватило. Но мои знакомые говорят, что потихоньку до властей стало доходить: без русских им не подняться…

– Это ты о наших пограничниках? О Двести первой этой?

– Да там наши только командиры. Нет, я об их экономике. У меня раньше один мой коллега первым отделом руководил в их Академии наук. Так не поверишь, треть академиков вузов не кончала. Самородки, понимаешь. Вся наука только на эмэнэсах русских держалась. А теперь заводы ржавеют, хлопок весь погнил на корню. Некому работать. А распад уже и сюда добрался – они же готовы снова, как столетия назад, на племена рассыпаться. Так легче выживать при натуральном хозяйстве. Ты обрати внимание: в Москве садились вполне европейские господа в итальянских плащах и шляпах, а как расселись по местам, так сразу «тюбики» свои понадевали. Они у них вроде опознавательных знаков – все с разными узорами. Вон смотри! Это кулябцы. – Машков начал тыкать пальцем в головы, торчащие над спинками кресел. – А вот эти, пестрые, зеравшанские. А вон бадахшанцы – из местных сепаратистов, значит. Отдельно сидят. В общем, пошел наш «нерушимый» мелкими брызгами… А к чему это привело, сам увидишь…

Увидеть Козыреву пришлось немало интересного. Самолет начал снижаться перед посадкой, и белые прямоугольнички шиферных крыш пригородных домиков в обрамлении зелени вдруг стали обретать объем, отбрасывать тени и все стремительнее проноситься назад. Потом промелькнуло небольшое поле и красно-белые кубики радиолокационных станций на краю аэродрома. Самолет басовито заревел и слегка просел к земле, перед тем как резко топнуть по ней своими колесами и помчаться, притормаживая, по посадочной полосе. Петр Ильич мысленно перекрестился, радуясь благополучному приземлению, что делал всегда, и, глядя в круглое стекло иллюминатора, заляпанное отпечатками лбов каких-то любопытных своих предшественников, с удивлением заметил, что полоса эта довольно буйно поросла выгоревшей на солнце травой, которая пробивалась сквозь стыки шестигранных бетонных плит. Такого он, немало полетавший по миру на гастроли, в том числе и в так называемые развивающиеся страны, раньше нигде не видел.

Другим поводом для удивления стал воздух, ворвавшийся в раскрытую стюардессой дверь. Он был неожиданно теплым и очень живым после стерильного беззапашья самолетного нутра. Петр Ильич понимал, что на юге должно быть теплее даже зимой, но такой разницы между промозглым московским ветром, пропитанным парами авиационного керосина, который провожал их в полет, и волной почти жара, насыщенного запахами трав, каких-то далеких плодов и чуть-чуть навоза, он не ожидал.

Следующее потрясение было менее приятным: оказалось, что в местном аэропорту повыходили из строя все автобусы подвозки, и пассажирам пришлось пешком добираться до здания вокзала. Идти под уже низким, но все еще жарким солнцем в теплом кашемировом пальто почти километр было не очень приятно. В конце концов Козырев скинул пальто на руки одному из охранников и зашагал в расстегнутом пиджаке, пропитываясь ароматами поздней южной осени.

Здание аэровокзала, задуманное архитекторами традиционно белым и полупрозрачным, вблизи выглядело совсем по-иному: серый бетон с остатками шелушащейся краски, сквозь давно не мытые стекла невозможно было увидеть, что находится внутри. Совсем уж печально выглядели двери на сломанных петлях. Вместо разбитых стекол в алюминиевые рамы были вставлены листы фанеры.

«Рифатовских бы бомжей сюда, – подумал Петр Ильич. – Тогда бы и рам не осталось…»

Сразу за дверями их встретили два молодых господина в черных шелковых костюмах и белоснежных рубашках, не случайно расстегнутых на три пуговицы, чтобы были видны толстые золотые цепи на их волосатых грудях. Они сделали было шаг навстречу группе приезжих с явно европейской внешностью, но тут же, как по команде, повернули головы налево, глядя на неприметного мужчину, стоящего чуть в стороне. Тот коротко кивнул, и молодые люди подошли к Машкову и Козыреву.